«Река во тьме. Мой побег из Северной Кореи» - книга Масадзи Исикава, человека, которому удалось выбраться из социалистической утопии и рассказать о суровых и жестоких буднях за железным занавесом. Мы публикуем отрывок из нее.
***
Электричество здесь было, но лампочки едва теплились слабым, тлеющим светом. Тогда я еще не понимал, что такое пониженное напряжение. Я поискал признаки газоснабжения, но не нашел. Здесь не было даже водопровода. Я посмотрел в окно. И ярдах в тридцати увидел на улице колодец. Простой колодец.
Моя мать была в шоке. Она, как и я, просто не могла поверить глазам.
— Как же мы все-таки будем здесь жить?
Вопрос ее эхом отдался в холодном помещении. Я чувствовал себя ошеломленным, расстроенным, опустошенным. Я не мог ни думать, ни чувствовать. После долгой поездки я просто улегся на циновку и попытался уснуть. Спал я беспокойно, все время вертелся и проснулся разбитым и подавленным.
На следующее утро верная своему обещанию председательша Женсоюза пришла за мной забрать меня в мою первую в Северной Корее школу. Она появилась вместе со своей дочерью, которая напыщенно заявила, что она «председатель школьной ячейки Сонёндан — Союза детей Кореи». Хотя тогда еще я по-корейски говорил плохо, я все же понял, что она имела в виду. И просто сказал: «Доброе утро», а потом пошел вместе с ними. Никаких фотографий «Первый школьный день» для семейного архива, ясное дело, не предусматривалось.
Войдя, я увидел около сотни человек учеников и учителей — все в одном помещении. Я приветствовал их на своем ломаном корейском.
— Спасибо за то, что пригласили меня.
— Японский выродок! — пробормотал кто-то.
И тут уже все стали шептать ту же фразу.
- Японский выродок!
Я обмер. И покраснел как рак от стыда и злости. Как мне в тот момент хотелось провалиться сквозь землю.
Ученики тыкали пальцами на мою пластмассовую обувь и другие вещи, которые им явно не понравились.
— Посмотрите-ка на его ранец!
— Часы нацепил!
— Японский выродок!
Тут я увидел, что ни у кого из них школьных ранцев нет, просто обернутые в кусок ткани учебники. И решил тоже отказаться от ранца.
После этого приветствия я посмотрел пьесу. В ней приняли участие примерно двадцать учеников. Это была жуткая, примитивная пропаганда. По сюжету пьесы я вел тяжкую жизнь в Японии, но благодаря заботливым усилиям Трудовой партии Кореи и старого доброго «Чхонрёна», я смог «вернуться» на родину. Когда это было закончено, все стали восторженно аплодировать. Я тоже аплодировал. Исключительно из вежливости.
В школе все было очень непросто, и не из-за учебы, а по причине незнания языка. Я, скорее, догадывался, чем понимал, что говорят. Меня и окрестили «японским ублюдком», потому что я не мог нормально говорить по-корейски. Задним числом, я понял, что даже и ответить не мог на оскорбления.
По пути домой из школы однажды стал свидетелем драки одноклассников. Я не мог стоять и смотреть, как несколько человек избивали одного, и решил ввязаться. Хотя я был довольно мелким, но никого и ничего не боялся, да и злости мне было не занимать благодаря генам моего родителя. Сказывалась и жесткая школа, которую я прошел в Иокогаме. К своему удивлению я отправил обидчика в нокаут. И тут какой-то мужчина в форме схватил меня за шиворот. Прошипев непременного «японского выродка!», он стал избивать меня. И бил до тех пор, пока не разбил мне рот в кровь. Когда я в забрызганной кровью одежде пришел домой, мать стала спрашивать, что случилось, но я не хотел, чтобы она лишний раз волновалась, и просто сказал, что мы подрались в школе. Меньше всего мне хотелось расстраивать ее. Она и так жила в постоянном страхе, потому что председательша Женсоюза строго-настрого запретила ей изъясняться по-японски.
А вот отец, как ни странно был доволен нашей новой жизнью. Мать он не бил. Он начал работать сельскохозяйственным рабочим в кооперативе. В Северной Корее никаких частных ферм не было, только кооперативы с бригадами. А еще он вступил в Союз работников сельского хозяйства (это было обязательно), и теперь должен был присутствовать на обязательных занятиях по изучению трудов Ким Ир Сена и политики Трудовой партии Кореи, которые проводились два раза в неделю.
Все в Северной Корее должны были вступить в организацию, так или иначе связанную с ТПК. Эти группы и союзы ничего не производили. Их единственная цель состояла в том, чтобы промывать участникам мозги, чтобы обрабатывать их идеологически. Все были обязаны верно понимать заветы Ким Ир Сена и досконально разбираться в партийной политике.
Огромная разница между промышленными и сельскохозяйственными рабочими состояла в том, что сельскохозяйственные рабочие не имели возможности зарабатывать живые деньги. Они получали немного денег, конечно, но основной формой оплаты труда была натуральная — осенью им выделяли часть урожая из расчета на трудодни. Учет велся в человеко-часах. Каждый день работа каждого оценивалась. Если твой объем работы считался «стандартным», тебе записывали один трудодень. Если же работа считалась «тяжелой» — целых два.
А когда мы только приехали? Ну, тогда партия была само великодушие. Мой отец авансом получил годовую норму риса. Ха!
Когда мы открыли мешок, там оказался не рис, а, главным образом, сахарная кормовая кукуруза и низкосортные зерновые.
Живя в Японии, я никогда по-настоящему не задумывался над своей жизнью. Но, оказавшись в Северной Корее, я уже не мог не обратить внимание на огромную разницу между моей прежней жизнью и нынешней. Я стал одержим тем, что в свое время считал само собой разумеющимся и лишениями, которые мне приходилось преодолевать теперь. Но долго это не продлилось. Скоро я понял, что мыслить в Северной Корее небезопасно. За это могли и к стенке поставить. А если повезет — зашвырнуть куда-нибудь подальше, где людей поменьше, гор побольше, а работа покаторжнее. Или просто бросить в концентрационный лагерь для политических заключенных за приверженность «либерализму» или «капитализму», или за «дурные привычки». Ведь дурные привычки подлежат искоренению.
В этом великом эгалитарном раю Северной Кореи вам быстро укажут ваше место. Если имеете связи и друзей в «Чхонрёне» или Трудовой партии Кореи, есть шанс зажить в столице, в Пхеньяне, или на худой конец в Вонсане — втором по величине городе страны. Но если у связей и друзей нет, позабудьте об этом. На местном уровне общество разбито на ячейки по пять семей. Во главе каждой ячейки — староста, который должен сообщать обо всех и обо всем в секретную службу. Даже о тех, кто вообще никто. Точнее, особенно о таких — раз вы никто, это тем более подозрительно. Таких отправляют в отдаленные деревни, чтобы они там горбатились как рабы. А под «такими» я подразумеваю и себя, и нашу семью. В Северной Корее мы находились на самом низу общественной пирамиды. Или даже ниже.