О небе
Звуки безмолвия - нельзя сказать, что это нечто вполне обычное, но это и не бессмыслица. Это звуки, которые мы слышим душой и в душе. Для замершей души эти звуки громче любого грома, громче потому что явственней. Об этом хорошо и ясно говорит пушкинский "Пророк":
"И внял я неба содроганье,
И горний ангелов полет,
И гад морских подводный ход,
И дольней лозы прозябанье…".
Об этом же, в одной из своих бесед, говорит Варсонофий Оптинский, что прекраснее любой музыки "музыка души", и действительно, душа всегда звучит. Подобным образом, от первой до последней минуты жизни человека, то слышно, то неслышно, бьется сердце, но звук души, конечно, несравненно значительней и глубже, потому что, в отличии от сердца, душа, зазвучав однажды, будет звучать вовеки, и мы это знаем, в душе. Это знание может наполнять нас ужасом, перед которым все ужасы земные и подземные ничто, или радостью, перед которой ничто весь мир, как говорят об этом апостолы и сам Спаситель.
В этих звуках безмолвия кроется человеческий оксюморон, в котором содрогание неба и безмолвный рост лозы как бы одно и тоже.
О лозе
Вернемся к приведенному выше четверостишию Пушкина. Первые три строки из него посвящены вещам, недосягаемо превышающим проницательность и глубину обыкновенного человеческого ума. Что такое содроганье неба как не знак присутствия Божьего над небом, с этим содроганием и с этим присутствием соотносится динамика ангельского полета-предстояния, в третьей строке явлен мир падших ангелов, утративших способность к полету и обреченных теперь лишь на бесплодный ход в непроницаемом для человеческого взгляда мраке. Однако эту глухоту и слепоту человека разрешает звук прозябания (роста) лозы - то, что, прислушавшись, мы все-таки можем услышать. В этом звуке человечеству дан ключ к постижению мира через безмолвие и предстояние Богу от земли.
У Афанасия Фета есть целое стихотворение, посвященное слушанию неслышимых звуков здесь на земле.
Я русский, я люблю молчанье дали мразной,
Под пологом снегов как смерть однообразной…
Леса под шапками иль в инее седом,
Да речку звонкую под темно-синим льдом.
Как любят находить задумчивые взоры
Завеянные рвы, навеянные горы,
Былинки сонные, иль средь нагих полей -
Где холм причудливый как некий мавзолей,
Изваян полностью, - круженье вихрей дальных
И блеск торжественный при звуках погребальных.
Пока мы читаем это десятистишие перед нашими глазами проходит целый день. Мы любуемся завеянными рвами и навеянными горами, призрачными вихрями сухого снега над всем этим своевольным зимним великолепием, а время коротко и ясно клонится к вечеру. К торжественному блеску ночного зимнего покрывала "при вуках погребальных". Каких звуках? Может быть автор имеет в виду звук церковного пения или колокола, где-то за сценой этого стихотворения? Нет. Если бы он это хотел сказать, то он так и написал бы "при звонах погребальных" или же "при песнях погребальных" - и то, и другое прекрасно ложится в размер. Но Фет написал "при звуках", в последней строке еще раз обратив наше внимание на звуки, всюду разлитые в этом стихотворении, не слышимые, но мыслимые, как звон речной воды под темно-синим льдом, как покачивание сонных былинок, молчаливое покачивание...
Для понимания главной мысли этого стихотворения важно почувствовать одну тонкость в значении слова молчание. "Я русский, я люблю молчанье дали мразной…" - молчание это не беззвучие, беззвучие обозначает отсутствие звука и больше ничего, а за молчанием всегда скрывается нечто не изреченное, а то и вовсе не изрекаемое, не даром ведь молчание может быть красноречивым там, где любые слова могут быть бессильны, но особенно важно для нас то, что молчание, в отличии от беззвучия, можно любить. Более того, между любовью и молчанием существует глубокое родство, потому что любовь, как и молчание, не знает никаких определений и не хочет их знать, всегда оставаясь за пределами объяснимого словами. Написав - я русский и добавив - я люблю, Афанасий Фет уходит далеко за границы того, что называется русской идеей и непосредственно прикасается к тому, что называется русской жизнью в ее последней глубине - в ее молчании.