Здравствуйте, меня зовут Эльвира, я историк музыки. Не могла пройти мимо вашего текста, считаю его спорным и поэтому пишу этот критический отзыв.
Вы пишете: «В 2018 году стало окончательно понятно, что музыкальные герои конца 1990-х и начала 2000-х — то есть преимущественно русскоязычные рокеры, — отошли на второй план.
Спасибо, Александр, очень радостно, что вам стало понятно. Неясно другое: коль скоро вы начинаете обзор музыки 2018 года, то почему со своего личного суждения? Безусловно, важно, что вам теперь очевидно, что музыка начала 2000-х наконец отошла на второй план, — но не слишком ли вы припозднились с этим умозаключением? Уже давно никто не пишет, что Горшок мертв, в конце концов.
В российской музыке появились новые, как правило, молодые голоса — и речь далеко не только о рэперах.
«Как правило»? Это просто неграмотная конструкция. Вы могли написать просто: новые молодые голоса. «Речь далеко» — это просторечный оборот. Зачем вы поминаете рэперов? Это нелогично: либо в предыдущем предложении вам не нужно было делать массивный зачин про рок-музыку, либо не делать массивный зачин про далеко не только о рэперах. Прислушайтесь, это коряво.
Этих музыкантов слушают, о них говорят, их даже пытаются запретить.
Это беспомощная фраза, которую даже ссылка не вытягивает. Почему не перечислить несколько имен?
Редактор «Медузы» Александр Горбачев, который вырос на музыке Земфиры и «Мумий Тролля», с сожалением отмечает, что их эпоха ушла, — но в то же время считает, что это повод поговорить о новом поколении на российской сцене. На протяжении всего минувшего года он активно наблюдал, как менялась местная музыкальная парадигма, а теперь рассказывает, почему так получилось — и что (возможно) будет дальше.»
Замануха прозвучала, дальше у вас начинается номерная структура. Посмотрим, оправдана ли она.
I.
В ночь на 14 августа Земфира Рамазанова дала, возможно, свое самое свободное интервью за последнее десятилетие.
А возможно, что и не свое. Что за конструкция?
Ворвавшись в комментарии под собственным постом во «ВКонтакте», певица полночи отрывисто и лихо отвечала на любые вопросы и комментарии — о Томе Йорке, группе «Сплин», собственных выступлениях и творческих планах, отношении к Кириллу Серебренникову, своей квартире и даже каминг-ауте.
Эти откровения завершили лето, когда Земфира давала больше поводов говорить о своих взглядах, чем о своей музыке.
Опять плохая конструкция.
Началось все с «выскажу мнение» о молодых коллегах Гречке и Монеточке, продолжилось — ответами в соцсетях на вопросы фанатов («Не даю интервью»; «Не люблю рэп»; «Меня нет в соцсетях»), закончилось отзывом о личных качествах главы сайта «Звуки.Ру» Сони Соколовой и ночной беседой со слушателями.
Тот факт, что одна из самых популярных певиц страны вообще решила нарушить свой обычный обет молчания и гласно обсудить коллег, сам по себе говорит о том, что с музыкой в России что-то происходит.
Гласно обсудить — плохо. Обсудить вообще можно только высказываясь. И тот факт, что Земфира решила высказаться, сам по себе мало говорит о том, что с музыкой в России что-то происходит. В России вообще постоянно что-то происходит, в том числе, и с музыкой.
Но детали говорят еще больше.
Послушайте, это текст, который читают глазами, а не ваша лекция, в которой такая фраза еще является уместной.
Во всех этих нечаянных и жгучих словах меня крепче всего зацепила одна, казалось бы, необязательная реплика. «Открою секрет. В Сочи меня озвучивал звукорежиссер Тома Йорка. А вы несете какую-то чушь! — написала Земфира, в очередной раз пререкаясь с кем-то по поводу своих комментариев о внешнем виде других певиц. — Я работаю с лучшими, это и есть счастье».
Эта эмоция четко коррелирует с тем, что Земфира делала на сцене в последние годы: тут и большой тур, целиком отыгранный с зарубежным составом группы («Я устала от русских музыкантов, теперь их у меня нет, и это на самом деле приговор им»), и летние выступления 2018-го, звук и сценография которых более чем прозрачно отсылали к группе The xx.
Эта эмоция четко коррелирует — здесь нет эмоции, здесь есть высказывание. К тому же, вы сами только что назвали это репликой.
И эта эмоция резко диссонирует с тем, что делает новое поколение музыкантов, — те самые люди, ради которых Земфира прервала свой заговор молчания.
Это называется чересполосица: « Эта эмоция четко коррелирует с тем, что» и « И эта эмоция резко диссонирует с тем, что». А еще редактор.
Почему-то невозможно себе представить подобный восторг по поводу (какой угодно) звукорежиссуры в исполнении той же Гречки, или Монеточки, или группы «Комсомольск», или рэпера Скриптонита, или любых других героев нового поколения, появившихся в последние годы.
Это вам невозможно. Хватит умозаключений подобного рода, вы прекрасно знаете, что это обобщение из разряда «все люди» или «никогда не».
Все как будто перевернулось с ног на голову: в нынешних обстоятельствах стремление прикоснуться с Radiohead и The xx выглядит провинциально, а реанимация так называемой «попсы» 15-летней давности — прогрессивно.
Но вы не обосновываете свое суждение. Почему это провинциально? Потому что старомодно? Или потому что вам так показалось?
И в каком-то смысле это даже важнее того, насколько драматически реплики Земфиры про внешний вид не совпадают с новым общественным дискурсом.
Это пелевинщина — вставлять слово дискурс там, где без него можно обойтись. Наверное, здесь гораздо больше подошло бы слово «модус». В каком смысле важнее-то?
Итак, этот раздел о том, что Земфира высказалась о.
II.
В 2018 году музыка в России превратилась в главное из искусств.
Музыка в принципе является одним из искусств. А если вы говорите про Россию, то потрудитесь составить ретроспективу перед такими суждениями — у нас тут театральная реформа назревает вполне (см. Витя Вилисов), а вы ярлыки развешиваете куда ни попадя.
Последняя пара месяцев окончательно закрепила эту ситуацию: главное из искусств у нас, как водится, то, которое запрещают, — а Хаски, «Френдзону» и IC3PEAK теперь обсуждают высокопоставленные силовики, омбудсмены, депутаты и Владимир Путин.
У вас снова неграмотная подводка: В последние месяцы закрепилась ситуация .., и переформулировать. «У нас, как водится», — плохо. Перечисление чинуш разного порядка — несколько избыточный прием.
О музыке больше говорят — и ее больше слушают: ситуация, когда группа или музыкант за несколько месяцев проходят путь от безвестности до полуторатысячных залов, уже стала привычной; как-то даже неловко вспоминать, что в начале десятилетия 250 человек на концерте молодой группы, у которой есть и хит, и клип, и альбом, казались изрядным достижением.
Почему вы читателю приписываете свои «неловко», «невозможно», «кажется»? «О музыке больше говорят — и ее больше слушают» — вы впервые открыли для себя такое явление, как вирусность?
Случившиеся недавно серийные срывы концертов СМИ и чиновники поспешили обозначить как «запреты рэперов», но в том-то и дело, что рэпом все не ограничивается: 2018-й — не только год, когда хип-хоп продолжал доминировать в русскоязычный поп-музыке, но и год, когда в ней появились новые герои и героини, не сводимые к уже понятной рэп-генеалогии.
А зачем сводить все к генеалогическому дереву рэпа?
Музыка успевала ответить за все — и за интернет-культуру, и за реальную политику; и за постиронию, и за вездесущий страх; и за новояз, и за Мандельштама.
Это звучит вульгарно. Музыка за Мандельштама ответила, это ж надо. Что за конструкция? И о каком именно новоязе идет речь? Он разный бывает.
Самое интересное — что все это происходило совершенно без участия тех величин, которые нависали над российской музыкальной жизнью последние два десятка лет.
Вот уж где диво-то. Вы правда не знаете, что это в принципе обычное дело для любого периода музыкальной истории?
Где-то с начала 2000-х в местной журналистике и индустрии установились константы: Земфира, «Мумий Тролль» и «Ленинград» воспринимались как последние «большие герои», лидеры рынка, мерила, в сравнении с которым меркли почти все новые фигуры.
В местной – это в Обнинске? Вы, вроде бы, покушались на анализ российской музыкальной истории в целом.
Они сумели объединить массовый и элитарный консенсус — и собрать «Олимпийский», не потеряв любви публики небольших московских клубов.
«Они сумели объединить массовый и элитарный консенсус» — очень плохо. Это консенсус может объединить кого-то, а не наоборот.
Что они делали в 2018 году? Земфира больше писала, чем пела, — и выпустила песню на текст Иосифа Бродского, нарочито игнорирующую окружающий ландшафт что по звуку, что по смыслу.
Как песня может игнорировать ландшафт, вы в порядке?
Илья Лагутенко больше всего запомнился исполнением слова «нажимай» на понятно какой мотив в рекламе сотовой сети — к сожалению, этот коммерческий перформанс оказался гораздо ярче нового альбома «Мумий Тролля» (а то и последних трех). Сергей Шнуров окончательно переместился куда-то в пространство «Песни года» — сменил культурное поле, не дожидаясь, пока сменят его (наверное, самая выгодная стратегия).
Сейчас бы игнорировать, что Шнуров наравне с Невзоровым личность Pharaoh’a формирует…
Все эти трансформации, конечно, начались не сегодня — но именно сейчас можно зафиксировать: эпоха Земфиры и «Мумий Тролля» закончилась, а вместе с ней закончился европейский проект российской поп-музыки.
Здесь стоит заранее сообщить читателю, что про европейский проект объяснения воспоследуют через абзац…
Более жирной точки дождаться вряд ли получится — этот мир прекратится не как взрыв, этот мир закончится, как всхлип.
Прекратите драму.
Как говорил исполнитель, к которому мы еще вернемся, смену породив, мы достигли смены парадигмы: в российской популярной музыке теперь у руля новое поколение — и можно попробовать понять, чем оно отличается от предыдущего.
Какой исполнитель? О чем идет речь? Если читатель незнаком с творчеством Оксимирона, как ему быть? Почему вы позволяете себе бросать такие хвосты? Можно попробовать понять, чем новое поколение отличается от предыдущего — а можно и не пробовать?!
Во втором разделе статьи у вас возникает Ленинград, хотя в заголовке он заявлен не был.
Итак, подытоживаем: музыку некоторых исполнителей запрещают, мастодонты эстрады меняют вектор движения.
III.
В 2010 году, работая в журнале «Афиша», я устроил среди молодых российских групп, которые тогда только начинали набирать силу, опрос — попросил полсотни человек назвать два десятка любимых русскоязычных альбомов. По условиям игры в список не попадала музыка, выпущенная в XXI веке; тем не менее, в итоговом топ-5 оказались два альбома «Мумий Тролля» и один — Земфиры.
То есть вы приводите здесь итоги неаккуратно проведенного эксперимента.
Поколение 2000-х поддерживало тот самый европейский проект, запущенный за 10 лет до их появления, — и очевидно отделяло его от культурного проекта «Нашего радио», который к тому моменту уже заметно сдвинулся в посконно-почвенническую сторону.
Числительные до десяти пишутся прописью. Здесь глава, в которой читатель узнает, что некий европейский проект противопоставляется культурному проекту «Нашего радио»… И разберитесь с числами, до конца неясно, о людях какого возраста идет речь: рожденных в 2000 году или достигших некоторой зрелости в 2000?
Что я имею в виду, когда употребляю термин «европейский проект»?
НУ ВОТ И НАСТАЛ НА НАШЕЙ УЛИЦЕ ПРАЗДНИК!
Его посыл самым общим образом можно было бы сформулировать так: Россия — это часть глобального мира, созданного в первую очередь современным Западом.
Глобальный мир — плохо. Современный Запад — это Запад каких именно лет? Больше конкретики.
Если это так, значит, мы можем — и должны — вести себя так, будто уже живем в таком мире: это самый продуктивный способ создать его вокруг себя, даже если окружающая реальность на него пока совсем не похожа.
Из подобного миропонимания возникло значительное количество уже привычных культурных феноменов нового века — в диапазоне от кофейно-ресторанной культуры до нового урбанизма со всеми его велодорожками и пешеходными зонами.
Кофейно-ресторанная культура, велодорожки и пешеходные зоны — это не феномен нового века, этим атрибутам огромное количество лет.
С музыкой этот фарватер тоже долгое время казался ключевым.
Кому казался? Вам?
Космополитическая легкость; ориентация на глобальные тренды и жанры в большей степени, чем на родную почву; обязательный эстетический элитизм; ощущение, что творческие родители и коллеги находятся скорее «там», чем «здесь», — все это было основными чертами как минимум одной из магистральных версий русскоязычной музыки (для простоты можно назвать ее модной или хипстерской) в период от выхода клипа «Кот кота» до появления московского бара «Стрелка» и далее.
Родная почва. Музыка, ориентирующаяся на родную почву. Клавдия Шульженко начинает вращение в гробу. Эстетический элитизм — это что за зверь? Вы хотели сказать «элитарность», верно? «Как минимум одной из магистральных версий русскоязычной музыки (для простоты можно назвать ее модной или хипстерской)» — это что такое?! Вы отдаете себе отчет в том, что пишете?
В парадигме внутренней эмиграции в свой личный Лондон звукорежиссер Тома Йорка и правда оказывался закономерным тотемом.
Звукорежиссер — это закономерный тотем. Написание статьи про тенденции музыки 2018 года — это лава.
Характерно, что одним из самых ходовых приемов российской музыкальной журналистики в 2000-х годах была прямая примерка чужих реалий на местные лица: вам наверняка попадались выражения вроде «наши Interpol», «русские Arcade Fire», «здешний Эллиотт Смит» и так далее, и тому подобное (что говорить, сам я тоже употреблял их в большом количестве).
Этот ходовой прием объясняется неумением дать дефиницию называемому. Вы с коллегами просто пытались объяснить одно явление через другое. И зачем вы упрямо суетесь в нулевые? Ваша тема звучит так: «Эпоха Земфиры и "Мумий Тролля" закончилась. Теперь все иначе.»
Поколение тех лет — поколение, например, Антона Севидова и группы Motorama — в своей самой последовательной части довело исходную идею до логичного финала, отказавшись заодно и от родного языка: в конце концов, то самое небо Лондона и правда может оказаться более достижимым, если изъясняться с его жителями на одном наречии.
Вы опять ушли в визионерство. Потрудитесь изъясняться с читателями на одном наречии.
Европейский проект очевидно состоялся и оказался успешным — часть современной российской культуры и музыки продолжает существовать в этой парадигме (или, во всяком случае, на руинах иллюзии).
Вы дали крайне расплывчатое определение т.н. европейскому проекту, но при этом считаете его состоявшимся и успешным — хотя тут же обесцениваете всю его успешность оговоркой о руинах иллюзии.
Вместе с тем кажется очевидным и то, что он подошел к концу.
«очевидно» и «очевидно» в соседних предложениях — плохо.
Новое поколение музыкантов — будь то рэперы или поп-звезды — к нему не принадлежат. Что логично: каждое новое поколение обычно строит себя через отказ от предыдущего.
Снова обобщаете. Почему это обычно? Вам удобно цепляться за подростковый протест как движущую силу, но это еще не делает подобную модель краеугольной.
И если «европейцы» противостояли прежде всего советско-русскому року — с его грязью, потом, гражданской прямотой и литературоцентричностью, — то новые люди, в свою очередь, противостоят европейцам.
Вместо Пикника «Афиши» с его садово-парковым дружелюбием дух времени теперь воплощает суровая индустриальная «Боль» — и, как это зачастую бывает, культуру тут сложно не объяснять политикой.
«и, как это зачастую бывает, культуру тут сложно не объяснять политикой» — плохая формулировка.
Новый проект рос и развивался главным образом в последнюю пятилетку — время, когда Россия быстро превратилась обратно в страну, которой пугают детей; время, когда одним из главных мотивов государства стала выработка параллельной системы ценностей; время, когда в повседневную жизнь вернулась война — причем тотальная, идущая разом в умах и домах.
Новый проект — это «Боль»? Или т.н. новые люди? «Вернулась война — причем тотальная, идущая разом в умах и домах» — drama mode off, please.
Радоваться тут, разумеется, нечему — но, в конце концов, не зря же существует расхожее клише, будто чем хуже времена, тем лучше музыка.
Уж спасибо, что не стали предаваться ликованию. Расхожее клише — плохо. И с чего вы взяли, что есть прямая взаимосвязь между качеством времен и музыки?
Новая самобытность песен на русском языке кажется прямым, пусть и неосознанным следствием новой изоляции государства, присваивающего этот язык. Грубо говоря, когда выяснилось, что в «глобальном мире» мы никому не нужны, оказалось, что с самими собой тоже может быть довольно интересно.
А эти выводы с чего сделаны? И опять вам «кажется». И опять глобальный мир.
Итак, третья часть текста — притянутое за уши объяснение сути русской культуры нулевых европейским проектом, четкие координаты которому так и не заданы. Автора штормит от «быть или казаться» к «противостоять отечественной мелиорации» через «алягер ком алягер»
IV.
Все это, вероятно, звучит абстрактно — поэтому ниже я попытаюсь наметить несколько черт, которые кажутся общими для постевропейского поколения российских музыкантов.
Да, вы совершенно правы: это звучит абстрактно. И опять вам «кажется»! Если уж анализируете российскую музыку — так без кокетства. И не путайтесь в обозначениях: постевропейское поколение — это, скорее, музыка после петровских ассамблей, а не то, о чем вы хотите сказать. Начали объяснять смену поколение через проектовость — придерживайтесь курса.
(Возраст тут подразумевается, скорее, психологический, чем формальный, — хотя главным героям этого поколения, как правило, меньше 25.)
Психологический возраст — это тестики вконтакте. Меньше 25, но больше скольки?
Первое: другое ощущение собственного культурного бэкграунда и корней.
НЕ МОЖЕТ БЫТЬ.
Нельзя сказать, что новым людям нет дела до чужого — но им явно важнее осознать свое.
Вы снова визионерствуете. Доказательства где? Свое что осознать?
Показательное воплощение этого похода — песня и клип Монеточки «90»: это именно потому и манифест, что он сам над собой смеется.
Ну прям посрамили Бахтина с его смеховой культурой, ну. Манифест, который смеется.
Полное воспроизводство официального мифа об эпохе, которую не пришлось застать, тут сопровождается его полным обезвреживанием — страх превращается в мем; герой балабановского «Брата» меняется на героиню — прием, пожалуй, даже слишком простой, но точно фиксирующий изменение дискурса.
Вы это всё в клипе у Монеточки увидели? Обезвреживание мифа — это как? И почему вы снова лезете оценивать силу приема? Как прием может фиксировать изменение дискурса? Вы задаете себе вопрос «зачем я это написал?» после каждой фразы?
Это одно из самых ярких, но и самых поверхностных исследований такого рода — а много и тех, что гораздо глубже: даже странно, что лет семь-восемь назад казалось, что зарубежным чудакам-архивистам, вроде Ариэля Пинка или группы Puro Instinct, копаться в советских диковинках интереснее, чем, собственно, постсоветским музыкантам.
Вот уж правда, одно из самых поверхностных. И да: откройте канал Русский шаффл, узнаете много нового.
Теперь родство со здешним прошлым так или иначе признают почти все — от «ГШ» с их авангардно-конструктивистскими экспериментами и группы Shortparis с ее рок-клубовской театральностью до электронного лейбла ГОСТ, перерабатывающего грув советского модернизма.
Рок-клубовская театральность, грув советского модернизма. Признак графомана — это когда человек начинает изобретать новые конструкции, не умея пользоваться уже созданными до него.
Вообще кажется, что, если сейчас провести опрос, аналогичный опросу «Афиши» 2010 года, самой консенсусной и самой безусловной фигурой культурного предка окажется Егор Летов — музыкант исключительно широкого кругозора, который, вдохновляясь неизведанной американской психоделикой 1960-х, при этом последовательно искал свой собственный звук в советских усилителях и микрофонах, перепевал Пахмутову с Таривердиевым и даже отдавал должное «Дискотеке Аварии».
Ура, автору снова кажется! Опрос, аналогичный опросу! Самая консенсусная фигура культурного предка! Дорогой Мартин Алексеевич! Что будет, когда автор узнает, что Захар Борисыч Май перепевал Шакиру.
Изменилось и отношение к зарубежным источникам — из почтительно-подчинительного оно стало хозяйским.
Еще одно голословное утверждение.
В том, как Фейс и другие молодые рэперы берут чужие слова, чужой бит и чужой свэг и делают их своими, как будто нет никакого специального вызова: это легитимно, потому что это работает.
Чужой хайп и чужой флекс забыли сюда присовокупить. Вы в лоне отечественной журналистики тоже легитимны, потому что работаете?
Так, отчасти предвосхитивший нынешнее «возвращение к себе» Арсений Морозов из Padla Bear Outfit когда-то рассказывал о своей песне, снятой с «Suicide Commando» группы No More: «Я год ходил и ныл внутри себя — черт, черт, она должна быть по-русски»; с тех пор временная дистанция от осознания этой необходимости до решения сильно сократилась. Можно тут провести и другую параллель — с теми же 1980-ми образца фильма «Лето», когда песни Дилана, Коэна или Рида просто переводили на русский, понимая: все равно этот язык — новый, свой.
«Все равно этот язык — новый, свой.». Это даже не объяснение, это ваша попытка самому себе как-то объяснить явление. Попробуйте рассуждать — и дойдете до мысли, что песни просто пытались делать доступными для тех, кто не владел английским. Практика переводов много раньше ваших умозрений появилась.
Принятие собственного прошлого логично приводит к еще одной характерной черте нового поколения — одно время это принято было называть словом «ноубрау».
Опять же, это логично только для вас. Читателю ход своей мысли придется объяснить. И где в современной культуре, где основные апологеты – сникерхеды и амбассадоры брендов — вы видите проявление «ноубрау»?
Если мы принимаем себя — мы принимаем себя целиком, и новое поколение отстаивает свое право на культурную память, не траченую иерархической цензурой.
«Если мы принимаем себя — мы принимаем себя целиком». Да хватит уже высказываний из пабликов про психологию вконтакте! «Память, траченная иерархической цензурой» — это блеск.
В этой памяти находится место и Земфире, и «Отпетым мошенникам», и Noize MC (ключевой, кажется, автор для Монеточки), и группе «Тату», и Шевчуку, и Киркорову — тот же Фейс легко переходит с «Gucci Gang» на цитаты из Мандельштама, и это не кажется диким ни автору, ни его слушателям.
Александр, диким это кажется только зашоренным людям. И снова вам «кажется»!
Из кавер-версий молодых музыкантов на самые неочевидные «попсовые» шлягеры разных лет уже можно собрать сборник «Танцевальный рай»: «Пошлая Молли» перепевает группу Reflex, Гречка — «Отпетых мошенников», Shortparis — «Руки вверх», RSAC — кабаре-дуэт «Академия», «Лава» — Наталью Ветлицкую, Coldcloud — «Тату» (при том, что весь мелодизм этого чебоксарского рэпера позаимствован у Сергея Жукова).
Неужели мы таки подобрались к анализу непосредственно музыки.
Новая логика предполагает и новый описательный аппарат: характерно, что вышеупомянутые конструкции со словом «наш» для новых героев, как правило, уже не работают — хоть и неизбежно возникают в силу инерции.
Нет, логика не предполагает описательный аппарат. С чего вы это взяли? Про слово «наш» вообще непонятно.
Я сам, провозглашая победу Монеточки над российской поп-музыкой, зачем-то сравнивал ее с Джоанной Ньюсом — хотя по здравом размышлении очевидно, что куда уместнее было бы вспомнить, например, Новеллу Матвееву.
Откуда такое самовосхваление? Вы — субъективная величина.
Это верно и для других новых героев — Фейса можно сравнивать хоть с Лил Пампом, хоть с Лил Пипом; в обоих случаях это будет не слишком продуктивно — к тому же что тот, что другой вряд ли записали бы альбом «Пути неисповедимы».
Это предложение можно просто выкинуть, оно аннулирует само себя. Сказать стоило только «Фейс, которого усердно сравнивали с Лил Пампом и Лил Пипом и творчество которого, действительно, брало корни в их музыке, неожиданно отличился способностью здраво осмыслить современную российскую реальность и выдал исполненный рефлексии альбом «Пути неисповедимы».
Это касается и Гречки и аналогий с примерно любым хорошим западным женским инди-роком в диапазоне от Snail Mail до Пи Джей Харви: соположение с Янкой Дягилевой или (опять же) Земфирой будет не более точным, но более осмысленным. С кем сравнивать Скриптонита — самого интересного нынешнего русскоязычного музыканта из тех, что читают рэп, — и вовсе абсолютно непонятно. Эта коммуникационная труба сломалась; передавать приветы больше некому.
А почему вы так рветесь всех со всеми сравнивать? У вас коммуникационная труба сломалась, и вы иначе охарактеризовать явления не можете?
Наконец, новые герои говорят на новом языке. Поколение европейского проекта изобрело песни по-русски заново — как бы изящно сбежав от собственного наречия и от того, как его применял перестроечный рок.
Это вы изобрели этот европейский проект, вот и потрудитесь объяснить, что это за новый русский язык и когда поколение европейского проекта сбежало от собственного наречия. И вы же вроде отделяете европейский проект от перестройки?
Говоря общо и грубо, то был язык эскапизма, экивоков, намеков и абстракций, язык, избегающий политики и вообще очень уклончивый, затрагивающий все окружающее как бы по касательной, оторванный от предметной реальности (исключение, конечно, — Шнуров, но он всегда располагал себя где-то сбоку от остальных).
Смотрите, автор заново открыл Америку. Вы что, не знаете, что музыка в принципе не самое конкретное из искусств?
Теперь все как будто наоборот. Трудно рассуждать в совокупности, но все же представляется, что песни, по которым в будущем будут опознавать 2018 год, выражаются совсем иначе.
Все предложение очень плохо сформулировано.
Новый язык — куда более прямой, бытовой, физический и физиологический.
Опять у вас чересполосица: договорите уже все, что хотели, про язык — и переходите к песням, которые будут служить приметами 2018-го года. Физиологический язык — это мышца в ротовой полости, кстати.
Теперь много поют о сексе и мало — о мечтах; теперь поэзия может складываться из конкретных фамилий, мемов и заголовков новостей — всего того, чего почти никогда не бывало у предшественников.
Секс, секс, как это мило, секс, секс, без перерыва — эту песню к вам в Обнинск не завозили, что ли? Если вы не знаете сабж, это еще не означает, что было так, как вы считаете.
Новые песни растут из конкретных мелочей и комментариев в «ВК» — они возвращаются к предметности и буквальности, с учетом того, что обе эти категории теперь опосредованы интернетом.
Из чего же, из чего же, из чего же
созданы новые песни
«Конкретные мелочи» — плохо. Предметность и буквальность теперь опосредованы интернетом?! WTF
Тексты группы «Комсомольск», почти целиком составленные из отсылок и цитат, можно сопровождать обширным историко-культурным комментарием — но слушатели безошибочно считывают в них максимально ясные смыслы; те же механизмы работают у «Пошлой Молли» или у 20-летних рэперов, которые выдумывают собственные слова или даже диалекты.
А для вас прям удивительно, да? То есть лексика проклятых поэтов, арго дадаистов, — это все для вас не существовало никогда, что ли?
Кажется, устроено это примерно так: мы расставим маячки для своих — и с теми, кто их разглядит, поговорим максимально конкретно. Важно понимать, что этих своих — миллионы.
Важно понимать, ну-ну.
В конце декабря в Москве случились сразу две наглядные кульминации этого большого сюжета.
Кульминация не может быть наглядной, она может быть заметной или яркой, например. И что вы называете большим сюжетом? Свою статью?
Сначала — новогодняя вечеринка в Колонном зале дома союзов: в антураже, буквально копировавшем стилистику советских телевизионных банкетов (столы с холодцом, оливье и советским шампанским; кумачовые кулисы; оркестр), молодые люди — Надежда Грицкевич из «Наади», Евгений Горбунов из «ГШ», Кирилл Иванов из «СБПЧ» и далее по списку — пели вперемежку эстраду советскую, эстраду российскую («Синие глаза» группы «Тет-а-тет» и даже «Ах, какая женщина» группы «Фристайл») и песню «Рок-н-ролл мертв».
Потом — «Голубой Ургант»: прямо по Первому каналу еще более молодые люди — Монеточка, Гречка, Федук, «Мальбэк», Little Big, Boulevard Depo и далее по списку — нарочито несмешно пародировали телепраздники, в промежутках исполняя хиты своего детства и любимые песни родителей: «Солнышко в руках», «Не верь слезам», «На заре» и «Ничего не говори». Во всем этом было неизбежно много постиронии, но много и настоящей, бережной любви (послушайте любэшного «Коня» в исполнении Little Big, не глядя на экран, — никогда не догадаетесь, что имеется в виду юмор) и генеалогической благодарности. И правда — угловатая энергетика Антохи МС отчасти выходит из раннего позитивного хип-хопа вроде «СТДК» или «Братьев Улыбайте»; оголтелая молодцеватость Big Baby Tape рифмуется с проделками Мистера Малого; звук Федука почти впрямую повторяет звук певца Шуры. И тут уже неважно, кто это заметил — сами музыканты или продюсеры программы; существеннее, что ни у кого из участников не возникает с этим проблем.
Звук не может впрямую повторять другой звук. И почему вам так важно выискивать везде проблемы? Это игра в эпоху, маскарадная по своей сути, что тут сову на глобус натягивать?
Зато возникают у зрителей.
Вам опять кажется, Александр.
Очень симптоматично, что создатели, казалось бы, аналогичного проекта «Неголубой огонек», придуманного еще в 2003-м, дружно осудили «Голубого Урганта» — на деле затеи и правда очень разные.
Не может быть «очень симптоматично»: симптом — это атрибут, внешнее проявление чего-то. Он не может быть более или менее, очень симптомом или не очень симптомом.
Новое поколение стирает стены и иерархии, выстроенные предыдущим.
Опять ваша демагогия.
Драйв «Неголубого огонька» строился именно на единовременной отмене границ между двумя отчужденными друг от друга культурами; был карнавалом в образцовом значении.
«Ургант» — другое: тут быстро выясняется, что границ нет, что мир — один, и это всех устраивает. Мучительная гротескная натужность всего происходящего на «Урганте» возникает из двойного отрицания: дело не в том, что они притворяются, что это смешно, хотя на самом деле не смешно; дело в том, что они делают вид, что притворяются, хотя на самом деле и правда смешно — и та же Монеточка в рекламной паузе вполне органично обнаруживается в составе хедлайнеров уже настоящего, «взрослого» огонька на Первом; и все остальные, дай срок, тоже с радостью туда доберутся. Дистанция стерта — и непонятно, была ли она вообще. Понятно только, что все это совершенно перпендикулярно хрестоматийным строчкам про каких-то других, чужих «людей с серыми лицами», которым «поет певица Валерия». Очевидно, что эти люди — мы сами. Можно считать, что это стыдно, — но так уж точно честнее.
Этот абзац — просто корона ваших рассуждений на тему «быть или казаться». И кому очевидно, что нужно сценическое действо противопоставлять именно людям из песни Валерии, которыми мы (что за обобщение опять) якобы являемся? И спасибо за разрешение считать, Александр!
V.
Ко всем этим теоретическим построениям может быть множество претензий. Я закончу одной из них: в составленный выше портрет нового поколения плохо вписывается музыкант, который больше других похож на его главного героя.
При чем тут это?! Претензии к вашим теоретическим построениям другие: вы пишете небрежно, подтасовывая факты, закрывая глаза на то, в чем не разбираетесь или разбираетесь поверхностно, стараетесь не лезть непосредственно в анализ музыки, потому что в нем плаваете. Проблема вашего текста не в том, что вы всю дорогу не знали, как упомянуть Оксимирона и решили действовать напролом, а в вашей несостоятельности в качестве музыкального критика.
Да и портрет нового поколения вам нарисовать не удалось. Лучше вас справился Киркоров с Синим цветом настроения: вот уж кто считал все коды, правильно расставил акценты, проиллюстрировал практически все тренды последнего года и еще и умудрился сделать это постиронично, в соответствии с модой, и нестыдно. А вы его даже и не упомянули! При этом, исходя из вашей попытки в портрет нового поколения, Киркоров — явный его представитель.
Это, конечно, Оксимирон — суперзвезда, модель популярности которого максимально похожа на ту, что сложилась вокруг Земфиры и Лагутенко; универсальный персонаж, которого одинаково рьяно обсуждают в фейсбуке и лайкают в инстаграме.
Чичваркина вон тоже обсуждают в фейсбуке и лайкают в инстаграме. Вы правда не видите других возможностей показать, в чем выражается значимость персонажа?
Как легко заметить, Оксимирон действительно во многом существует в режиме европейского проекта — и очевидно это осознает.
С чего вы взяли, что один из умнейших исполнителей страны осознает, что существует в режиме выдуманной вами штуки?
«Я веду русский хип-хоп на Запад» — такой же частый лейтмотив его песен, как то, что он приехал в Россию из лондонских трущоб; и при всем том, что это построение кажется весьма противоречивым, за последние годы рэпер наглядно пытался его реализовать — тут и баттл с Дизастером, и интервью, которые музыкант сейчас дает преимущественно зарубежным журналистам.
Вы, вероятно, не в курсе, почему Оксимирон не любит сотрудничать с отечественными писаками. И снова: почему вы считаете, что все только и должны, что делать вам удобно? Если у вас есть сложности с восприятием больше, чем одной идеи — это не проблемы исполнителя, отнюдь.
Главное высказывание Оксимирона — альбом «Горгород» — принципиально построено на иносказании, на прозрачной, но нарочитой маскировке прямого политического высказывания под литературоцентричный фикшн.
А несколько микстейпов до Горгорода вы по какому праву игнорируете?
Все так, но ведь на это можно посмотреть и по-другому. «Горгород» вышел больше трех лет назад — как раз тогда, когда культурный ландшафт находился в процессе активной перестройки, — и может быть, это попросту последний большой альбом предыдущей эпохи.
Вот это просто стыдное заявление. Вы не пробовали зайти на Зэ Флоу и почитать там ретроспективы?
Сможет ли ее последний герой встроиться в новую — вот вопрос, который, похоже, волнует и самого автора: не зря же он все эти три года ничего не выпускает; как мы уже говорили, при всех стадионах и фестивалях, ситуация очень похожа на творческий кризис.
Вот бы сейчас сомневаться в человеке, который утверждает, что написал Горгород за две недели до презентации. Итак, проследим, в чем выражается творческий кризис Оксимирона (который мало того, что стал CEO Booking Machine, так еще и в фильме снимается)
2015 —«Город под подошвой» в самом конце года
2016 —«Imperial», «King Midas»
2017 — «Биполярочка», «Fata Morgana», «IMPERIVM», «Пора возвращаться домой», «Машина прогресса»
2018 — «Konstrukt», «Горсвет», «Stereocoma», «Tabasco», «Struggles»
Большая часть названного — совместки с другими исполнителями.
И уж, конечно, кажется симптоматичным, что самое свежее на данный момент громкое публичное выступление Оксимирона — концерт в поддержку попавшего под арест рэпера Хаски — было связано именно со сменой регистра, с максимально прямым высказыванием по максимально конкретному поводу.
Было бы странно, если бы вам еще разок, под занавес, не п о к а з а л о с ь.
Максимально прямое высказывание по максимально конкретному поводу — это даже для вас перебор.
Ужасно интересно, что будет дальше. Ведь сказано: «Сартр — это не всерьез, модернизма больше нет». Придется как-то реагировать.
Итак, пятый раздел вашей статьи завершается ничем. Зачем вы её написали? Вопросов она оставляет больше, чем ответов; она несостоятельна и не выдерживает критики.