Из дневников Анатолия Черняева – заместителя заведующего Международного отдела ЦК КПСС (1970-1986 гг.), помощника Генерального секретаря ЦК КПСС и помощника президента СССР Михаила Горбачёва (1986-1991 гг.). См. предисловие здесь.
17 декабря 1987 г. Анатолий Черняев записал выступление Михаила Горбачёва на заседании Политбюро ЦК КПСС:
«…При этом, однако, должен сказать, что кое-кто боится у нас демократии. А боязнь эта связана с тем, что кадры не хотят перестраивать свою работу. Вот история: в Ярославле рабочие одного завода – 27 тысяч человек – выступили против произвольного решения дирекции. А товарищи и в администрации, и в парткоме, вместо того, чтобы идти к рабочему, убеждать и доказывать, звонят в органы: будьте наготове, может быть бунт. Вот так у нас и получается, вместо того, чтобы с людьми говорить. А ведь, когда поговорили, всё уладилось, и аргументы были поняты, и с решением дирекции, наконец, согласились. Привыкли у нас – чуть что «пожарных» вызывать!
Мы пригласили народ включиться в управление государством, зовём его к активным действиям, к налаживанию самоуправления, а начальство не пущает. Вот вам и демократия! Вообще у нас получается такая раскладка: одни обновленцы, ярые перестройщики рвутся, пытаются что-то делать, ошибаются, набивают себе шишки. А другие, которые «всегда правы», сидят и ждут, когда эти шею себе сломают. Нам в Политбюро надо видеть всё это.
Партия просыпается к новой работе. Но происходит это медленно. Мы видим и такое явление, когда инженеры, специалисты смыкаются с аппаратом министерств и выстраивают стенку против требований рабочего класса, против его стремления к новому.
Товарищи, происходит настоящая революция! И не надо бояться революционной одержимости. Иначе мы ничего не достигнем. Будут поражения, будут отступления, но победу мы одержим только на революционных путях. А мы всё ещё никак себя не настроили на революционные методы работы. Мы с вами те ещё революционеры! Всё чего-то боимся. Мы не должны бояться. И перед всем миром нам пристало выглядеть людьми, которые готовы пойти до конца в своей революционной перестройке.
Одни говорят о конвергенции (Гэлбрейт, например), другие говорят о непредсказуемости Горбачёва. Пишут о его сюрпризах. «Вашингтон пост» опубликовала статью под названием «Два Горбачёва». Ну что ж, им трудно пока соединить в одно наше стремление к миру, сотрудничеству, добрососедству и социалистический характер нашей перестройки. Мы сами эту диалектику ещё не освоили как следует.
Так что не надо удивляться, что там тоже не могут свести концы с концами и все ищут какой-то подвох со стороны Горбачёва, какой-то поворот Кремля, который, оказывается, и перестройку задумал, чтобы обмануть Запад, усыпить бдительность. (Горбачёв зачитывает цитату из «Вашингтон пост». В статье приводятся слова одной из собеседниц Горбачёва о нём: «Он как посмотрел на меня, так я вся сжалась»).
Мы не можем не меняться. Но меняться в рамках социалистических ценностей. В этом – смысл нашего девиза: больше демократии, больше социализма. Но на каждый случай не накланяешься: всё-таки 280 миллионов.
Где-то кто-то что-то сказал и уже загудели – караул! Вот «Память». Там верховодит сомнительная публика, тонкий слой с монархическим уклоном, не говоря уже обо всем остальном. Но масса-то включилась в движение по соображениям вполне нормальным. Хотят сохранить памятники старины. Это же надо различать. Надо же уметь работать.
Или в Белоруссии, на Украине... Писатели выступили за сохранение собственного языка, за его развитие. Что тут плохого? Это же наше богатство, наша сила: в разнообразии, в том числе и в многообразии языков. Да мало ли разных проблем подобного рода.
А чиновничество – народ такой... Для чего им революция? Он - в номенклатуре. Это как всё равно в прежние времена: поместье дали, и уже никто не отберёт. А народ смотрит на всё это. И для него это как прежде: одного барина убрали, другого поставили... Обо всём этом надо думать. И прикидывать на нашу главную линию. Мы же социализм обновляем. Мы же хотим ему новое качество придать. И не пугаться по поводу всяких нелепостей, которые, естественно, выскакивают теперь при нашей-то гласности, не кричать по каждому такому поводу: конец, мол, перестройке.
С 1 января переходим на хозрасчёт. Надо идти смелее. Но не ломать через колено. Не так, чтобы рабочий на улицу вышел. Тогда худо. Но, с другой стороны, и не так, чтобы делать, ничего не меняя, уповая на привычное сознание: куда, мол, оно, начальство, денется: всё равно зарплату выплатит. Я не встречал ни одного директора завода, который считает, что ему в будущем году будет лучше, чем в этом. Если мы остановимся в реформе, то придётся брать из сберкасс деньги, чтобы зарплату людям платить. И Центру надо мозги поворачивать, и на местах. На то и революция. Иначе – чепуха. Иначе так, как уже 40 лет идём...
Перестройка – это демократизация и общества, и партии. На конференции придётся просмотреть все звенья нашей политической системы. Причём с учётом того, что уже полгода будем работать в условиях хозрасчёта. Все институты демократии должны быть поставлены на рассмотрение и главное – партия... Чтобы сделать её действительно политическим авангардом, освободить её от не свойственных ей функций.
Вот вчера в Оргпартотделе совещание было. Интересные выступления. Товарищи говорят: два аппарата правят страной, полный параллелизм и даже конкуренция. А в конечном счёте все подбирает под себя секретарь обкома. Вот ведь как: мы тут принимаем одно решение за другим, а ничего не меняется. Потому что партия держит у себя всё: от встречи с Рейганом до хомутов и картошки. А это очень плохо сказалось в прошлом и продолжает сказываться не только на хозяйстве, но и на идеологии, на духовной сфере.
Везде нам предстоит возродить ленинскую концепцию партии в новых условиях. Роль партии усложняется: теорию разрабатывать, политику формулировать, обеспечивать идеологию перестройки, иметь кадровую политику, перестроечную национальную политику. Огромная масса дел!
Очень важный этап: переход от одного состояния в другое. Мы уже почувствовали: там, где партия начинает отходить от хозяйственно-административных дел, ослабляется все остальное. Потому что привыкли, потому что не умеют и не хотят отвечать за своё дело. Это мы почувствовали везде. Многое, впрочем, идёт от того, что мы сами ещё не осмыслили этого перехода. Необычайно сложный этап предстоит. И вместе с тем весь социализм, весь образ жизни надо осмыслить по-новому. Если мы не осмыслим роль партии, все будет трещать. Партия нового этапа на новом этапе. Вот почему очень серьёзно надо подготовиться к конференции и основательно посоветоваться с Лениным.
...Об анонимках. Надо кончать с этим. В условиях гласности это бессмысленно и нелепо. В ЦК из всех писем, которые поступили, 6% – анонимные, но подтверждение нашли только 2%.
Кое-кто высказал сомнение. Но Горбачев ядовито осмеял эти сомнения.
Впервые по письмам трудящихся на Политбюро был поставлен вопрос о ликвидации имени Брежнева на объектах.
17 декабря 1988 г. М.С. болеет. Простудился в Армении, скорее подхватил что-то. Говорит, «высев» инфекции, ломает, дурманит. Уже целую неделю не появляется в ЦК.
Расскажу пока, что было в ООН. Нью-Йорк. Прилетели 6-го. Встреча в аэропорту более, чем скромная, триумфа не обещала. Чтоб «развлечься», он назначил встречу с нашей командой (так называемой пресс-группой), которая прибыла заранее и готовила американцев к Горбачёву. Чай для 40 человек. От Марка Захарова до Лисоволика. Выпендривался Арбатов, Зорин, Шишлин. Умён был Добрынин. Краток Познер. Напротив за столом М.С. усадил Баниониса, Васильева, Абуладзе и Марка Захарова. Кто-то рассказывал о знаменитом в мире художнике - литовце, который живёт в Израиле, просоветчик и хочет написать портрет М.С. Его реплика: Ну, когда начнём портреты и ордена - перестройка кончилась. В этот момент я смотрел на Захарова, который, оказывается, за сутки до этого на пресс-конференции заявил, что противников перестройки в СССР - большинство.
... Зорин хвалился, как он «отмывал» пресс-группу от этого заявления.
Распустив почти всех, М.С. оставил десятерых, чтоб «пройтись» по программе на завтра. Я почувствовал, что он не хочет «лишних» публичных выступлений и интервью.
А утром я ему показал краткую и невнятную телеграмму о землетрясении. Ни он, ни я не придали ей значения.
Потом ООН... по коридорам толпы чиновников встречали его овациями... Я внутренне был уверен, что речь произведёт впечатление. Но такого всё- таки не ожидал. Час набитый зал не шелохнулся. А потом взорвался в овациях. И долго не отпускал М.С. Ему пришлось вставать и кланяться, как «на сцене».
Сразу оттуда на Губернаторский остров. По улицам ещё не густо народу... В машине он говорил по телефону с Рыжковым и узнал, что землетрясение в Армении – ужасно.