Евгений ДЕМЕНОК
СПРАВКА
Деменок Евгений Леонидович родился в 1969 году в Одессе, в настоящее время живет в Праге. Писатель, журналист, культуролог. Автор многочисленных публикаций в газетах, журналах и литературных сборниках Украины, России, Израиля, США, Чехии, Греции. Один из создателей литературной студии «Зеленая лампа» и философского клуба «Философский пароход» при Всемирном клубе одесситов.
Автор книг «Ловец слов» (2012), «Новое о Бурлюках» (2013), «Занимательно об увлекательном» (2013), «Легенда о чёрном антикваре и другие рассказы не только для детей» (2014), «Казус Бени Крика. Рассказы об Одессе и одесситах» (2015), «Вся Одесса очень велика» (2016).
Лауреат Одесской муниципальной премии имени Паустовского за книгу «Новое о Бурлюках» (2014), премии Корнея Чуков-ского за рассказ «Легенда о чёрном антикваре» (2013), премии журнала «Дети Ра» за очерк «Американские адреса Давида Бурлюка» (2016), Международной отметины имени отца русского футуризма Давида Бурлюка (2018).
Один из организаторов «Форума одесской интеллигенции». Член Президентского совета Всемирного клуба одесситов. По инициативе и за счёт Евгения в Одессе установлены мемориальные доски Юрию Олеше, Кириаку Костанди, Михаилу Врубелю, Давиду Бурлюку.
Я памятник себе воздвиг в столетьях,
Работая и кистью и пером,
Пытаясь передать и чувства междометья
И мощных мыслей бурелом.
Эти строки «отец русского футуризма» Давид Давидович Бурлюк написал сам о себе, уже живя в Америке. Особой скромностью он и вправду никогда не отличался, что не мешало ему ценить и превозносить таланты своих друзей – достаточно вспомнить Маяковского.
В «Лестнице лет моих» в 1924 году Бурлюк написал: «В 1899 году дебютировал в газете “Юг” в Херсоне стихотворениями и статьями по искусству (юбилей мой 2 февраля)». Свое первое стихотворение «Ты богиня средь храма прекрасная» он датировал 1897 годом – правда, опубликовал его только 11 мая 1923 года в нью-йоркской газете «Русский голос», в которой работал как раз с 1923 по 1940 год.
Вот оно:
Ты богиня средь храма прекрасная,
Пред Тобою склоняются ниц.
Я же нищий – толпа безучастная не заметит
Меня с колесниц.
Ты – богиня, и в пурпур, и в золото
Облачен твой таинственный стан,
Из гранита изваянный молотом,
Там, где синий курит фимиам.
Я же нищий – у входа отрепьями,
Чуть прикрыв обнажённую грудь,
Овеваемый мрачными ветрами,
Я пойду в свой неведомый путь.
Обеим датам трудно доверять – семья Бурлюков (отец, Давид Федорович, мама, Людмила Иосифовна, и шестеро детей) впервые приехала в Херсонскую губернию лишь в 1900 году, а более ранняя (в сравнении с реальной) датировка своих произведений была любимым занятием русских авангардистов, грешили этим и Малевич, и Ларионов. Тем более, что в своих «Фрагментах из воспоминаний футуриста» Давид Бурлюк приводит совсем другие даты: «…лишь с 1901 года начал регулярно писать стихи. Печататься начал впервые в 1904 году в газете «Юг» в Херсоне, рядом статей по вопросам искусства».
Это гораздо более правдоподобно. Мне удалось найти опубликованные в «Юге» очерки Бурлюка об искусстве, датированные январем 1905 года. Но это не суть важно – важно то, что Давид Бурлюк действительно всю жизнь писал стихи и прозу. И всю жизнь в равной степени считал себя художником и поэтом.
Среди русских – да и итальянских, – футуристов Давид Бурлюк был редким исключением; он сочетал в себе дар и живописца, и поэта. Живопись и литература стали для футуристов основными видами искусства, но каждый все же специализировался на своем. Среди итальянских футуристов художниками были Джино Северини и Джакомо Балла, Умберто Боччони и Карло Карра, сам Филиппо Томмазо Маринетти был поэтом и прозаиком; сочетали в своем творчестве живопись, поэзию и музыку лишь Луиджи Руссоло и Арденго Соффичи. В России ситуация была сходной – писатели писали, художники рисовали, – и даже несколько парадоксальной. Так, выпускник Одесского художественного училища Алексей Крученых очень быстро забросил изобразительное искусство и стал поэтом; почти то же самое произошло и с Владимиром Маяковским, с которым Давид Бурлюк познакомился во время учебы в Московском училище живописи, ваяния и зодчества. В свою очередь поэты Василий Каменский и Велимир Хлебников пробовали свои силы в графике и живописи – уроки живописи Каменскому давал сам Давид Бурлюк, а Хлебников был вольнослушателем в Казанской художественной школе, а позже, в зрелые годы, стал автором ряда прекрасных графических работ.
Большинство же, как и в Италии, сохраняло верность избранному занятию – никто не сможет назвать Михаила Ларионо-ва поэтом, а Игоря Северянина живописцем. Лишь Елена Гуро сочетала в себе оба таланта; ее наследие могло бы быть гораздо масштабнее, но… ранняя смерть в 1913 году прервала ее творческий путь на взлете. Давид Бурлюк остался единственным исключением.
Эрих Голлербах в своей монографии «Поэзия Давида Бурлюка» писал об этом редком случае так:
«И, наконец, даже знающие Бурлюка «знают» его обычно очень поверхностно.
Между тем, творчество Бурлюка – чрезвычайно богатый и любопытный материал для исследователя. Для правильного понимания его поэзии и нужно, в сущности, внимательное ознакомление с его живописью и графикой. Нужно радоваться этой возможности проверить на примерах изобразительного искусства характеристику искусства слова, подметить некоторую общность законов, убедиться в единстве основных мотивов и в мощной силе индивидуального начала. Подобный случай представляется чрезвычайно редко: обычно художники слова бывают, если не совсем слепы к произведениям изобразительного искусства, то довольно часто – равнодушны. … Случаи же сочетания профессий писателя и художника крайне редки».
Сам Бурлюк вторит ему в своем импровизированном эпилоге к изданному им с женой Марией Никифоровной в 1930 в США сборнику «Энтелехизм», называя свои стихи этюдами:
«Я, вероятно, никогда не знал кабинетной манеры писать вирши. Где кисель – там и сел. А жизнь в Нью-Йорке, с его воздушными дорогами, подземками приучила к величайшему одиночеству, которое находишь в миллионной толпе. Пора начать писать не стихи, а этюды, как это делают художники – непосредственно с натуры. Прилагаемые стихи написаны были на клочках бумаги, на переплетах книг, на бульварах, за углом дома, при свете фонаря… Писал стихи и на заборах – в Сибири. Где они? Кто их читает?» Вспоминая первые шаги на литературном поприще, Бурлюк писал в своем изданном в 1932 году в США сборнике «1/2 века»: «Начал писать регулярно стихи с 1902 года. Кроме отдельных строк – они были не удовлетворявшими меня. С 1905 года стали возникать произведения, кои были более живописующими. Я ценил в те годы: красочность и выпуклость образа патетического, чувства оригинального и манеры пряной».
Первая серьезная публикация состоялась в марте 1910 года, в сборнике «Студия импрессионистов», изданном в Санкт-Петербурге Николаем Кульбиным. После этого публикации в сборниках пошли непрерывной чередой: «Садок судей» (апрель 1910-го), «Пощечина общественному вкусу» (1912), «Дохлая луна», «Трое», «Требник троих», «Садок судей 2», «Затычка» (все – 1913), «Молоко кобылиц», «Рыкающий Парнас», «Первый журнал русских футуристов» (все – 1914), «Стрелец», «Весеннее контрагентство муз», «Взял» (1915), «Четыре птицы» (1916). После начала Первой мировой войны активность естественно замедлилась, однако ни война, ни революция не могли стать препятствием для творчества. В 1918 году стихи Бурлюка публикуются в сборнике «Ржаное слово», и в марте того же 1918 года вместе с Василием Каменским и Владимиром Маяковским он выпускает «Газету футуристов», в которой все трое публикуют «Манифест летучей федерации футуристов». В 1919 году, уже в Томске, Давид Бурлюк издает второй выпуск «Газеты футуристов», который, правда, вновь называет первым. Бурлюк печатает в ней «Декрет «О заборной литературе – о росписи улиц – о балконах с музыкой – о карнавалах Искусств», именуя себя «Атаманом живописцев», а также ряд заметок, среди которых «Барабан футуристов» и «Тезисы футуристов». И тут, пожалуй, самое время перейти к редакторской и издательской деятельности Давида Бурлюка.
Литературную деятельность Давида Бур-люка невозможно уже представить себе без редакторской и издательской ее составляющей. «Я был первым издателем Васи Каменского, Вел. Хлебникова, Владимира Маяковского, Бенедикта Лившица, что всегда является моей гордостью «до слез!», – писал он о себе. И это действительно так. Именно благодаря Бурлюку в изданном Николаем Кульбиным сборнике «Студия импрессионистов» были опубликованы два стихотворения Хлебникова, «Заклятие смехом» и «Были наполнены звуком трущобы». Это была вторая публикация Хлеб-никовских стихов; забавно, что Бурлюк по привычке, по аналогии со своими стихотворениями также назвал их опусами: «Op. 1» и «Op. 2». Именно благодаря Бурлюку появилась на свет в 1912 году первая книга Велимира Хлебникова «Учитель и ученик». В Херсоне, а затем в Москве он напечатал и его книгу «Творения. Т.1» – на основе собранных за многие годы дружбы и совместной жизни с «Председателем Земного шара» обрывков, листов с его стихами. Большинство перечисленных выше футуристических сборников не были бы возможны без Бурлюка как составителя и соредактора. Позже он станет и издателем – в октябре 1918-го он издает в Златоусте сборник «Лысеющий хвост», а в феврале 1919-го печатает в Кургане второй выпуск сборника, потому что первый быстро разошелся; уже в США, куда вся семья Бурлюков перебралась в сентябре 1922 года, его издательская деятельность развернулась в полную силу. Достаточно привести перечень изданных Бурлюком с помощью жены Маруси Бурлюк и сыновей сборников: «Давид Бурлюк пожимает руку Вульворт-бильдингу» (к 25-ле-тию художественно-литературной деятельности). (1924), «Маруся-сан» (все – 1925), «Восхождение на Фудзи-сан» (1926), «Радио-манифест» (1926, 1927), «По тихому океану. Из жизни современной Японии», «Морская повесть», «Ошима» (все – 1927), «Русское искусство в Америке», «Десятый октябрь» (все – 1928), «Толстой и Горький. Поэмы», «Новеллы», «American Art of Tomorrow» (все – 1929), «Энтелехизм», «Рерих (черты его жизни и творчества)» (все – 1930), «1/2 века», «Красная стрела» (все – 1932).
С 1930 по 1967 Давид и Маруся Бур-люк издают свой собственный журнал «Color and Rhyme», всего вышло 66 номеров. Журнал стал бесценным источником информации о жизни и творчестве как самого Давида Давидовича, так и о жизни и творчестве его друзей и коллег, в том числе Владимира Маяковского. Большая часть номеров журнала издана на английском языке, однако русскоязычные номера не только отличаются большим объемом, но и насыщены интереснейшей информацией, в том числе воспоминаниями самого Бурлюка и его сестры Людмилы о российских годах жизни «отца русского футуризма». Кроме того, практически в каждом номере опубликованы стихи Давида Давидовича, которые он продолжал писать практически ежедневно – чаще всего на листках бумаги, счетах, которые попадались ему под руку. Собственно, в этом он за долгие годы никак не изменился – достаточно вспомнить фрагмент из «Полуто-раглазого стрельца» Бенедикта Лившица: «На вокзале мы взяли билеты до Николаева, с тем, чтобы там пересесть на поезд, идущий до Херсона.
В купе третьего класса, кроме нас, не было никого: мы могли беседовать свободно, не привлекая ничьего внимания. Заговорили о стихах. Бурлюк совершенно не был знаком с французской поэзией: он только смутно слышал о Бодлере, Верлене, быть может, о Малларме.
Достав из чемодана томик Рембо, с которым никогда не расставался, я стал читать Давиду любимые вещи...
Бурлюк был поражен. Он и не подозревал, какое богатство заключено в этой небольшой книжке. Правда, в ту пору мало кто читал Рембо в оригинале. Из русских поэтов его переводили только Анненский, Брюсов да я. Мы тут же условились с Да-видом, что за время моего пребывания в Чернянке я постараюсь приобщить его, насколько это будет возможно, к сокровищнице французской поэзии. К счастью, я захватил с собой, кроме Рембо, еще Маллар-ме и Лафорга.
Время от времени Бурлюк вскакивал, устремлялся к противоположному окну и, вынув из кармана блокнот, торопливо что-то записывал. Потом прятал и возвращался. Меня это заинтересовало. Он долго не хотел объяснить, но в конце концов удовлетворил мое любопытство и протянул мне один из листков. Это были стихи. Крупным, полупечатным, нечетким от вагонной тряски почерком были набросаны три четверостишия.
Трудно было признать эти рифмованные вирши стихами. Бесформенное месиво, жидкая каша, в которой нерастворенными частицами плавали до неузнаваемости искаженные обломки образов Рембо.
Так вот зачем всякий раз отбегал к окну Бурлюк, копошливо занося что-то в свои листки! Это была, очевидно, его всегдашняя манера закреплять впечатление, усваивать материал, быть может даже выражать свой восторг.
«Как некий набожный жонглер перед готической мадонной», Давид жонглировал перед Рембо осколками его собственных стихов. И это не было кощунство. Наоборот, скорее тотемизм. Бурлюк на моих глазах пожирал своего бога, свой минутный кумир. Вот она, настоящая плотоядь! Облизывание зубов, зияющий треугольник над коленом: «Весь мир принадлежит мне!» Разве устоят против подобного чудища Маковские и Гумилевы? Таким тараном разнесешь вдребезги не только «Аполлон»: от Пяти углов следа не останется».
Таким Бурлюк оставался до самой смерти. Он торопливо записывал на клочках бумаги свои стихотворения, которые потом почти никогда не правил – поэтому в них потрясающие находки соседствуют с банальностями и примитивными рифмами.
Именно перефраз стихотворения Артюра Рембо «Каждый молод молод молод» стал главным, знаковым стихотворением Давида Бурлюка – причем сам Бурлюк неоднократно указывал, что стихотворение написано в 1910 году, хотя Лившиц, который и познакомил Бурлюка с творчеством Рем-бо, писал, что было это в декабре 1911 года.
Свои стихи Давид Бурлюк печатал чаще всего сам, в своих собственных или дружественных изданиях. Мария Никифоровна оказывала ему неоценимую помощь, переписывая и перепечатывая их с черновиков. «Стихотворная речь – высшая по форме. Она отмечена многолетней работой над словом, любованием его составными – пространством и краской, его изобразительными декоративными моментами. Поэт за свою жизнь создает многочисленные куски, образцы своего мастерства. В них отражены: идеология поэта, условия его жизни, его счастье, радости, горсти, оби-ды… Впечатления окружающей жизни, виденного им и исторические сдвиги, свидетелем коих поэт был на жизненном пути своем. … Мария Никифоровна собрала кусочки бумаги, неоплаченные счета, программки концертов и сберегла для поэта записки лучшего, о чем его душа говорила сама с собой – на улицах ночного Нью-Йорка, в ночлежных пивных рабочих кварталов, у зеркал лавок на углах закоулков городских в предрассветные часы под косыми нитями сырой осенней темноты…», – написал Давид Бурлюк во вступительной статье к 48 номеру журнала «Color and Rhyme» (1961– 1962), посвященного «80-летию поэта и художника Д.Д. Бурлюка».
Давид Бурлюк был не только поэтом, не только беллетристом и прозаиком, написавшим ряд отличных очерков и повестей – один только «Филонов» чего стоит, – но и теоретиком, и новатором. Главные футуристические манифесты русских поэтов и художников, среди которых знаменитая «Пощечина общественному вкусу», были составлены с его участием. В них – призыв к увеличению словаря «производными и произвольными словами», констатация того, что футуристы «расшатали синтаксис», уничтожили знаки препинания, сокрушили ритмы – «перестали искать размеры в учебниках», стали придавать содержание словам по их начертательной и фонической характеристике. Бурлюк гордился тем, что разработал «переднюю», или фронтальную, рифму:
Зори раскинут кумач
Зорко пылает палач
Западу стелется плач
Запахов трепетных плащ
Дверь заперта навек навек
Две тени – тень и человек
А к островам прибьет ладья
А кос трава и лад и я…
Еще одним новшеством (правда, относительным) было использование выделенных особым шрифтом «лейт-слов», употребление математических знаков, а также попытки визуальной поэзии. Бурлюк почти полностью отказался от предлогов. Есть у Давида Давидовича моностихи:
Большая честь родиться бедняком.
Есть анаграммы:
Борода… А добр?
Нет зол. Тень лоз… И порок
Порок… жирный короп в сметане
И тавтограммы, как в стихотворении «Лето»:
Ленивой лани ласки лепестков
Любви лучей лука
Листок лежит лиловый лягунов
Лазурь легка
Ломаются летуньи листокрылы
Лепечут ЛОПАРИ ЛАЗОРЕВЫЕ ЛУН
Использовал Бурлюк и неологизмы, пойдя, пожалуй, самым немудреным путем – путем словосложения: «случайноспут-ница», «жестокотиканье», «брегокеан», «розомрамор», «вечернедым». Самым активным периодом словотворчества был американский; он создавал неологизмы, составленные из русских и английских (иногда японских или греческих) слов: «тонкофингерпринт», «нихон’деревня», воздухоантропос».
И все же далеко не все стихотворения были новаторскими. Для поэзии Давида Бурлюка, как это ни странно, в наибольшей степени характерна связь с поэтической традицией. В его стихах можно проследить связи с произведениями десятков авторов, начиная с русских поэтов XVIII века и заканчивая отечественными и зарубежными современниками. Это Некрасов и Пушкин, Тютчев и Фет, Брюсов и Сологуб, Хлебников и Северянин… Эта связь проявляется по-разному: это и мотивы, и интонации, образы, формальные эксперименты и так далее.
Прекрасно написал об этом Алексей Крученых:
«– Давид Бурлюк, как настоящий кочевник, раскидывал шатер, кажется, под всеми небами...
Так говорил Маяковский еще в 1914 г. Отмечая разрыв теоретических построений Бурлюка с его эклектизмом на практике, Маяковский осуждающе добавляет: – Хорошо, если б живописью он занимался!..
Бурлюк – писатель. Он журналист, он – теоретик (см. его работы о живописной фактуре, о Бенуа, о Рерихе и др.). В качестве поэта он тоже своеобразный универмаг. Вы хотите символиста? Хорошо. Возьмите Голлербаха в издании жены Бурлюка и на стр. 14 вы встретите откровенное признание этого критика, что он не может «удержаться от соблазна выписать целиком стихотворение Бурлюка, которое могло бы быть характерным для поэзии символистов»:
Еще темно, но моряки встают
Еще темно, но лодки их в волнах...
Покинут неги сладостный уют...
Голлербах приводит также стихи Бур-люка, типичные для 70-х годов прошлого столетия:
На свете правды не ищи, здесь бездна зла.
А вот и более древнее – в духе Тредьяков-ского:
В бедном узком чулане:
«С гладу мертва жена»...
Это было в тумане
Окраин Нью-Йорка на!
(«Жена Эдгара»)».
Безусловно, Давида Бурлюка нельзя назвать поэтом первого ряда. Но без творчества его – и брата Николая, – невозможно правильно понять историю русского авангарда и в целом русской поэзии XX века. Есть в поэтическом наследии Давида Бур-люка и стихи, написанные в Башкирии, куда он приехал в конце лета 1915 года. Его зять, Никифор Иванович Еленевский, убедил его заняться поставками сена для воюющей русской армии. Особо убеждать не пришлось – разгоралась война, воюющей стране было не до искусства, а у Давида Давидовича было уже двое маленьких детей, которых нужно было содержать. Но об искусстве Бур-люк не забывал ни на минуту. «В 1915 году поселился на станции Иглино около Уфы. 1916, 17 годы там: много писал красками – более 200 картин. Поставлял сено в армию. Был “образцовым” поставщиком», – вспоминал он. Вскоре в Башкирию перебирается вся семья – жена Мария Никифоровна с сыновьями, мать Людмила Иосифовна, сестра жены, Лидия Еленевская, ставшая впоследствии женой художника Виктора Паль-мова. Бурлюки селятся на станции Буздяк Волго-Бугульминской железной дороги, где у Никифора Еленевского был свой дом. Однако Давид Давидович снял для себя и семьи большую крестьянскую избу.
В сентябре 1918-го семья покидает Башкирию. «От пушечной стрельбы мне нужно было спасать своих малых детей в 1918 году», – писал Бурлюк.
Началось «Большое Сибирское турне», которое завершилось в июне 1919 года во Владивостоке. В 1920 году Давид Бурлюк с семьей уезжает в Японию, в 1922 году – в США. На родину он приедет лишь после долгого перерыва, в 1956-м, а затем в 1965 году.
Ниже – три «башкирских» стихотворения Давида Давидовича. Два первых опубликованы им в 1932 году в сборнике «1/2 века» – они вошли в цикл «Корчма буранов». Третье стихотворение было найдено мной в рукописном альбоме, хранящемся в Исследовательском центре специальных коллекций библиотеки Бёрда американского Сиракузского университета, в фонде Бурлюка, и публикуется впервые.
Давид БУРЛЮК
Делец
Op. 1.
Посмотрел на лес ядреный:
«Бревна ладить на острог;
Клепка, уголь, дров вагоны…
Знатна прибыль, крупный торг»!
Стал на брег реки широкой:
«Вот так сплав – фарватер знатный!
Здесь построю дом высокий;
Сколько силушки бесплатной»!
По степи табун пронесся,
Храп ноздрей и пыль копыт:
«Пелион свезу на Оссу,
Лишь бы диких приручить…»
Приспособить мудрой лямке,
Чтоб тянули день и ночь,
Косогор, высоты, ямки
Научились превозмочь!
Сила вся в повиновеньи!
Прилежанье чтите, труд!
Пусть вступает в управленье
Министерством мистер Кнут…
1916 г.
Иглино, С<амаро->3л<атоустовской>
Ж<елезной> Д<ороги>
Соотношение между звуками и красками
Op. 14.
Она смеется облачном саду
Всегда лазурных полном лепестков,
Где Звонкий кличет горнюю гряду Сугубо сладостных, приемлемых оков.
Она рыдает сумрачном «забыто»;
Осенне ураган расплел ее власы.
Усталые тоски пылающее Лидо,
Померкший красопад, песочные часы.
Она струится радостных объятьях,
Где тонок тканью серебро-туман,
Любови взглядах, просьбах и заклятьях,
Аромах чувствий всех и знания нирван.
Ст<анция> Иглино. С<амаро-> 3<латоусовс-кой> Ж<елезной> Д<ороги>
1. Свисает день, как вязкая смола,
Но облака бегут прилежным стадом
К верховным жертвенно оградам
Ола Ола
Свет потухает, ветер сдох ленивый
Ива виснет прихотливо,
А я на берегу
берегу
свои глаза
Их бросив в пруд,
Где лоза
Над сплавом руд
Коричневых и синих
В пятнах павлиньих
Вытекает
Намекает
на вечность
беспечность
2.
Не вам изогнув за конторкой
Свои молодые хребты
Дышать атмосферой прогорклой
Наживы, бумаг, суеты.
3.
Болоте житейском пречисты
Отважные «рыцари львов»
Искусные артиллеристы
Грядущего века основ.
1915/1916 год, станция Иглино, С-З. Ж. Д.