Часть 2.
Продолжение.
Через неделю он стоял на вокзале. Рядом мать и Аня. Отец с братом уже были на фронте. Мать растерянная, с растрепанными волосами и красными от слез глазами, шепотом повторяла:
— Сыночек, возвращайся живой…
— Мама, не п-пройдет и месяца, ф-фашистов вышибем и п-приду домой, — отвечал новобранец. Тогда все думали, что война ненадолго.
— Я тебя ждать буду, — сквозь слезы шептала Аня.
С родными Виктор держался, а как только эшелон тронулся, сам не заметил, как по лицу потекли слезы.
Он стал рядовым 1044-го полка 289-ой стрелковой дивизии Юго-Западного фронта.
Несмотря на продвижение немцев, настроение было бодрым, все были уверены, что вот-вот погонят фашистов со своей земли. Поэтому даже на фронте Виктор не забывал о тренировках, и в минуты затишья качал пресс, делал махи, отжимания и другие нехитрые упражнения для поддержания физической подготовки. Его так и прозвали во взводе: Гимнаст. На прозвище Виктор не обижался. В детстве вообще за ним закрепилась кличка "задохлик" и дразнилка "Витя, Витя, королек, мама тити не дает". А в школе сначала звали "каланчой", а затем "гимнастуком". Так что эта кличка была лучше предыдущих.
Во взводе попались веселые ребята. Без смеха и шутки не проходил и час. Вечерами по очереди травили анекдоты. Виктор их не запоминал, но вчера удачно ввернул тот, что вспомнился, и все от души хохотали.
"Приходит к доктору гимнаст и говорит:
— Когда делаю стойку вверх ногами, то в голову сразу приливает кровь, а встаю на ноги – притока нет.
Доктор ему в ответ:
— Все объяснимо: в ногах у вас нет пустоты".
Но вскоре стало не до анекдотов.
В сентябре сорок первого под Полтавой их рота засела на высоте и попала в окружение. С нее просматривалось вся округа, и до позиций немцев было рукой подать. Каждый день, под вечер, внизу раздавался оживленный стук котелков. От запаха мяса и каши у солдат на высоте сводило желудок: сухие пайки давно кончились. После ужина снизу уже доносились сытые звуки немецкой гармоники и смех. Высота была стратегической, и немцы бросили для ее захвата крупные силы. Ряды защитников редели, но высоту держали. Тогда немцы решили поступить проще: подтянули артиллерию и обрушили на окруженных смерч огня и металла. Земля вздрогнула и зашевелилась, вздымаясь от взрывов. Вот и у Виктора, почти над ухом, раздался свист, и ухнувший взрыв взметнул вал земли с бруствера окопа. Пронзительный крик щуплого белобрысого ефрейтора со смешной фамилией Босота смешался с грохотом и дождем осколков. В глазах взорвались разноцветные круги, и взрыв боли помутил сознание.
Очнулся Виктор от резкой боли, открыл глаза и увидел кованый немецкий ботинок. Сапог нанес ему еще пару ударов, гулкой болью отдавшихся в голове, и затем слух оглушила немецкая речь. Человек десять оставшихся в живых повели под конвоем в сельский клуб. Там уже накопилось много пленных, присесть было негде, спали стоя.
Так он попал в плен. Первый лагерь запомнился отчетливо. Немцы, собаки с вывалившимися красными языками. Колючая проволока. Наши бойцы, лежавшие на сырой земле. Смерть косила, не разбирая, умирали от ран, голода и тифа. Умерших сами складывали в штабеля и затем грузили на машины. Кормили вонючей жижей со щепоткой горелых зерен. Раз после раздачи пищи к нему подсел щуплый пленный и, воровато озираясь, предложил за похлебку кусок копченой конины. Но сидящий рядом кряжистый мужчина прогнал того.
— Не конина это, а мясо, срезанное с трупов, — объяснил он, тряся головой при каждом слове. — Контузия, — объяснил мужчина.
Звали его Егор, ел он, смачно чавкая, размешивая в жестяной миске похлебку большими, толстыми корявыми пальцами, с въевшейся в ногти грязью.
— Выжить тут можно, даже нужно. Мы еще нашим пригодимся. За все гниды ответят.
— Надо бежать, — чуть слышно прошептал Виктор.
— Всему свое время. Надо осмотреться.
Виктор машинально огляделся. Туманом заволокло все вокруг. Но белую пелену бдительно рассекали кресты бревен караульных вышек, шаги патруля и лай собак.
Одним таким же туманным утром они решили бежать. Высчитали время смены караула. Все должно было получиться. Уже пролезли через проволоку, но удача отвернулась: приехала, как назло, машина с фуражом. Прожектор, проснувшись, высветил автомобиль, и их, уже перелезших через колючую проволоку, заметили. Напоминанием на всю жизнь остался шрам от приклада автомата, который вогнал ему в грудь охранник. Хорошо, что не расстреляли на месте.
Потом их разбросали по разным лагерям; прощаясь, они по-братски обнялись.
Лагеря менялись один за другим, и в каждом, немецкая тюремная система исправно высасывала из него жизнь, впившись мертвой хваткой в беззащитное рабочее орудие.
Порой все казалось ожившим сценарием скверного кинофильма, в съемки которого он случайно попал. И казалось, вот-вот закулисный режиссер скажет: «Ну, вот и отснят последний кадр. Благодарю всех за участие». И все окажется игрой воображения, а он вернется домой.
Однако сценарий был реальностью и бесконечной вереницей смертей претворялся в жизнь.
Мысли о побеге не покидали Виктора. Уже был готов план, когда неожиданно его снова перевели в другой лагерь. Им оказался Бухенвальд.
Лагерь встретил колонну новичков надписью, высеченной над металлическими воротами: "Jedem das Seine".
— Что там написано?— спросил идущий рядом Ашот, армянин из Еревана.
— "Каждому свое" там написано, — перевел Виктор.
— Что это значит? — эхом раздался хриплый голос за спиной.
— Это нацистский принцип справедливости: они – высшая раса, остальные народы подлежат уничтожению в концлагерях, — ответил Виктор, не оборачиваясь, иначе можно было получить удар прикладом автомата.
— Добро пожаловать в ад! — крикнул на ломаном русском языке стоящий у ворот охранник и загоготал.
Виктор вздрогнул.
За воротами всех выстроили на мощенной булыжником площади со стоящей поодаль виселицей. Неподалеку уныло темнели одноэтажные деревянные грязно-зеленые бараки. Вдали черными крышами поблескивали кирпичные здания.
— Казармы для охраны, — сказал кто-то.
За ними возвышалось здание с дымившей трубой. «Наверное, крематорий», — догадался Виктор. Лужа под ногами отражала его съежившееся и совсем чужое лицо. Виктор уныло улыбнулся, и лицо в воде тоже скривилось в улыбке.
Толстый коротышка-офицер обошел строй. Весь его облик был чужим и угрожающим. Остановившись, он резко прокричал по-немецки. Аккуратный и ловкий переводчик громко сказал:
— Вы прибыли в Бухенвальд. Сразу предупреждаю: тут строгий порядок. Имейте в виду, за все время существования из лагеря не было совершено ни одного побега.
Коротышка закрутил головой, глаза у него были красные, как у кролика.
Виктор глянул на небо. Оно было угрюмым, серым и бесцветным, как неволя.
Вновь прибывшие прошли санитарную обработку в бассейне с карболкой и каждому выдали номер. Теперь они стали не людьми, а просто номерами. Он стал номером 10491. Всем сунули робы, синие, изрядно поношенные.
— С умерших заключенных, видимо, сняли. Экономят, — брезгливо заметил высокий мужчина, близоруко щурясь.
Затем выдали деревянные выдолбленные колодки, надев которые, Виктор понял, что далеко в такой обуви не убежишь. Поместили в десятый барак. Здание в виде прямоугольника площадью сорок на пятьдесят метров. Грязно-желтая стена. Большой проход, по обеим сторонам в четыре яруса полати из необструганных досок.
— Похоже, бывшая конюшня, — оглядевшись, хмыкнул рябой мужчина и добавил. — Я деревенский, знаю.
— Верно. Это бывший конезавод, теперь мы вместо лошадей тут пашем, — прошамкал изможденный беззубый доходяга, похожий на цыгана.
— Как кормят?
— Получше, чем в других лагерях. Только работаем по двенадцать часов в сутки, и СС лютует.
Слова цыгана подтвердились. Кормили лучше, давали мутную жидкую баланду и полтораста граммов эрзаца – хлеба пополам с опилками. Но и контроль над военнопленными был хорошо организован. Два ряда колючей проволоки под током. Многочисленная охрана. Три раза в день номерная перекличка. И лютовали немцы всласть. В кураже могли забить плетками или растерзать овчарками.
Вечером, после пьянки, с хохотом, трелями губной гармоники, вламывались барак, высвечивая фонариками жертв, и в порыве куража пускали автоматные очереди. Убитых после таких гулянок уносили десятками. Работали, как и сказал цыган, по двенадцать часов в сутки в каменоломнях и на подземном заводе по производству немецких ракет «Фау-2».
Прошел месяц, за ним второй, третий. Все одинаковые, серые и мрачные.
Виктор порой удивлялся, что еще жив и что ему бывает холодно или жарко, что может хотеть есть или пить, и что в его теле еще есть жизнь, хотя его окружали живые трупы с такими же, как у него, потухшими глазами.
На каждой перекличке лагерное начальство вдалбливало, что Москва уже пала и немецкие войска ведут успешные бои, завоевывая Сибирь. То же самое передавалось по лагерной радиосети. Верить в это не хотелось.
Только мысли о побеге поддерживали его силы. Рядом с лагерем был густой лес, в нем можно было затеряться. На это и был расчет.
И даже в этих условиях Виктор продолжал свои физические упражнения: разминал мышц рук, ног, шеи, туловища, чтобы не утрачивались гимнастические навыки. И здесь его также звали Гимнастом.
Неожиданная информация пришла из спецбарака. Там услышали сообщение немецкого радио о том, что наши войска вышли к Кенигсбергу. Это больше походило на правду: английские бомбардировщики все чаще стаями проплывали по небу в сторону Берлина. Шел март сорок пятого года.
Виктор уже был готов к побегу, но удача опять от него отвернулась. После переклички около сотни пленных перевели в другой лагерь, рядом с побережьем Северного моря. Лагерь окружали вышки с пулеметами. Что это означало, никто не понимал. Уже была слышна канонада орудий, значит, фронт близко. Но скоро все разъяснилось. Однажды утром после переклички всех вывели под усиленным конвоем из лагеря. Шли долго. Наконец, преодолев большой пригорок, увидели расстилающееся Северное море, у берега чернела сухогрузная баржа с буксиром.
— Топить будут, — волной по колонне прокатился ропот.
— Молчать! — по-немецки закричали конвоиры.
В это время вид баржи с затаившейся в ней смертью, затмил саму синь моря, его никто не увидел. Бывает такое.
— Глянь вверх, — раздался голос рядом.
Виктор поднял голову. В небе летела, быстро взмахивая небольшими крыльями, белая птица, её голова была старательно опущена вниз, словно хотела предупредить о чем-то.
— Гагара, — кто-то пояснил за спиной.
— Свободные создания. Почему мы не птицы? — продолжался шепот слева.
Между тем вдали появилась черная точка, которая, стремительно разрастаясь, превратилась в сокола. Приблизившись к жертве, он взмыл ввысь и затем упал камнем вниз. Все замерли. Мгновение, и, издав истошный крик, гагара уже трепыхалась в когтях хищника. Расправив крылья, сокол напоминал немецкую свастику.
— Свободе капут. И тут фашистский орел нашел жертву, — шептал с сожалением тот же голос.
Неожиданно за спиной Виктора раздался отчаянный крик:
— Врешь, не возьмешь! Помирать, так с музыкой!
Несколько пленных побежали на охрану. Немцы вскинули автоматы и патронов не жалели. Поскольку очереди были шальные, несколько пленных в колонне упали. Остальные замерли: хотелось еще пожить, хоть несколько дней. Дальше колонна двинулась в гробовом молчании, лишь нарушаемая беспечными разговорами конвоиров. Худые изможденные пленные напоминали серые тени, бредущие в преисподнюю.
Как оказалось вблизи, баржа была старая, поржавевшая, с облупленной краской. Палуба прогибалась под ногами, скрежеща кровельно-железным настилом. Дальше пленные, пройдя сквозь строй охраны немцев, пропадали в люке. Настал черед и Виктора. Деревянная скрипучая лестница уткнулась в дощатый пол. Он огляделся. Рядом почерневший борт. Высота трюма около пяти метров. Пахло сыростью и плесенью. Напряженные приглушенные голоса. Лязгнули люковые крышки, и все поглотила темнота. Такое впечатление, будто попал в могилу. Загремела кровельная палуба. Отчетливо стучали в висках подковы сапог торопливо уходящих немецких солдат. Баржа вздрогнула, корпус устало заскрипел, и посудина с недовольным скрежетом двинулась.
Все растерянно молчали, затем раздались испуганные крики:
— Взорвут! Утопят!
Плач, ругательства и вопли слились в единую предсмертную исповедь. Пленные стали метаться, в темноте натыкаясь друг на друга, падали, снова вставали. Кто-то ползал на четвереньках. Однако баржа продолжала плыть, и ничего не происходило. Люди стали успокаиваться.
— Видимо, в другой лагерь везут, — раздались радостные возгласы.
Постепенно глаза привыкли к темноте и стали различать контуры людей. В корпусе баржи было много зияющих пробоин, из которых проникал свет. Все было не так уж плохо. В корме нашли дыру в четыре дюйма. Из нее можно было видеть море. Стали выстраиваться в очередь "посмотреть на море". Дошла очередь и до Виктора, и тогда он впервые увидел море. Сначала невольно зажмурил отвыкшие от света глаза. Но открыл снова. Море было спокойным и ласковым. В его сине-зеленых просторах беззаботно играли солнечные блики. Похожие на зайчиков из его детства, когда они прыгали по стенам его комнаты.
— Время вышло! — осторожно засипел за спиной тихий голос. — Людей много в очереди!
Виктор сошел с лестницы, оглядел сидящую очередь "к морю" и уступил свое место другому. Его сразу окружили.
— Рассказывай скорее! Не молчи! — звучали тихие, но настойчивые голоса.
— Красиво!
— Знамо, — пропел кто-то.
Он отошел в сторону и сел.
Сколько времени прошло, никто не знал. Неожиданно донесся взрыв, и баржа подпрыгнула, охнув стальным днищем. Раздалась пулеметная очередь, затем ухнул новый взрыв. Все посыпались на пол. Гулко и тревожно застучало сердце. Из щелей в корпусе стал просачиваться запах гари.
— Похоже, взорвался буксир. Вон английский бомбардировщик, — сообщил смотревший в пробоину.
— Ура! — понеслись волнами возгласы.
Баржа раскачивалась на воде. Стало понятно, что буксир затонул, самолет улетел. И что дальше? Скоро освободят?
Шло время, но ничего не происходило. День сменился ночью. Голод и жажда стали невыносимы. У некоторых помутился рассудок, послышался бред, вызванный галлюцинациями. Вокруг Виктора ползали обессиленные люди. В трюме нарастал смрад от испражнений.
И тут началась буря. Баржа вздыбилась, стала подлетать и с уханьем опускаться на волны. От таких перепадов все внутренности едва не выскакивали наружу. Казалось, еще мгновение – и судно опрокинется. Снова началась паника. Однако уверенный громкий голос всех успокоил:
— В барже есть воздушные резервуары вдоль бортов, они не дадут перевернуться. Это вам боцман говорит.
Но случилась другая беда: старая баржа не смогла долго выдерживать удары волн. В средней части корпуса раздался скрежет, обшивка лопнула, и через большую трещину потекла вода. Сняв с себя робы, пленники заткнули пробоину. Надолго ли?
Опять потянулись часы ожидания. В таком состоянии пленники, услышав шум приближающегося корабля, приняли его за очередную галлюцинацию. И лишь тогда поверили в реальность, когда услышали топот на палубе, и из открывающегося люка раздалась английская речь.
Ошалевшие узники обнимались и целовались, подпрыгивали, как дети. Это была радость спасенных, воскресших людей.
А когда они узнали, что подписан пакт о безоговорочной капитуляции Германии, многие, не стесняясь, плакали. Вот так и сидело с полсотни всхлипывающих мужчин, не стыдящихся своих слез. А в голове у Виктора рефреном звучала фраза: «Отольются вам наши слезы».
Окончание истории читайте здесь.
Первоисточник и остальные рассказы автора можно прочитать на сайте Союза писателей России "Проза.ру" .
Свидетельство о публикации №215071301509