Пауль Клее никогда не переставал быть ребенком — даже когда сам стал ответственным и заботливым отцом. Когда он взялся составлять каталог собственных работ, включил в него свои первые детские работы — начиная с трехлетнего возраста. Он призывал современных художников искать истину в залах этнографических музеев и почаще заглядывать в детскую в поисках художественных откровений. Инфантильность — это самый распространенный упрек, который Клее слышал от серьезных арт-критиков. А страшно серьезные нацисты назвали картины Клее детскими каракулями — и вычистили их из музеев Германии.
Детским воспоминаниям и играм Клее придавал огромную важность. Обрывки своих фантастических младенческих снов и первые открытия он тщательно фиксировал в дневнике, который начал вести в 19 лет. Он вспоминал, как в 9 лет приходил в ресторан, владельцем которого был его дядя, усаживался за мраморный стол и закрывал глаза. Он водил пальцем по резным узорам, покрывавшим столешницу, пока эти линии в его воображении не складывались в причудливые формы и невиданных существ.
Оставаясь в одиночестве, в своей комнате, он придумывал призраков и демонов, а потом видел их ожившими. Видел, как они становятся материальными и заглядывают в окно его детской.
Для взрослого Пауля Клее искусство станет единственно возможным способом делать фантазии реальными. О том, что каждая картина — это особая реальность, он скажет в первой теоретической статье, опубликованной в 1920 году. «Искусство не воспроизводит видимое, а создает его» — напишет Клее.
Пауль Клее вел дневник взросления сына Феликса с первого дня его жизни. Первые зубы, первые слова, первые шаги — он записывал в «Календарь Феликса» все моменты его развития и собственные наблюдения, неразборчивую абракадабру, которую сын смешно тараторил на своем непонятном языке. Восемь лет подряд Клее ездил с мальчиком на каникулы в Швейцарию — на все лето. Мама Феликса, Лили Штумпф-Клее, присоединялась к ним всего на пару недель — и уезжала в Германию работать. Когда двухлетний Феликс серьезно заболел, его отец тщательно заполнял календарь отметками о температуре, визитах врача, прописанных лекарствах. Он не отходил от постели малыша, пока тот не поправился после операции.
Это было время, когда в семье Клее обязанности распределялись возмутительным для начала ХХ века образом: папа делал всю домашнюю работу и воспитывал сына, мама давала уроки игры на фортепиано и зарабатывала деньги. Все изменится, когда Феликсу будет уже 5 лет: 1912 год для его отца станет поворотным. Он встретится с участниками объединения «Синий всадник» — и после долгих лет вынужденной творческой изоляции примет наконец участие в большой выставке.
Это вовсе не значит, что Пауль Клее с этих пор основательно займется собственной карьерой и с облегчением передаст родительские заботы жене. К 9 дню рождения Феликса он подготовит самый важный подарок: смастерит 8 кукол для домашнего театра. А в ближайшие 10 лет их станет уже 50.
14-летний Феликс станет самым юным студентом знаменитой школы Баухауз, где преподает его отец, а потом — театральным режиссером. А серьезные критики будут еще долго искать истоки «инфантильного» искусства Пауля Клее в тех временах, когда художник менял сыну пеленки, кормил кашей и лепетал над колыбелью.
Клее, как ребенок, экспериментировал с материалами и техниками. В аннотациях к его картинам редко увидишь стандартные подписи «холст, масло» или «бумага, акварель».
Арт-критик и обозреватель издания The Guardian Эдиан Сирл после посещения грандиозной выставки Клее в Лондоне написал: «Посмотреть большое количество работ Клее за раз — все равно что съесть слишком много конфет. Есть в картинах Клее что-то такое, что напоминает сладости. Они могут быть нежными, рассыпчатыми, вкусными, гладкими, насыщенными или даже приторными».
Мастерская Клее и правда чем-то напоминала кулинарный цех или алхимическую лабораторию. В идеальном порядке, достойном скрупулезного ученого, были разложены самодельные кисти, изогнутые куски проволоки для процарапывания рисунка, причудливые инструменты из бритвенных лезвий, куски мешковины, банки с гипсом, стёкла, зубные щетки, ножи, деревяшки, картон, фигурки, вырезанные из бумаги, самодельные рамы. Он клеил ткань на картон, выцарапывал рисунок на верхнем слое краски, сквозь который проглядывал нижний слой, сшивал и шпаклевал холст, процарапывал изображения на стекле, изобретал несуществующие иероглифы, рисовал мелом по акварели, разбрызгивал краску.
Все должно быть под рукой, потому что каждая картина для Клее — это приключение. И неизвестно, куда заведет в этот раз дорога. Лучше, если вовремя под рукой окажется необходимая вещь.
В процессе создания картин Клее позволял участвовать даже кошкам. Особенно кошкам. Фрици, Бимбо, Мыци, Нуджи, Негодяй — в семье Клее обязательно жила кошка. О кошках он писал в письмах и дневниках, кошки бродили по его мастерской и наблюдали за миром из окна его кабинета в Баухаузе. Клее шутил, что бесполезно скрывать от него что бы то ни было — его любимая кошка все видит и потом обязательно ему все расскажет.
Однажды в двери художника постучал юный коллекционер из Америки. Он приехал без предупреждения, но с рекомендацией. Посетитель был под впечатлением: мало того, что он заранее понимал, что едет к самому почитаемому авангардному художнику Германии и преподавателю знаменитого Баухауза, его еще и угораздило подойти к дому, когда внутри кто-то виртуозно играл Баха на скрипке. Американец не решался прервать пьесу и постучать, пока не прозвучат последние звуки. Когда Клее открыл, американский студент уже ожидал встретить как минимум небожителя.
Запинаясь, гость сообщил художнику, что хотел бы купить одну из работ. Клее провел его к столу с акварелями и дал возможность выбрать. Один лист был еще совсем свежий — краски не успели высохнуть. И вдруг на стол прыгнула кошка и решила пройтись по едва завершенной акварели. Американец запаниковал и поспешил прогнать кошку, которая лапой смазала каску. Хозяин улыбнулся и сказал: «Пусть идет. Когда-нибудь один из вас, ценителей искусства, будет недоумевать, как мне удалось добиться такого невероятного эффекта».
В авангардной школе Баухауз Пауля Клее называли Буддой и Святым Христофором. Об этом рассказывала студентка Баухауза Анни Альберс. Она посещала занятия Клее и была одной из многих учащихся, которые считали его гениальность абсолютной, а способность сочетать математическое, абстрактное с естественным, интуитивным — редким даром. Клее боготворили. Буддой студенты прозвали его за непоколебимое спокойствие и уравновешенность. Святым Христофором — за огромную внутреннюю силу, позволявшую вынести «всю тяжесть мира». По легенде, Святой Христофор был человеком огромного роста, который однажды помог перебраться маленькому мальчику через бурный ручей. Он поднял малыша на плечо и ступил с ним в воду. Но с каждым шагом его маленький груз становился все тяжелее — и когда идти оказалось невыносимо трудно, Святой Христофор испугался, что они утонут вместе. И услышал от ребенка слова: «Я — Христос, твой царь, и несу с собой всю тяжесть мира».
Святой Христофор — самый точный образ для Клее, уверена Анни Альберс. Для человека, который казался неприступным, мудрым и непостижимым, рядом с которым окружающие чувствовали себя недалекими и в первые минуты знакомства предпочитали помалкивать. Клее был очень земным с его любовью к миру, растениям, животным, предметам, геометрии, схемам, чертежам. И в то же время обитал в других мирах, никогда с самого детства не прекращая выдумывать и оживлять демонов.
Автор: Анна Сидельникова, artchive.ru
