В судьбе художника Горюшкина-Сорокупудова (1873 - 1954) было много крутых поворотов. Сын бурлака, он поступил в Академию художеств в Петербурге и учился у самого Репина. Но большую часть жизни прожил не в столице, а в Пензе - где не только собственные картины писал, но и преподавал в местном художественном училище, а в годы Великой Отечественной даже был директором и училища, и Пензенского художественного музея.
Глядя на портреты Горюшкина-Сорокопудова, на которых он выглядит самым настоящим щёголем, и представить невозможно, каким было его происхождение и как тяжело жилось ему в детстве.
Вот что Иван Силыч писал в автобиографии:
Родился я 5 ноября, по старому стилю, 1873 года в селе Нащи Тамбовской губернии, в семье солдата и бурлака Силы Васильевича Горюшкина. Родителей своих я почти не помню. Воспитывали меня дальние родственники, саратовские мещане Сорокопудовы.
Четыре года он провёл в сиротском приюте, был мальчиком на побегушках у купца Кузьмина, потом прислуживал в буфете на пароходах, которые плавали по Волге. И хоть работать Горюшкину пришлось с детства, он находил время на своё увлечение - рисование.
Однажды на буфетного мальчишку, а вернее - на рисунки в его блокноте, обратил внимание Павел Пясецкий, врач, путешественник и художник-любитель. Пясецкий посоветовал ему идти учиться к астараханскому художнику и педагогу Власову, среди учеников которого был, например, Борис Кустодиев. Позже и Кустодиев, и Горюшкин будут учиться в Академии художеств, у Репина.
Из воспоминаний Горюшкина-Сорокопудова об учёбе у Репина:
Вспоминаю случай, происшедший в его ученической мастерской. У нас было правило: ежемесячно представлять эскизы, которые Илья Ефимович просматривал совместно с учениками, давая оценку, ставя номера. На одном таком просмотре Илья Ефимович вдруг ставит 1-й номер самому бездарному ученику, эскиз которого не представлял ничего особенного и не заслуживал отличной оценки. Когда ученики спросили Илью Ефимовича, за что он поставил 1-й номер, то он ответил:
— Ах, господа! ведь если взять и с этого эскиза хорошо нарисовать и написать, то получится удивительно интересная вещь!
Вот здесь и понимай как знаешь! Конечно, он своим воображением большого мастера уже написал эту вещь!
Некоторое время грешен я был и довольно часто пропускал занятия в мастерской; Илья Ефимович это заметил.
Как-то встретив в коридоре, он остановил меня и спросил: почему я не работаю в мастерской? Я сказал, что работаю дома и очень увлекся этой работой (я тогда писал своего “Скрипача”).
Илья Ефимович взял мой адрес и сказал, что на днях обязательно приедет посмотреть, что я делаю. Это меня удивило и польстило мне, но в душе я все же не верил, что Репин приедет к такой посредственности, как я, в то время, когда среди учеников есть куда более выдающиеся дарования.
Но я жестоко ошибся в своем неверии, так как через два дня Илья Ефимович действительно приехал ко мне и застал моего “Скрипача” наполовину сделанным.
Репин долго и молча смотрел издалека, потом подошел близко, видимо интересуясь моей техникой живописи.
Я с трепетом ждал, когда он заговорит. Он взял стул, сел на расстоянии и сказал: “знаете, Горюшкин! Вы голову у “Скрипача” больше не пишите, она вам очень удалась, ведь, если я не ошибаюсь, вам позирует Светлицкий! Ах! он удивительно хорошо играет на скрипке! Я его слышал на ученических вечерах. Он у вас очень похож. Рука на грифе вам трудно дается, но я верю в вас, Горюшкин, вы напишете”.
Горюшкину-Сорокопудову удавались и протерты, и пейзажи (особенно зимние), но больше всего его интересовала старина - костюмы, архитектура, обряды.
Из воспоминаний ученика Горюшкина-Сорокопудова - Б.В. Преображенского:
Иван Силович был ярким представителем нашей русской интеллигенции конца XIX века, но внешний вид сразу выделял его среди окружающих людей. За внешней суровостью ощущалась большая сила и скромность. Его можно было сравнить со скалой. Если он брал в руки уголь, то выбирал самый большой и толстый (мы сами его делали – обжигали в песке иву и орех). Поправляя рисунок на холсте, проводил линию сверху донизу, уголь с треском разлетался от его сильного нажима. Поправляя живопись, выбирал самую широкую кисть и смелым широким мазком старался показать ученику – как надо. Жил он в деревне Ивановка, неподалеку от Пензы и ребята группами часто ходили к нему. Это было целое событие, чтобы он позвал к себе. Мне тоже приходилось с товарищами бывать в Ивановке. Все поражало: забор, окружающий небольшой цветник у дома с высокими кольями, на которых висели старые конские черепа с таинственными черными глазницами. Осторожно снимаем грязные ботинки, т.к. знали, что Клавдия Петровна (жена художника) не любит когда затопчут ей ее чистые половики, расстеленные по вымытому полу. Сразу поразят вас старинные иконы, лампады. Уютный голос хозяйки приглашает нас к столу, и мы чинно рассаживаемся, предварительно осторожно передав Ивану Силовичу принесенную водку.
Из воспоминаний М.Е. Валукина, коллеги Горюшкина-Сорокопудова:
Был реалистом и в искусстве и в жизни, но немножко отдавал дань мистике в чисто внешних формах. Так над входом в беседку вешал лошадиный череп. На указательном пальце перстень – с черепом. Запонки тоже с черепом. Но это чисто внешнее. Когда заходила речь о его художественных симпатиях, говорил, что он поклонник Брюллова. В доме были маленькие иконы. Был горд, характер колючий, с людьми сходился нелегко. К одним, кого знал хорошо, был добр, приветлив, к другим лишь вежливо снисходителен, третьим мог сказать: «Меня просили вас терпеть. Я терплю, что вам еще нужно?». Четвертых откровенно не уважал и награждал весьма нелестными кличками. Табак выращивал и обрабатывал сам. Жена Клавдия Петровна, тоже курила. У обоих были длинные самодельные мундштуки из бузины. А пепельницей ему служила теменная часть черепа. Всем говорил «Вы» и лишь в знак особого расположения «ты». С людьми, стоящими ниже его, соблюдал дистанцию. Конюху, который возил его лет десять, руки не подавал и говорил ему «ты»».
Из воспоминаний А.И. Смирновой, работавшей вместе с Горюшкиным-Сорокопудовым в Пензенском художественном училище:
Иван Силович в первый год войны выделил для учащихся часть своего урожая картофеля и квашенной капусты с помидорами, чтобы они не голодали. Выделил часть своей земли под посев картофеля и других овощей. Картошку, выращенную у Горюшкина, любовно называли «сорокопудовка». Несколько раз училище собирались закрыть, а здание занять под нужды города, но Горюшкин сразу поставил вопрос об этом перед Москвой и закрывать училище запретили. В училище было принято, все выпускники после выпускного вечера шли пешком в усадьбу Горюшкина. Разводили традиционный костер, кипятили чай, пеклась картошка. Из погреба доставались огурцы, помидоры. Затем шли в летнюю мастерскую, фотографировались, смотрели работы. Любил Иван Силович во время работы читать вслух стихи, особенно Есенина.
Эта любовь к былому приведёт не только к созданию ярких картин, но и к печальному жизненному финалу. Советская власть отстранит Горюшкина-Сорокопудова от преподавания в училище, сочтя неполезным и небезопасным для молодежи общение с приверженцем старых ценностей. Он умрёт в одиночестве, нищете и забвении.
Хотя Горюшкин-Сорокопудов и новые ценности пытался освоить. Он сделал ряд эскизов (но так и не написал законченную картину) на тему смерти Ленина - по ним видно, что художник пытался подойти к делу с душой.
И обещанный котик. А заодно - доказательство тому, что Горюшкину-Сорокопудову весна удавалась не хуже зимы. Правда, цветущие деревья здорово напоминает запорошенные снегом.
ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ: Забытый художник Иван Куликов: карусели, бараночки, невесты, старообрядцы (а в конце будут котики)
