...а с Хемингуэем мы просто пили. Много и всё. Пробовали, сравнивали...
У подножия холма плескались волны в лучах заката, а неизвестные Птицы в небе поменяли свои очертания на вполне узнаваемых чаек и альбатросов.
Мы пили. Молча. На столе лежали изданные книги Хемингуэя в окружении бутылок, кружек, бокалов и рюмок.
Дым был настолько плотным, что слова не могли пробиться к цели. Да и ни к чему они были, слова эти! Всё, что я хотел знать – здесь, на столике.
В книгах. И всё, что мог бы сказать мне гений – там же. Мы пили, курили, молчали и глядели на волны, на уходящее Солнце.
Я знаю, что это Солнце – не Солнце в обычном понимании, а так, декорация. Красивая, правдоподобная, но декорация. Нет здесь Солнца.
Свет есть, а Солнца нет. Выше мы всего того, куда Солнце залезть может. Кстати, не знаю как, но «Солнце» очень сильно напоминало Некту. Хитрое какое-то!..
...Моцарт слушал молча. Лицо его каждую секунду меняло выражение. Брови изумлённо приподнимались, складывались «домиком», Моцарт перебирал пальцами, притоптывал ногой, открывая для себя для себя всё новые ритмы, звуки, ритмы...
Хорошо, что я продумал «щадящий режим ознакомления». Но кое-что Моцарт всё равно не услышит. Просто жалко уши великого музыканта. Тем более, что второй раз не отравишься. А ведь ему захочется, если он послушает! Не дай Некта...
Лишнее это. Лишнее для него, для Моцарта.
А ещё он не услышит моих песен. Это ещё одно условие Рая. Моё ему включит кто-то другой. Когда здесь окажется. Потом. Если вспомнит. Если захочет Моцарт. Или кто-то другой.
Да я и сам бы себя не включил. Забоялся бы. Так же со всем остальным. Не почитал бы, не показал бы, не по... не по... не по... бы-бы-бы...