Экспертная группа «Европейский Диалог» и Фонд Конрада Аденауэра в рамках международного исследовательского проекта изучили популизм — феномен, актуальный как для Европы, так и России. В результате в начале 2018 года была опубликована книга «Популизм как общий вызов», написанная российскими и европейскими экспертами. Сайт «Европейский Диалог» публикует пятую главу этой книги, в которой доктор философских наук Андрей Медушевский проводит сравнительный анализ феномена популизма на Западе и в России
Популизм как социальный феномен новейшего времени проявил себя как на Западе, так и в России. Сопоставление западной и российской форм популизма важно для выяснения общих и особенных черт, идеологических и политических проявлений, а также изучения возможностей эффективного противодействия популизму.
ЧТО ТАКОЕ ПОПУЛИЗМ И КАКОВЫ ОБЩИЕ ПАРАМЕТРЫ ЕГО ПРОЯВЛЕНИЯ
В данном исследовании автор исходит из того, что популизм — не идеология, но система социально-психологических установок, предполагающих особый тип реакции общества и элиты на быстрые и раздражающие социальные изменения, форма их психологического освоения и преодоления (метод, стиль, технология)[1]. Это — тип негативной (протестной) социальной мобилизации, возникающий в результате кризиса завышенных общественных ожиданий в условиях эрозии привычной социальной идентичности. Социальные предпосылки роста популистских настроений связаны с общими процессами глобализации, информатизации и конфликтом культурных стереотипов.
Популизм — не идеология, но система социально-психологических установок, предполагающих особый тип реакции общества и элиты на быстрые и раздражающие социальные изменения, форма их психологического освоения и преодоления
Основными элементами популистского феномена, исходя из этого понимания, должны быть признаны:
- кризис идентичности общества или его значительной части — ситуация когнитивного диссонанса, означающая утрату обществом привычных ориентиров социального поведения, глубокое разочарование существующими порядками;
- идеологическая аморфность популизма, способного интегрировать в свою повестку положения различных традиционных идеологий, как правых, так и левых, создавать гибридные идеологические конструкции и достаточно произвольно менять их содержание на семантическом уровне (популизм не имеет «идеологов» в традиционном смысле слова — эту роль берут на себя лидеры протестных акций);
- появление некоего мифа (т. е. квазиидеологической конструкции или представлений, принимаемых на веру, а не доказываемых научно), способного аккумулировать энергию социального протеста против истеблишмента (принципиальными для его распространения становятся альтернативные официальным коммуникативные системы);
- спонтанность массового популистского феномена и ограниченная способность традиционных элит противостоять ему в рамках существующих системных правил;
- эскалация социальных ожиданий, связанных с немедленным осуществлением популистских лозунгов («завышенные», т. е. в полной мере нереализуемые, ожидания);
- более или менее выраженные признаки негативной социальной мобилизации на основе популистских лозунгов (протестное голосование, акции гражданского неповиновения, остракизма или, наоборот, социальной поддержки популистских лидеров против «системных»);
- общая деструктивная направленность популистского движения — на разрушение доминирующих ценностей и принципов правовой системы (или ее элементов), причем, как правило, готовность использовать для этого неправовые и даже антиправовые средства («давление масс на институты»);
- эгалитаристская (т. е. антиэлитарная) направленность движения (не исключающая того, что действующие элиты или их отдельные группы способны использовать его в своих интересах);
- необремененность социальной и исторической ответственностью за свои действия — неспособность видеть их последствия в среднесрочной и тем более долгосрочной перспективе (очень узкий горизонт проектирования);
- в целом популизм и основанные на нем политические режимы — непрочные образования: приход популистов к власти означает отказ от всей или части утопической программы по мере рутинизации харизмы, т. е. столкновения мифа и политической реальности.
ПРАВЫЙ ПОВОРОТ: КОНСЕРВАТИВНЫЕ ЦЕННОСТИ НА СЛУЖБЕ СОВРЕМЕННОГО ЗАПАДНОГО ПОПУЛИЗМА
Правый поворот — очевидная тенденция современного политического развития на Западе и в России[2]. Природа популизма выявляет связь его проявлений как с общими социальными тенденциями, так и с особенностями ситуации в разных регионах: он исходит из положения, что воля народа — всегда права, а побеждают те, кто понимает «настоящую» волю народа. На этой волне быстро поднимаются наверх правые популистские партии и их лидеры — евроскептики в Великобритании и Голландии; Национальный фронт во Франции; «Альтернатива для Германии» в Германии; «Пять звезд» и «Лига Севера» в Италии. Особая ситуация существует в странах Восточной Европы, где консервативные импульсы исходят из трудностей ЕС, но одновременно аккумулируют традиционные настроения постсоветского электората. Показательно, что это происходит именно в тех странах, где в период декоммунизации гражданское общество отличалось высокой степенью самоорганизации, переживших «бархатные» революции и следовавшие за ними «контрреволюции» (в Венгрии — «Фидес», в Польше — «Право и справедливость», приход к власти которых означал радикальные конституционные контрреформы). Сходный тренд в странах Прибалтики и на Украине выражается в росте этнонационализма и правого радикализма: противопоставлении «коренного населения» — «некоренному», «граждан» — «негражданам», официального языка — неофициальному, попытках представить национализм как политику «культурной идентичности», с параллельным переписыванием истории и индоктринацией т. н. «исторической памяти» и «образа врага».
Природа популизма выявляет связь его проявлений как с общими социальными тенденциями, так и с особенностями ситуации в разных регионах: он исходит из положения, что воля народа — всегда права, а побеждают те, кто понимает «настоящую» волю народа
В Южной Европе (странах Средиземноморского региона), напротив, популизм имеет «левую» (и более «идеологическую») окраску, но по сути эксплуатирует инфантилизм и безответственность масс (в Греции — СИРИЗА, в Испании — «Подемос» и др.). Можно констатировать ряд отличий левого популизма от правого: левопопулистские течения имеют более выраженную идеологическую ориентацию, могут рассматриваться как пример достаточно успешного антисистемного движения, выступающего против глобализации, капитализма, финансовой олигархии и, в целом, неолиберального мейнстрима, используя в своей стратегии опыт соответствующих течений в Латинской Америке. Несмотря на критику евроинтеграции и решений, принимаемых в ЕС (Брюсселем), они, однако, не призывают к отказу от ЕС или выходу из него своих стран. Их протест — скорее, форма давления на институты с целью их перестройки в ином идеологическом ключе и получения экономической автономии. При внешнем различии, все европейские популисты используют сходные методы: требования восстановления «суверенитета» (утраченного в результате поглощения глобалистскими структурами или отдельными странами — США и ФРГ), «уважения к стране и ее народу», критика традиционных элит, будто бы сдавших страну «транснациональному капиталу», и эксплуатация ущемленности — реального ощущения населения, что национальные элиты не защищают «народ» от новых вызовов.
При внешнем различии, все европейские популисты используют сходные методы: требования восстановления «суверенитета» (утраченного в результате поглощения глобалистскими структурами или отдельными странами — США и ФРГ), «уважения к стране и ее народу», критика традиционных элит, будто бы сдавших страну «транснациональному капиталу», и эксплуатация ущемленности
В России популистский тренд оказался еще более заметным, определив возникновение невиданной прежде «симфонии власти, элитных групп и населения в новом “неоконсервативном консенсусе”, основанном на долгосрочных интересах самой власти, поддержке элитных и бюрократических кругов, эффективной мобилизационной пропаганде, охранительных ориентациях средних слоев, а также доминирующих массовых настроениях»[3].
Метод разрешения конфликта, предложенный популистами, — националистическая мобилизация против «евромобилизации» и связанных с ней ограничений, обязанностей и издержек, а также действительных трудностей — размывания идентичности (культурной, национальной, религиозной); «дефицита демократии», вполне естественного при более централизованной системе; миграционного кризиса (культурная несовместимость, необходимость платить за мигрантов, потеря рабочих мест, преступность, представление малых народов о том, что их мнение игнорируют).
НЕПРЕОДОЛЕННАЯ СОВЕТСКАЯ ЛЕГИТИМНОСТЬ И ОСОБЕННОСТИ СОВРЕМЕННОГО РОССИЙСКОГО ПОПУЛИЗМА
В основе конструирования популистских проектов в постсоветской России лежит непреодоленная советская легитимность. Констатируется, во-первых, что базисные ценности российской культуры остались практически неизменны. Конфликт права и справедливости в постсоветском обществе разрешается с позиций эгалитаристской трактовки социальной справедливости, отторгая идеи либеральной демократии, правового государства и приоритеты свободы личности. Во-вторых, в трактовке принципов свободы, справедливости и равенства, а также социальных и политических прав сохраняется устойчивое влияние советских правовых стереотипов. В-третьих, до конца не решена проблема правопреемственности: Россия, став правопреемником СССР, взяла на себя бремя постсоветского урегулирования (в отличие от западных государств, расставшихся с колониальным наследием). В этих условиях сохраняется угроза подмены демократической гражданской консолидации общества новой имперской идентичностью с выстраиванием соответствующей силовой политики. В-четвертых, признается, что искусственность советской модели федерализма (построенной по национально-территориальному признаку) не была преодолена в его постсоветской конструкции. Нерешенность этой проблемы ставит проблему идентичности (идеи конструирования новой гражданской нации), ограничивает масштабы демократических преобразований и способствует авторитарному вектору. В-пятых, показано, что в экономическом регулировании имеет место разрыв между юридической (писаной) конституцией и фактической (с учетом правоприменительной практики и состояния экономической системы). В-шестых, подчеркивается незавершенность преобразования советской судебной системы, которая по-прежнему ориентирована на принцип жесткого централизма, в конечном счете обеспечивающий управление системой. В-седьмых, отмечаются опасные тенденции трансформации российской системы разделения властей в направлении персоналистского режима[4].
В основе конструирования популистских проектов в постсоветской России лежит непреодоленная советская легитимность
Можно отметить принципиально различные результаты посткоммунистического переходного периода в России и большинстве стран Восточной Европы, где принципы правового государства стали основой современной политической системы[5]. Констатируется незавершенность модернизации российского общества — задачей по-прежнему выступает «модернизация страны путем реформ на основе универсальных ценностей гуманизма, прав и достоинства человека, доверия, сотрудничества и солидарности граждан», а споры охватывают концепцию реформ, их приоритеты и информационную повестку[6]. В целом, констатируется низкое доверие к политическим институтам и общая культурная и кадровая преемственность современной российской элиты в отношении советской. Представлен вывод о том, что «советская имитационность обладает сильной инерцией, которая до сих пор блокирует становление правовой государственности в России»[7].
Особенности стиля российского популизма: общий реставрационный импульс, параметры консервативно-романтической философии, позиция в отношении культурных, социальных и политических преобразований
Этим в значительной степени определяются особенности стиля российского популизма: общий реставрационный импульс, параметры консервативно-романтической философии, позиция в отношении культурных, социальных и политических преобразований[8]. Ключевой элемент данной программы — критика западной либеральной демократии, обоснование «особого пути» России, отказ от «навязанной» Конституции 1993 г. С этих позиций обосновывается идея Реставрации — возврата к институтам «советского парламентаризма» — квазидемократической системы, прикрывавшей однопартийную диктатуру, либо к досоветской модели власти — апелляция к принципу «соборности», а в крайней форме — восстановлению имперской модели власти. Данный тренд включает негативное отношение к программе либеральных конституционных преобразований[9]. Он определяет динамику и особенности взаимодействия различных течений популизма с политической властью постсоветского периода.
Российский популизм прекрасно использует «советский миф» для достижения своих целей.
Доказательством являются:
а) попытки его ревитализации на общегосударственном уровне;
б) обращение к нему популистов всех идеологических направлений (между прочим, и окололиберальных);
в) соединение данного мифа с картиной будущего (проекты социальных преобразований и прежде всего политических реформ).
ОСНОВНЫЕ ХАРАКТЕРНЫЕ ЧЕРТЫ И ОСОБЕННОСТИ РОССИЙСКОЙ ВЕРСИИ ПОПУЛИЗМА В СРАВНИТЕЛЬНОЙ ПЕРСПЕКТИВЕ
Суммируем различия русского и западного популизма.
1. Популизм в Европе и России различается по тем задачам, которые он стремится разрешить, тем реальным вызовам, с которыми столкнулось общество. Для Западной Европы — это кризис национальной идентичности в условиях глобализации (прежде всего решение проблемы миграции из стран Африки). Для России — решение проблем постсоветского урегулирования — выстраивания отношений со странами постсоветского региона, которые сами находятся в мучительном поиске национальной идентичности (а часто видят решение в механическом противопоставлении себя России и наивном переписывании истории)
2. На Западе ключевой объект критики — евроинтеграция, а решение усматривается популистами в дезинтеграции стран, входящих в ЕС. В России — это критика деструктивных тенденций, приведших к распаду СССР (ранее — Российской империи), ностальгия по утраченному сильному единому государству, а решение — в интеграции постсоветских государств в орбиту российского влияния (проекты Евразийского союза и «Русского мира» как способы достижения этой цели). Таким образом, ключевой лозунг западных популистов — больше децентрализации, российского — больше унификации и централизации.
3. Западный популизм опирается на идеологический конгломерат постмодернизма, в частности соединяет идеи консервативного национализма с идеями антиглобализма и анархического протеста против капитализма, атлантизма, транснациональных монополий и обезличивания индивида европейской бюрократией. Российский популизм, хотя и отдает дань этим идеям (в основном для критики однополярного мира и американского доминирования), по своим идейным основам гораздо более традиционен — опирается на консервативноромантические идеи европейского популизма 1920–1930-х гг. (ассоциирующиеся с дискуссиями Веймарской Германии), клерикализма («духовного возрождения нации»), соответствующие стереотипы в русской постреволюционной эмиграции (евразийство), а также вообще идеологию самобытности и особого пути (эмоционально окрашенную односторонней трактовкой «патриотизма»), характерную, впрочем, для многих развивающихся государств в разных регионах мира.
4. Различие западной и российской версий популизма связано с особенностями политических режимов. Западные популистские движения, вынужденные действовать в условиях представительной демократии, используют ее механизмы — апеллируют к массам, стремясь завоевать их голоса на выборах. Российские популисты, действуя в условиях более традиционного общества и системы ограниченного плюрализма, ассоциируют свой приход к власти с политикой государства и фигурой его главы — президента, гаранта конституции, определяющего вектор внутренней и внешней политики страны. Характерная черта российского популизма в европейской сравнительной перспективе — его тесная связь с институтами имитационной демократии: в отличие от функционирующих демократий Запада, российский популизм не представлен независимыми партиями — все они интегрированы в единую вертикаль власти (в случае роста их популярности они начинают рассматриваться как дестабилизирующие и «самораспускаются»). Происходит, так сказать, делегирование «народных» популистских инициатив самой власти.
5. Поэтому в России популистские импульсы, исходящие снизу (от общества), питают популизм власти, открывают возможности лавирования (выбора между более и менее жесткими версиями), но одновременно ограничиваются ею во избежание утраты контроля над ситуацией (подавление крайне правых и левых движений экстремистского характера, ставящих под вопрос сохранение стабильности межконфессионального и межнационального консенсуса, социальной стабильности — и оспаривающих с этих позиций легитимность существующего режима). Позиционируя себя как «центристский», политический режим эволюционирует вправо, подменяя конституционную легитимность популистской и последовательно включая в официальную риторику аргументы своих консервативно-популистских оппонентов.
6. Различен поэтому вклад двух видов популизма — западного и российского — в идеологию государства и динамику политического развития. Опасность популизма выше в демократических политических режимах, где массы непосредственно влияют через выборы на принятие решений, и меньше выражена в режимах ограниченного плюрализма, где власть способна нейтрализовать и корректировать крайние проявления популизма.
7. Если в демократиях жизнь популизма ограничена (по крайней мере, в неизменных формах) одним или несколькими электоральными циклами, то в режимах ограниченного плюрализма она более устойчива, поскольку ответственность перед избирателями размывается между партиями и режимом (в рамках контролируемых государством общественных движений и организаций). Показательно создание «Народного фронта» как альтернативы традиционным партиям, в том числе правящей «Единой России».
8. Различны функции западного и российского популизма: в одном случае это форма аккумуляции протеста против несовершенных институтов с целью прихода к власти, в другом — мобилизация в поддержку действующего режима, инструмент его легитимации. Схематично: на Западе популизм есть инструмент прихода к власти (смены элит), в России — ее сохранения (удержания власти действующей элитой). В этом контексте популистские режимы в Восточной Европе — своеобразный промежуточный вариант, поскольку соответствующие партии уже пришли к власти демократическим путем, но стремятся закрепить свое доминирование в обществе, в том числе ограничением демократических процедур.
9. Различно и отношение политических элит к данному феномену: восприятие его в качестве реальной угрозы своему господству (в западных демократиях) или — как инструмента, в целом служащего укреплению режима (в России).
10. Если на Западе популизм — скорее, побочный эффект демократии (столкнувшейся с трудностями глобализации), то в России — бастион традиционного авторитаризма, полноценная основа идеологии реставрационного политического режима
ПЕРСПЕКТИВЫ ПРЕОДОЛЕНИЯ ПОПУЛИЗМА
Очевидно, что для преодоления популизма важно определить, что такое антипопулизм. Он может быть определен как «ответственная политика». Это — политика, опирающаяся не на эмоции, но на знание; не на изменчивые коллективные настроения, но на профессиональное научное прогнозирование; это политика, отстаивающая не краткосрочные, но долгосрочные интересы общества. В этой логике актуальны следующие предложения.
1. Переосмыслить представление о возможности победить популизм его же методами. Заколдованный круг популизма в такой интерпретации есть «мертвая петля»: чтобы удержать позиции, современные демократии должны прибегнуть к популизму (для завоевания масс), но, прибегнув к нему, они становятся заложником данных (и невыполнимых) ожиданий; отказ от их реализации ведет к росту протеста, который приобретает более радикальные формы; традиционные элиты должны при этом инкорпорировать в свой состав представителей контрэлит от популизма, в конечном счете подвергаясь процессу маргинализации. Этот процесс может завершиться не обязательно полной победой популизма, но частичной победой (что означает эрозию политических институтов), вариативностью предложенных решений и функциональным разнообразием популистских инициатив. В любом случае следствием становится деградация «политического класса» и лидерства.
2. Западные демократии стоят перед необходимостью повернуться «лицом к ветру»: не игнорировать существующие реальные проблемы, раскалывающие общество (от информационного отчуждения и потери идентичности до проблем миграции и политического участия маргинализированных социальных слоев). Выход — не в замалчивании проблем или попытках их преодоления на вербальном уровне, но в такой перенастройке либеральной парадигмы, которая учитывала бы эти новые вызовы.
3. Перспективно обоснование предложений по противостоянию популизму по линии «мыслящей демократии»: это система барьеров и фильтров, позволяющих отсечь популизм и обеспечить приход к власти ответственных политиков, т. е. партий и лидеров, отвечающих за обещания электорату — своей репутацией и политическим авторитетом.
4. Когнитивная перенастройка либерально-демократической парадигмы предполагает уход от драматического противопоставления идеологизированных клише, возникших в период «холодной войны» и в имперский период, движение к профессиональному, прагматическому и достаточно конкретному конструированию понятий, с одной стороны, доступных массовому сознанию, с другой — способных противостоять импульсам реакционной реставрации. Это значит — дать убедительные ответы на острые вопросы (идентичности, миграции, финансовой зависимости, границ, визового режима и т. д.), способные сохранить либеральный вектор в партийной конкуренции.
5. Важен содержательный диалог власти и общества по острым проблемам: проведение социологических опросов (консультативных локальных референдумов?) с четко поставленными аналитическими задачами перед их вынесением на решающее голосование (парламентские или президентские выборы). Данный подход позволяет повысить информированность электората, показать реальную цену решений и их возможные последствия до принятия окончательного вердикта. И, напротив, демонстрация ошибок популизма, оказавшегося у власти в отдельных странах или регионах (победа популистских сил выявляет, как правило, их общий непрофессионализм и узость горизонта планирования, ограниченного, по большей части, механической реакцией на острые текущие вызовы).
6. Принципиален пересмотр тезиса об исключительности российского развития — традиционной идеологизированной формулы о фатальном историческом выборе России между Западом и Востоком, сводящейся к схемам некой неизменной «цивилизационной матрицы», колеи, особой «русской системы», предопределяющей будто бы неизменность возврата к авторитарному вектору. С этих позиций актуален критический пересмотр всей советской легитимности в контексте ее влияния на общественное сознание и институты. В действительности речь идет сегодня об определении места России в глобализирующемся пространстве, информационной сфере, интеграционных процессах, предполагающих не столько отторжение, сколько прагматическое использование культурных и технологических достижений других стран, направленное применение стратегий и технологий преобразований, способных трансформировать политическую и правовую систему России в направлении устойчивого демократического развития.
7. Практические шаги и направление действий в России могут быть обеспечены следующими мерами:
- четкой фиксацией целей (и цены) реформ в доминирующем проекте, предложенном элитой: его положения целесообразно разрабатывать на профессиональном экспертном уровне (возможно, даже в закрытом режиме, во избежание популизма), однако — с последующим широким общественным обсуждением итогового продукта для понимания обществом и легитимации;
- заключением соглашения (договора) о неизменности соблюдения его базовых принципов в длительной перспективе (с возможной формальной или неформальной фиксацией условий подобного договора между партиями и общественными объединениями); 3) введением в действие процедур общественного контроля и медиации в разрешении конфликтов (неизбежно возникающих в силу разнородности социальных интересов и необходимости «расчета согласия» акторов политического процесса);
- созданием автономных от государственной власти институтов мониторинга реализации доминирующего проекта реформ (экспертные оценки эффективности реформ по ходу их реализации призваны выявлять проблемные ситуации, а не выступать формой легитимации власти);
- обеспечением преемственности реформаторской элиты, т. е. созданием ясных каналов ее формирования и мобильности состава в направлении меритократии, предсказуемости процедур смены лидерства. 8. Преодоление когнитивной редукции, неоднократно приводившей к подмене фундаментальных целей преобразований декларациями или средствами их осуществления, предполагает создание такого механизма инновационных реформ, основным элементом которого стало бы автопрограммирование элиты на последовательное и долговременное осуществление фундаментальных целей доминирующего проекта демократических реформ. Это открывает путь к нейтрализации популизма и проведению ответственной политики.
[1] С этим тезисом согласились все участники данного проекта. Он представлен в статьях Л. Гудкова, Б. Макаренко, Н. Петрова и др., несмотря на различия в понимании ими содержания популистского феномена в Европе и России и возможности дать его четкую дефиницию.
[2] Либеральные ценности и консервативный тренд в европейской политике и обществе. М., 2015.
[3] Мельвиль А. Ю. Консервативный консенсус в России? Основные компоненты, факторы устойчивости, потенциал эрозии // Полития. 2017. С. 29–45.
[4] Конституционные принципы и пути их реализации: российский контекст. Аналитический доклад. М., 2014.
[5] См. материалы интернациональной дискуссии: Путь в Европу. М., 2008.
[6] Предложения III Общероссийского гражданского форума 21–22 ноября 2015 г. М., 2015. С. 1.
[7] Ахиезер А., Клямкин И., Яковенко И. История России: конец или новое начало? М., 2013. С. 428.
[8] Medushevsky A. Conservative Political Romanticism in Post-Soviet Russia // Power and Legitimacy – Challenges from Russia. London; New York, 2012. P. 169–187.
[9] Medushevskii A. Problems of Modernizing the Constitutional Order: Is It Necessary to Revise Russia’s Basic Law? // Russian Politics and Law. 2014. Vol. 52. No. 2. P. 44–59.