Тамуськино детство

Светлана Гафурова

Она росла как трава в поле. Как репе- шок какой-то, как разноцветные кудря­вые баранчики на припеченном солн­цем склоне холма в конце апреля - на­чале мая. Отцу и матери было не до нее и не до старшего ее брата Венички. Отец, главный агроном, с утра до позднего ве­чера колесил по району на своем таранта­се, который таскала за собой бодрая кау­рая лошадка Звездочка. Он отвечал за уро­жай, за посевную кампанию, за всходы, за дожди и заморозки, за сенокос и озимые. Мать, учительница русского языка и ли­тературы, весь день пропадала в школе. А маленькая Тамуська к ее приходу готови­ла ужин. Мать оставляла ей начищенную картошку, лук, нарезанное кусочками мя­со. Тамуся растапливала печь-голланд­ку, ждала, когда прогорит огонь, ухватом прихватывала горшок, в котором слоями были уложены картошка, лук, мясо, за­двигала его внутрь голландки и закрыва­ла печную дверцу. Минут через десять по избе начинал гулять божественный запах вкусной томленой в печи пищи...

Летом Тамуська и Венька бегали целый день по своей деревне Каменке, пугали гу­сей и собак. Тамуська хвостиком увязыва­лась за Венькой и на речку, неглубокую, неширокую, с омутками, полными крас­ноперой плотвички и жирных упитанных пескарей. Они плескались у берега вместе с голопузой, чумазой, сопливой, но счас­тливой деревенской ребятней, за которой тоже никто не следил и о которой ник­то особо не беспокоился. Ловили мелкую рыбешку майками и рубашонками, а по­том разводили на берегу костерок и, на­садив рыбок на ивовые палочки, жарили их на огне и жадно пожирали даже без со­ли и без хлеба. Потом бежали на луг, ис­кали там всякую съедобную травку: вес­ной цеплячье желтую медуницу и мягкую еще и сочную дикую редьку, траву с мел­кими желтыми цветками на верхушке. В конце июня поспевала сначала дикая лес­ная земляника, затем луговая клубника, чуть позже - смородина. Запах растер­того смородинового листа и зеленых, еще неспелых ягод - это самое первое, самое яркое, острое и незабываемое до сих пор воспоминание тамуськиного детства. Та­муська - именно так звал ее отец - Иван Андреевич Карандаев. А жену свою, Сте­паниду Николаевну, он тоже звал ласково - Стешаня, Стешурка.

Правда, отца Тамуська помнит уже того, вернувшегося из тюрьмы, со строительства Беломор-канала в 1938 году. Попал туда за неудачную шутку: шел с товарищем по се­лу и пошутил, увидев дом главы поселко­вого совета, мол, чего это у него окна та­кие маленькие, нешто у советской власти стекла нет... А товарищ возьми да и доложи куда следует, мол, критикует главный агро­ном советскую власть. Тамуське исполни­лось уже четыре года, когда отец вернулся, худой и изможденный, еле на ногах стоял: три года как раб, прикованный к тачке, по двенадцать часов без выходных пахал, во­зил землю на плотину. Вот тебе и шутка! Помнит Тамуська, как в ту ночь, когда отец вернулся с великой сталинской стройки, то есть вышел на свободу из тюрьмы, ро­дители спешно побросали в грузовик все свои пожитки, расстелили на деревянном дощатом полу кузова матрасы и положи­ли на них детей. Теперь их было уже трое. Тамуськина мама, Степанида, в 1937 году съездила на Беломор-канал. Заключен­ным раз в год разрешалось трехдневное свидание с женами. Для этого выделялась отдельная комната в бараке, где была кро­вать, стол, плита, посуда. В этой комнате семейным парам разрешалось быть вмес­те. После той поездки у Тамуськи родил­ся брат Валечка. Мать не хотела, чтобы он появился на свет, но деваться некуда: аборты в те времена были запрещены и карались как уголовное деяние.

Они ехали всю ночь, пока дорога не привела в предгорья Южного Урала. Гру­зовик страшно трясло и подбрасывало на камнях, упавших на дорогу с подсту­пивших близко к ней высоких и голо­вокружительно красивых скал. Тамуська от сильной тряски проснулась, открыла глаза и увидела в лунном свете верхушки скал, покрытые лесом. Она не поняла, что с ней, где она и громко заплакала. Лежа­щая рядом с ней на матрасе мать обняла девочку, успокоила: «Не плачь, Тамуська, мы скоро уже приедем!»

На рассвете они въехали в районный центр Петровское, недалеко от Ишимбая. Поначалу семья поселилась в небольшой комнате в бараке, но через месяц Ивану Андреевичу, определившемуся на долж­ность агронома района, дали просторную избу-пятистенку. И семья вздохнула, за­жила. Рядом с домом был большой огород, на котором отец с матерью сажали карто­шку, морковку, капусту. По воскресеньям мать с отцом ездили на ярмарку и приво­зили оттуда ведро яиц, мясо, масло, хлеб. И три довоенных года в Петровском семья благоденствовала. Правда, отец, имевший врожденный порок сердца, ничего не мог делать по хозяйству сам: ни землю копать, ни дрова рубить - на это у него не хватало физических сил. Просил друга помочь. Но с обязанностями главного агронома райо­на он справлялся, был на хорошем счету. К тому же Иван Андреевич был велико­лепным оратором. И все доклады на го­довщину Октябрьской революции пору­чали писать и произносить именно ему.

Тамуська хорошо помнит один момент из той довоенной жизни. Рядом с Пет­ровским протекает неширокая и неглубо­кая речка, куда летом они целой ватагой бегали купаться с деревенской ребятней.

Там, в глубоком омутке, она самостоя­тельно научилась плавать, о чем с гордос­тью сообщила родителями. Оттолкнулась от берега ногами, замолотила по воде ла­дошками и. поплыла! Родители на эту новость только рукой махнули, мол, на­училась - и молодец, и хорошо.

Ходили ребятишки и на речку Зирган за четыре километра от районного центра Петровское. Однажды возвращались они по пыльной проселочной дороге домой, вдоволь накупавшись в Зиргане. И вдруг у Тамуськи скрутило живот. А вокруг - ни кустика, ни деревца - ровное поле. Забе­жала она в высокую пшеницу, справила нужду и вдруг услышала стук колес вдале­ке. Выскочила на дорогу, а там отец едет в тарантасе, домой возвращается с работы.

- Папа! Папа! - закричала Тамуська и побежала вслед за тарантасом. Отец оста­новил лошадь, подождал дочку, подсадил ее на повозку. Следом бежали ребятишки.

- Можно и они сядут, - попросила де­вочка отца.

- Ну, пусть садятся, - притормозил воз­ница лошадь.

Ребятишки с веселым гамом влезли в тарантас - плетеную из ивовых прутьев корзину - и поехали. То-то было радости, то-то было разговоров!

А однажды утром отец сказал матери:

- Наряди-ка Тамуську, возьму ее с со­бой прокатиться. Еду в соседнее село по делам.

Мать надела на девочку красивое пла­тье, повязала в косы пышный бант, и они поехали.

Отец зашел в какой-то дом и дол­го не выходил из него. Девочка терпе­ливо ждала его, сидя в повозке. Нако­нец, он вышел и протянул Тамуське жженого сахарного петушка на палочке.

Счастья-то сколько было! К кому уж там ездил Иван Андреевич - трудно предпо­ложить. По женской части он был не ду­рак. Но и Стешурку свою любил.

Рано утром 22 июня 1941 года вся се­мья Карандаевых отправилась на пикник на реку Зирган. Отец запряг лошадь, по­садил на тарантас жену и детей и они тро­нулись в путь. По дороге лошадь, которую Иван Андреевич вел под уздцы, внезапно понесла. Венька успел спрыгнуть, Тамуся упала на землю, ударилась ногами, силь­но ободрав коленки, а вот Стешу с мла­денцем на руках словно ангелы подхва­тили, вознесли и мягко усадили на дорогу. Она не то что не ушиблась, даже испугать­ся не успела. Этот день семейство провело на берегу реки весело. Отец купал лошадь в реке: так и остался он в памяти Тамуси навсегда - плывущим на лошади по реке. Венька весело плескался в воде. Мать за­нималась младенцем. А Тамуська купать­ся не могла: ободранные коленки в во­де страшно щипало. Вечером, когда они вернулись домой, увидели на улицах села толпы людей: кто-то рыдал, кто-то стоял, понурив голову. Тут-то они и узнали о том, что началась война.

На фронт Ивана Андреевича призвали в 42-м. Год действовала броня, как у сель- хозработника. Он попал сначала в Алкино, где проходил военную подготовку. Потом его отправили в действующие войска. Оп­ределили рядовым солдатом. И здесь аук­нулась давняя невинная шутка. У всех, кто прошел через Беломор-канал, в паспортах ставили специальную отметку, по которой опытные кадровики определяли: политзак­люченный. Таких в армии не могли назна­чать на руководящие военные должности - только рядовыми. Иван Андреевич попал в войска, которые воевали на калининском направлении, то есть должны были отоб­рать у врага старинный город Тверь, пере­именованный при советах в город Кали­нин. С фронта от него пришло несколько солдатских писем-треугольничков, в кото­рых Иван Андреевич писал:

- Паду ли я, стрелой пронзенный иль мимо пролетит она?

Тосковал страшно по семье, беспокоил­ся о том, хватит ли дров на зиму, картошки, муки? Троих детей оставил все же. Прав­да, дров на год заготовил, картошки пол­ный подпол засыпал. Да и муки несколько мешков оставил. Жить можно было припе­ваючи. В дом поселили эвакуированных из Ленинграда. И мать меняла у них детские игрушки - кубики, пушки, машинки, сол­датиков за муку и картошку. Весело было играть детям с городскими игрушками. Та­ких они сроду и не видывали!

Иван Андреевич повоевать не успел. В первом же бою был ранен осколком ми­ны, искалечен до неузнаваемости. Выби­ло ему правый глаз, вырвало клоками мя­со из бока, вся правая нога была иссечена осколками. Но он прожил некоторое вре­мя еще после ранения. В госпитале ему отняли ногу. И он писал в страшной тос­ке и тревоге письма домой с одним и тем же вопросом:

- Стешурка, примешь ли ты меня та­ким, инвалидом?

Она отвечала:

- Дорогой мой Ваня. Приму тебя лю­бым. Лишь бы ты вернулся домой живым.

Но сердце солдата не выдержало оче­редной операции. 5 января 1943 года в Петровское пришла похоронка. Врач на­писала о том, что смогла бы вытащить, ра­неного, но врожденный порок сердечного клапана помешал ему выжить.

- Умер Иван Андреевич тихо, во сне,- писала добрая женщина. - Все муки и страдания выносил стойко. Постоянно вспоминал о жене и детях.

Так Венька, Тамуська и Валечка осиро­тели, остались без отца. Похоронку полу­чил старший брат Веня. Он договорился с Тамусей не показывать ее матери, спрятал в кармане штанов. Но утром следующего дня мать решила заштопать штаны и на­шла письмо. Дети проснулись от неисто­вого крика и воя своей матери.

Стеша обезумела. Заметалась. И при­няла роковое неправильное решение. Весной 1943 года, покинув просторный дом, бросив закрома, полные картошки, муки, дровяник с дровами на год, она собрала детей и поехала в далекие Бака- лы, где жила ее мать Александра Иппо­литовна и сестры - Екатерина, Елена, Анна и Наталья. Стеша надеялась на по­мощь и поддержку родных. Но просчита­лась. Мать поселила ее с детьми в холод­ном пристрое своего дома. Родственники только объедали вдову. А когда вернул­ся с фронта брат Василий, мать и вовсе вышвырнула дочь с тремя ребятишками на улицу. Они нашли какую-то банешку, где жили до Победы. А потом купили ма­люсенький домик, где умещались только кровать, печь и стол.

Стеша работала в бакалинской шко­ле. Все заботы по хозяйству взяла на се­бя маленькая Тамуся. Весной по колено в ледяной воде искала на колхозных полях мерзлую гнилую картошку. Варила из нее затируху без масла. Летом собирала лебе­ду и, перемолов ее на мельнице вместе с мучной пылью, пекла лепешки в печи.

Мать ее была блаженная женщина, лишенная какой-либо корысти вообще. Если соседке нравился цветок на окне, и она говорила об этом хозяйке, то Стеша просто отвечала:

- А забери его себе!

Как-то одна из родственниц, увидев пупса-голыша, единственную игрушку Томы, доставшуюся ей от эвакуирован­ных ленинградцев, сказала:

- Стеша, отдай игрушку мне. Тома уже выросла, и кукла ей не нужна. А у меня ребятишки маленькие еще...

И Стеша беспрекословно отдала доч­кину игрушку. Тамуська, придя домой и не найдя любимую куклу, долго плакала и дала себе клятву: никогда не быть та­кой, как ее мать. Потом Стешура отда­ла единственное платье дочери соседке, которая уверяла, что ей оно нужней, чем Томе. Потом собрала все деньги и отдала каким-то людям, которые, якобы, соби­рались поехать в Ленинград и пообеща­ли привезти оттуда одежду детям. Но ни этих людей, ни денег, ни одежды Стеша больше никогда так и не увидела.

- Святая? Альтруистка? Дура? Не знаю. Потому что именно эти качества полного альтруизма, а для кого-то пол­ного идиотизма и достались именно мне от любимой бабушки-бабуси.

В десять лет Тамара дала сама себе клятву: никогда не быть такой, как мать.

Она росла и хорошела несмотря ни на что. Выжить Стеше и ее детям помог­ла свекровь Агастина. Бабушка Агасти- на, мать тамусиного отца, когда-то очень богатая и зажиточная мордовка, дважды раскулаченная, все же как-то ухитрилась кое-что сохранить от прошлых своих бо­гатств. Она подарила молодой семье ко­рову Зорьку. Летом 1944 года она напи­сала снохе письмо. Попросила ее при­ехать в Каменку и забрать корову себе, чтобы спасти детей, ее внуков, от голо­да. В Каменку Стеша отправилась вмес­те со старшим сыном Веней. Туда-то они добрались на перекладных, а вот обрат­но пришлось добираться пешком двести километров вместе с коровой. На пол­пути Степанида обезножела и не могла дальше идти. В одной из деревень по пу­ти ее положили в больницу, а Веня жил две недели за околицей, спал в чистом поле и пас корову. Кое-как они все же добрались до Бакалов, и в семье появи­лось молоко, густое как сливки. На стол выставлялись теперь и творог, и смета­на, и сливочное масло. И девочка стала расцветать. Мальчишки-одноклассники вдруг обратили на Тамуську внимание: бегали за ней, дергали за толстую русую косу, которую она мыла золой из печи. Мать кидала в горячую воду несколько горстей печной золы, ждала, когда она осядет на дно. Получалась мягкая вода, щелок. Ею и мыли женщины в те годы волосы. И были они на загляденье всем густыми, здоровыми и красивыми.

9-го мая, когда окончилась война, в Бакалах народ торжествовал. Стреляли в воздух. Слышались радостные крики. Та- муська в этот день с двумя своими двою­родными сестрами поехала на мельни­цу на хутор Мелькенка, чтобы смолоть мешочек сухих картофельных очистков, мешочек зерна и мешочек лебеды.

Про победу на хуторе еще никто не знал. И девочки первыми сообщили этоизвестие взрослым. На мельнице была очередь. Пришлось ждать чуть ли не весь день. А первую булочку из белой муки Тамуське довелось попробовать только через несколько лет после войны: мать привезла такие из командировки в город Туймазы. Вкус белой булочки - еще одно самое яркое воспоминание детства. Это было непередаваемое ощущение!

Другое воспоминание детства тоже связано с хлебом. И во время войны не все голодали. Как-то летом в пионерс­ком лагере Тамуся шла по тропинке с де­вочкой из своего отряда, дочкой перво­го секретаря районного комитета партии. И та, не долго думая, вдруг выбросила на тропинку кусок черного хлеба. Тома запомнила то место и потом вернулась, подобрала хлеб, почистила от земли и с жадностью съела.

Одна беда случилась с Тамусей в пос­левоенные годы: на ноге образовалась большая рана ни с того ни с сего. Она мокла, не заживала несколько месяцев. Мать не обращала на болячку дочери внимания: не до того - школа, ученики, хозяйство. Наконец бабушка, Александ­ра Ипполитовна, прикрикнула на дочь:

- Стешка, зараза, ты чего за девкой не смотришь! Без ноги же она останется! Ве­ди ее немедленно к врачу!

И они отправились в местную боль­ничку. В чистом светлом просторном ка­бинете сидела молодая красивая жен­щина-врач и обвязывала белый носовой платочек голубыми нитками-мулинэ. Та- муська остолбенела от такой невиданной доселе красоты. Врач осмотрела девочку и сказала Стеше:

- Жалко мне вашу дочь. Принесите-ка сюда ложку сливочного масла, я вам дам одно лекарство - пенициллин, и оно ей поможет.

Пенициллин, тогда еще только откры­тый, действительно помог. Стоило вос­пользоваться самодельным лекарством один раз, как рана затянулась, зажила.

Время шло. Тамуся окончила вось­мой класс. Мать решила определить ее в сельхозтехникум в Аксеново, где тогда учился ее старший брат Веня. В техникум она поступила легко: в школе училась наодни пятерки. Но брат прогнал ее обрат­но домой в Бакалы, сильно ругаясь на мать: разве можно оставаться девочке в этом притоне пацанского хулиганства.

Обратно возвращаться пришлось на товарняке. Вместе с двумя мальчиками. Мальчишки успели занять комфортные сидячие места на буфере, сцепляющем вагоны. Девочке же пришлось ехать стоя на железной скобе, вбитой в доски ваго­на, вцепившись руками в другую скобу наверху. Так она ехала всю ночь. Внизу, под ногами, проносились реки и мосты, овраги и перелески. Товарняк усыпляю­ще постукивал на стыках. Страха не было. Тамуся испытывала настоящий восторг от такого приключения. Она выдержала, доехала до Туймазов, а оттуда на полутор­ке добралась и до Бакалов. А дома мать как ни в чем не бывало сказала ей:

- Тамуся, возьми корзинку, пойдем в лес за грибами! Грузди пошли.

После ночного полета над родной страной на товарняке и прогулки в лес за грибами Тамуся проспала двое суток. Проснулась она уже взрослой девушкой. И сказала матери категорично:

- Буду заканчивать десять классов и поступать в Уфе в институт.

Так прошло ее детство. И посре­ди дикой луговой травы вдруг расцвел цветок таволги - дурманящий, сладкий, волнующий, кружащий голову белыми мелкими цветами, словно юная невес­та. Девочка превратилась неожиданно для всех в русскую красавицу, в невесту, а потом - и в мою маму. Но это уже дру­гая история.

Волны ветра прокатились по июль­скому цветастому лугу. Травы наклони­лись, обнажая свою светлую нежную из­нанку, и луг ожил, изменился. Глядя на эту картину, я подумала о том, что и ветер истории также проносится по цветуще­му лугу поколений, ломая и бросая оземь самые высокие и красивые экземпляры. Коса войны выкашивает сочную челове­ческую массу. Время иссушает яркие цве­ты, но не может высушить память чело­веческую. И когда проступают детали и подробности, прошлое волшебно ожива­ет и становится бессмертным.#рассказ #уфа #проза