Беларусь все ближе. Но, доехав до поворота на Смоленск, мы сворачиваем. Чтобы увидеть Катынь. Ночью. Невероятно, но нам это разрешают. Более того, один из охранников становится добровольным экскурсоводом.
От Москвы до Смоленска на машине – часов пять. Выехав поздно-поздно вечером, мы были на месте, наверное, уже глубоко за полночь. Но не в Смоленске. В Катыни. Еще точнее – в Катынском лесу…
Это не совсем по дороге в Беларусь, нужно свернуть со «стержневой» трассы и сделать крюк километров в восемь. Но проехать мимо мы не могли. Не помню точно, когда решили так. Скорее всего, после Бородино.
– Он из Магадана, вы только представьте! Иван, сколько ты летел до Москвы? Восемь? Восемь часов – это только до Москвы, да почти всю ночь сюда ехали…
Аргумент, конечно, убойный. Воробчуков убеждал охрану Катынского мемориала, что нас нужно… пропустить. Да, пропустить, чтобы мы могли осмотреть весь комплекс. Ночью.
– И ладно бы просто с Колымы. У него же – музей. Причем наверное самый первый во всей стране частный музей ГУЛАГа, – горячо убеждал Сергей Анатольевич, причем уже когда охрана практически сдалась. – Так что мимо нам – никак, сами понимаете.
Да, мужики понимали. Как это ни удивительно. Зажгли дежурное освещение. И мы пошли. Один из охранников отправился с нами – сопровождающим и экскурсоводом одновременно. Вдали в ночи в робком свете редких фонарей, стелящихся по-над самой тропой, мощеной бетонными квадратами, показался крест. Алый. В такого же цвета лаконичной, прямоугольной, острой арке-портале. И как-то сразу стало совсем тихо. И эйфория от того, что мы только что сумели, прорвались туда-куда-вообще-то-в-столь-позднее-время-никак-нельзя – умерла, растворилась. Возможно, именно ночью сюда и нужно водить людей. Так – доходчивей.
Все было мокрым. Недавно прошел дождь. Аллеи и лес от этого были как будто еще темней. Свет дежурных фонарей помогал мало. Дорожки часто поднимались над землей, превращаясь в деревянные мостки. Как будто – чтобы ходили все-таки не по-, а над-. Над могилами, над костями, над кровью. Сколько крови пролито в этом лесу?! Захоронения продолжают и продолжают открывать. По мере ведения тех или иных работ. То здесь, то там – цветы, оградки, временные надгробия-обозначения: нашли. Опять.
Катынь, Катынский лес известны как место расстрела польских офицеров. И скорее уже символ этого преступления. Но поляков здесь казнили лишь в 1940-м. С начала апреля по середину мая. Успели расстрелять 4 421 человека. Это только здесь. Всего – 21 857. Это только поляков. Но в Катыни расстреливали и своих. В 1930-е. И потом, в войну – немцы советских военнопленных. Так что Катынь – настоящий полигон смерти.
Причем здесь же, на краю леса – дачи МВД. И тогда, и сейчас. Неподалеку – санатории. И сейчас. Кому в голову пришло здесь же убивать людей? Массово? В умопомрачительно спокойном, величественном, реликтовом сосновом лесу на берегу Днепра?
Но река бала не слышна. И лес был тих. Дышал прозрачно, терпко, свежо и очень глубоко. Редко где бывает столь чистый, почти хрустальный хвойный запах. Некоторым из здешних сосен – сотни лет… Под их сводами и жизнь – миг. Зато смерть – вечна. Упокоенным здесь покойно.
Лес стал памятником в двухтысячном. Но, хотя все основные захоронения – и польские, и советские, были обнаружены еще к 1996-му году, мемориал нашим год назад оставался на стадии фундамента. Польский отстроен давно. Один раз его даже успели отремонтировать. Он очень прост. По сути, это стена. Точней – периметр. Облицованный плитками. На каждой – имя. Каждая плитка – это одна жизнь. Или смерть. То и другое.
Рядом – католические кресты на траве, очертания могил. И – колокол. Утопленный в землю. Весь в цветах.
Наших здесь захоронено больше. Около семи тысяч. Но единого комплекса-памятника, как у поляков, все нет. Своих сосчитать-опознать-поименовать труднее. Наверное. Не понятно.
Ходим долго. Настроение мрачное. В тон ночи. Дышать легко и… невозможно. Наш добровольный сопровождающий сыпет подробностями, которых не произнесет ни один официальный экскурсовод. Повторять не буду. Не могу.
Часа через полтора-два, когда уже обошли все, возвращаемся к алым порталам-аркам на входе. И дальше – к белоснежной церкви Воскресения Господня. Она здесь очень уместна. Хотя в Катынском лесу остались не только православные. И католики, и иудеи, и мусульмане.
Дальше, до границы с Белоруссией, едем тихо. Хотели увидеть? Увидели. Хотели почувствовать? Почувствовали…
Сна нет.
Иван Александрович Паникаров что-то негромко рассказывает о Колымских лагерях. Мало кто знает о них больше, чем он.
Белоруссия совсем уже близко.