-- Я убью её, -- спокойным тоном сказала я.
На меня смотрела пара только раскрывшихся глаз. Ребёнок уже не плакал и с интересом разглядывал моё лицо. Разглядывала.
-- Я убью ее! -- истерика охватила мой разум. Перед лицом картины мужа и первой ночи. Кровь. Боль. Три минуты длились вечность. Потом я впала в беспамятство. Которое стоило мне этого.
Я держала в руках маленькую жизнь. Заведомо мертвую.
Мёртвая жизнь.
Подняв ребёнка над головой, замахиваюсь. Девочка начинает плакать. Я тоже.
-- Роза! -- в комнату влетает мама. Открытая дверь пропускает сквозняк. Он пролетает по газетным листам, висящим вместо обоев, толкает песок по холодному полу и немного отрезвляет меня. -- Роза! Не кричи!
В одно мгновение я закрываю рот и понимаю, что вокруг воцарилась тишина.
Около кровати стоит мама. Милая Татьян. Ей двадцать семь. Время, труд и рабство - пауки, покрывающие паутиной морщин женские лица.
Мне четырнадцать.
Я опускаю ребёнка и отдаю его матери. Под ногтями грязь, на ладонях шрамы и царапины. На запястье длинный продольный порез. Ещё не зажил.
-- Мамочка, давай убьём её, -- Я упала с кровати. Ребенок снова заплакал. -- Не могу, -- Я выдохнула. Второй день без еды. -- Не могу плодить грязь и смрад. Я не могу.
Сознание покидало меня под истошный вой дочери.
Очнулась я уже дома. Землянка с деревяшками вместо пола. Они постелены на холодную землю.
Мне было семь, когда отец выгнал мать, лишь изредка давая видеться со мной. Единственная дочь. Сыновей она так и не увидела. И никогда, вероятно, не увидит.
В двенадцать отец продал меня за хорошие деньги старому купцу с условием, что моё неповиновение будет стоить отцу двойной суммы, которую он получил. А мне - жизни.
В тот же день меня обвенчали. В ту же ночь я стала женщиной.
Мама говорила, что женщиной можно стать только один раз. И это всегда больно.
На протяжении шести месяцев раз в неделю я становилась женщиной. Когда живот стал мешать мужу - меня отправили к матери в землянку.
-- Где она? -- охрипшим голосом спросила я у темноты.
-- Она спит, -- тихо ответила темнота и поставила рядом со мной кувшин воды и ломоть хлеба.
-- Я хочу ее увидеть.
-- Рози, не надо. Отец обо всем знает, он приедет за малышкой завтра.
Мои глаза наполнились слезами. Я не могу допустить этого. Несколько раз глубоко вдохнув сырой воздух, набираюсь сил. Неимоверно болит все тело.
-- Татьян, ты же не хочешь этого настолько же сильно, как и я. Давай убьем ее.
Зажглась свеча. Тусклый свет падает на лицо матери. Там непонятные мне чувства. Тоска, безмятежность, безвыходность. Я понимаю, что лишив малышку жизни, я потеряю свою и отберу Татьянину.
Мама ложиться ко мне на кровать. Скрипучие пружины продавливаются под хрупким телом. Татьян обнимает меня и тихо говорит:
-- Рози, это не твой ребенок. И ты - не мой ребенок. Девочки, девушки, женщины - они для мужчин. Мы не можем это исправить. Завтра малышка будет у твоего отца, тебе не нужно об этом беспокоиться. Сейчас нужно лишь заснуть и завтра все пройдет.
Мама гладит мои волосы, перебирая запутанные пряди. Я сажусь и пытаюсь встать с кровати. Перелезая через маму, понимаю, что все тело болит. В животе будто поселился огромный еж, катающийся и прыгающий внутри.
На слабых ногах иду к небольшой люльке, подвешенной к потолку. Когда-то здесь лежала я.
Слабое пламя свечи озаряет новорожденное личико. Я чувствую, что в груди что-то заныло.
-- Она голодная, -- шепчу я.
Но мама уже не слышит. Она спит. Вероятно, последние несколько дней сильно измотали ее.
Беру малышку на руки и понимаю, что безмерно люблю ее. Не головой. Что-то внутри меня кричит о том, что это мое дитя и его надо спасать. Дрожащими руками поднимаю ее с люльки и подношу к груди. Глазки открываются. Малышка начинает тихонько всхлипывать. Кормлю ее. Тепло разливается внутри, заполняя сердце.
Беру пару тряпок и плотно укутываю малышку. Она послушно молчит. Иду к двери. Заперто. Ключ у Татьян.
Кладу малышку в кроватку и краем глаза замечаю ключ на столе.
-- Спасибо, мам, -- шепчу я.
Звездное небо тоскливо встречает меня.
-- Я знаю, что у меня есть только один шанс, -- обращаюсь я к всевышнему. Малышка тихо всхлипывает. -- Не сейчас, родная, -- покачивая сверточек.
Сейчас нужно идти в сторону дороги. Там есть шанс на спасение. Я не знаю, как мне выбраться отсюда, но нужно действовать быстро.
В ноги впиваются сучья и палки. Летний лес, наполнен прохладой и влагой. Я вдыхаю воздух. Кажется, на вкус свобода именно такая. Ветер осторожно гладит верхушки деревьев. Прижимаю малышку к себе. Полуночная тишина создает иллюзию покоя.
Внутри сжимается и разжимается еж. Очень больно. Настолько, что хочется просто упасть и не вставать. Малышка начинает плакать. С каждой секундой все громче и громче. Тряпки становятся влажными.
-- Т-с-с-с, дорогая, ты же не хочешь, чтобы нас нашли?-- Качаю сверток с ребенком и пытаюсь не останавливаться. Каждый шаг, как биение сердца. Остановишься - умрешь.
Где-то из чащи леса послышались выстрелы. Я вздрагиваю. Малышка начинает громко плакать. Прижима. ее к груди, чтобы заглушить крик и бегу. Силы берутся из неизвестного источника.
Еще выстрел.
Я понимаю, что целятся в мою сторону. Охота в этом лесу запрещена. Но не на женщин.
Подгоняемая животным страхом, бегу. Ноги несут вглубь леса, за деревья. Прочь с тропинки, где я как на ладони для незримого охотника. Спрятавшись в колючем кустарнике, отвожу лицо малышки от груди. Она все еще всхлипывает, но уже не плачет. В глазах - ужас. Кажется, будто я смотрю в зеркало, а не на новорожденного ребенка. Все женщины рождаются с таким взглядом?
Снова выстрел. Слышу собак. Но они будто где-то далеко. Совсем позади меня. Сколько я иду? На улице светает. Значит, я почти у дороги.
Боюсь смотреть вниз. Там ноги, разбитые в кровь. Ночной охотник, ко бы он ни был, сильно измотал меня. Малышка снова плачет. Хочет спать и кушать.
-- Ну что же ты … -- Я понимаю, что у ребенка нет имени. Вспоминаю про маму. Через пару часов ее не станет. -- Татьян. Я тоже хочу кушать. До дороги немного осталось. Я уже слышу гул машин.
Кажется, это и придало мне сил. Гул машин означает возможное спасение.
Отец, ты думал, что подчинил Татьян? Думал, подчинил меня?
Меня пробрал смех.
Я уже вижу ее. Нужно лишь подняться немного, собраться с силами и, может быть, кто-нибудь остановится. Мне хотя бы до города. Хотя бы до больницы.
В городе все по другому. Женщина сама выбирает себе мужчину, ее не заставляют работать на поле. Она сама вольна выбирать себе работу. Мама рассказывала, как одну красавицу из деревни однажды продали в город. Она потом вернулась и подарила каждому по пакету еды. Потому что сама работала. Потому что люди в городе добрее и лучше.
Из-за своих мыслей не слышу воплей малышки Татьян. Так оно даже лучше. Наконец, поднялась. Мимо проезжали машины. До этого я видела машины всего два или три раза в своей жизни. Железные гиганты с огромной скоростью проносились мимо.
Я сделала шаг. Затем второй. Шаг за шагом я выходила на дорогу. На меня неслась железная махина в несколько раз больше обычной. Оглушающий шум и темнота.
***
Снова больница с обшарпанными стенами. Мне уже не страшно. Все тело обмотано, в каждой руке по иголке. Рядом пищит какой-то аппарат. Я снова отключаюсь.
Меня бьют по щекам. С неистовой силой, будто пытаясь не разбудить меня, а наоборот, вогнать в вечный сон.
Открыв глаза, вижу отца. Перекошенное от гнева лицо. Вижу его таким второй раз. Первый был, когда осколком вазы я резала себе руку, будучи беременной.
В его дыхании чувствуется злость. Нечеловеческая злость. И тут я все понимаю. Улыбаюсь. Получаю удар кулаком по лицу и снова медленно теряю сознание.
-- Чтобы завтра она была уже под крестом, -- кричит отец. Его крик затихает на останках сознания.