Я росла тихим и даже забитым ребенком. Моя бабушка, директор местного Дома Культуры, была женщиной властной и требовательной. Моя мама, руководитель хора в том же самом учреждении, также была женщиной с характером, поэтому мама с бабушкой были в состоянии тихой междоусобной войны, продолжавшейся и на работе и дома. Жили мы все вместе в большом просторном каменном доме, в одной из комнаток которой жила еще и Старенькая, моя прабабушка. Была она худенькая, строгая и спокойная, в женскую войну не ввязывалась, сидела в чистой белой комнатке и вязала удивительной красоты кружевные шали, за которыми приезжали даже из соседней Рязани.
В селе нашу семью прозвали Матрешками, за то, что в каждом поколении у нас рождалось по девочке, а мужчины в доме не задерживались. А ребята в школе, прозвали наш просторный дом Матрешкиным домом.
Мужчин в нашем доме действительно не было, своего отца я не знала. После школы мама уехала поступать в институт в большой город, а через полтора года вернулась с маленьким чемоданом и большим животом. С тех самых пор, сжатые в нитку бабушкины губы, словно окаменели и не расправлялись даже под праздничную алую помаду. Это я узнала в 7 лет.
Тогда же, в отместку за бабушкину болтливость, мама рассказала бабушкину историю. Характер нашего директора не приманивал к себе толпы женихов, поэтому бабушка тихо-мирно забеременела от местного выпивающего бригадира, а потом выгнала его обратно к маме, где он окончательно и спился, унеся с собой в могилу горькое отчаяние от злых бабушкиных слов о своей никчемности.
И вот когда в 13 лет мое хрупкое тело начало проявлять робкие признаки женственности, в один из вечеров я была атакована страшной правдой о нашей семье. Оказывается наша Старенькая, в молодости первая красавица на селе, влюбила в себя заезжего москвича, и он увез счастливицу в просторную профессорскую трешку своего отца. Молодые жили недолго, но счастливо. Мешала только мама жениха, коренная москвичка, чопорная сухонькая дама, мечтавшая чтобы единственный сынок «выбился в люди», т.е. устроился на теплое доходное место и женился на видной московской невесте с хорошими связями.
Но сын соответствовать маминым мечтам отказался, устроился в НИИИ инженером, с удовольствием паял-ваял всякие железки с 8 до 17, а по вечерам с явной радостью шел в свой тихий семейный рай, где его встречала красавица жена. О карьере не думал, связями не обрастал, а по выходным вдруг начал своими руками выстругивать маленькую деревянную кроватку.
Свекровь не выдержала, и решила избавиться от провинциалки. Пошуршав по подругам, нашла она засекреченную и запароленную явками «бабу Нину», которая за 3 пенсии взялась отвадить сыночку от негодной невестки. Какие потомственные ведьмы были в роду у бабы Нины, история умалчивает, но мой прадедушка попал одним зимним вечером под машину и был навеки отважен от своей любимой жены четырьмя стенами и 2 метрами тяжелой кладбищенской земли. Свекровь стойко перенесла смерть сына и оставшуюся жизнь положила, чтобы выселить невестку из квартиры своего покойного мужа и из Москвы. И до самой смерти закидывала ее обвинительными письмами, которые потом и нашла бабушка, узнав правду о своем отце.
Моя прабабушка вернулась к родителям, всю жизнь проработала вышивальщицей на местной фабрике, и одна подняла на ноги единственную дочь. Еще тогда, 13-летней девочкой, я подумала, как прочно обосновалась в нашей семье кровь той самой свекрови, из которой получилась сначала моя весьма скандальная бабушка, а потом моя упрямая матушка.
Так я оказалась под домокловым мечом некоего «проклятья», которое лежит на женщинах нашей семьи, и не дает им быть счастливыми. Оно присутствовало во всех наших беседах с той самой поры, как я стала девушкой, и мама с бабушкой задумались о следующем поколении.