Коварного вида дама в шляпке — это, конечно же, Клавдия Шульженко. Она не всегда была той бабушкой, которую в детстве я часто видел по телевизору. Помню в её исполнении песню «Синий платочек» и особенно то, с какой экспрессией Шульженко буквально выкрикивала в зал заключительные строки этой песни:
… Строчит пулемётчик
За синий платочек,
Что был на плечах дорогих!
Впрочем, у текста знаменитой песни «Синий платочек» — своя непростая история. И не было там сперва никакого пулемётчика, да и войны никакой там ещё не было:
«… И вновь, как цветочек, синеет платочек — милый, желанный, родной!..»
И только потом уже, в ходе войны, появился у песни тот самый, всем нам знакомый, текст. Непростая история, да… Слова менялись много раз — но мелодия всегда была одной и той же.
Если бы композитор Ежи Петерсбурский подарил нам одну лишь эту мелодию, то и тогда он навсегда вошёл бы в историю нашей песенной классики. Но одним лишь «Синим платочком» дело тут не ограничилось: ведь редко кто не знает у нас ещё одной мелодии Петерсбурского, ставшей теперь настоящим символом предвоенных лет. Вот спросите у кого хотите, наугад: с какими популярными нашими песнями связано у него в сознании то время — конец 30-х годов? Спросите, и вы непременно услышите в ответ: танго «Утомлённое солнце». Мелодию этого отечественного шлягера также написал Ежи Петерсбурский. Мелодию — но не саму эту песню!..
Обо всём, однако, по порядку.
Ежи Петерсбурский был одним из тех талантливых еврейских музыкантов, становление которых происходило на стыке российской и европейской культур. Он родился и учился в Варшаве, которая тогда входила в состав Российской империи. Там он совсем ещё малым ребёнком научился играть на рояле, там же он подростком дебютировал в качестве пианиста. Музыкальное образование он получил в Варшавской консерватории, а стажировался он в Вене, где на его способности обратил внимание сам Имре Кальман, который и посоветовал ему заняться эстрадной музыкой. Между прочим, в Вене Ежи Петерсбурскому довелось поработать и вместе с Александром Вертинским.
В 20-е и в 30е годы, уже в независимой Польше, его имя было, как говорится, на слуху — по многочисленным эстрадным песням, по музыке к польским кинофильмам и спектаклям, по его опереттам и, наконец, по его выступлениям в качестве пианиста в эстрадном оркестре Гольда, одним из организаторов которого сам же он и являлся.
Так вот. В 1936 году польскую эстраду буквально взбудоражила его мелодия, которая — с польским текстом Зенона Фридвальда — в один миг и на долгое время стала в Польше самым настоящим эстрадным хитом: танго «To ostatnia niedziela» («Это воскресенье — последнее», или просто: «Последнее воскресенье»). Звукозаписывающие фирмы не успевали выпускать всё новые и новые тиражи грампластинок, с разными оркестрами, в разных манерах исполнения и с разными исполнителями — всё сметалось с прилавков подчистую.
Первым — и лучшим — исполнителем танго «To ostatnia niedziela» был, однако, Мечислав Фогг — звезда польской эстрады тех лет. Давайте послушаем одно из его исполнений:
Танго — это и вообще грустно, но уж тут, согласитесь, что-то совсем запредельное. Прямо-таки душераздирающая — хотя ведь и прекрасная! — мелодия Ежи Петерсбурского и соответствующее ей — впрочем, великолепное — исполнение Мечислава Фогга… Ну что, посмотрим теперь текст Зенона Фридвальда?..
Давайте прочитаем:
Теперь не время искать оправдания: понятно, что всё закончилось. Сегодня пришёл кто-то другой, богаче и лучше меня, и вместе с тобой — он украл и моё счастье!..
У меня есть единственная просьба. Может, последняя… впервые за много лет: дай ты мне одно лишь это воскресенье, последнее воскресенье — а после хоть весь мир пусть валится!..
Это воскресенье — последнее: сегодня мы расстанемся, сегодня мы разойдёмся навеки.
Это воскресенье — последнее, так не жалей его для меня, взгляни на меня с нежностью, в последний раз.
У тебя этих воскресений будет ещё много-много, а вот что будет со мною — да кому же то ведомо…
Это последнее воскресенье… Мои в мечтах взлелеянные сны… Столь желанное счастье — закончилось…
Ты спрашиваешь, что я сделаю и куда я пойду?.. А куда мне идти?.. Я знаю: теперь у меня есть лишь один выход, другого я не вижу. Этот выход… впрочем, не будем об этом…
Одно лишь важно: ты должна быть счастлива. Обо мне уже не беспокойся… Но прежде чем всё закончится, прежде чем судьба нас разлучит — дай ты мне одно лишь это воскресенье!..
Это воскресенье — последнее: сегодня мы расстанемся, сегодня мы разойдёмся навеки. […] Столь желанное счастье — закончилось…
Вот такой текст и такое настроение… В Польше танго «To ostatnia niedziela» получило прозвище «танго самоубийц» — вероятно, не без веских к тому оснований…
Примерно через год после сногсшибательной польской премьеры мелодия танго «To ostatnia niedziela» пересекла польско-советскую границу, чтобы стать хитом и у нас. Мелодия — но не текст. Появление на советской эстраде польского «танго самоубийц» — это было совершенно исключено: никакой репертком не пропустил бы к нам тот огромный заряд «упаднического настроения», который нёс в себе оригинальный польский текст. Поэтому среди наших поэтов-песенников возник своеобразный негласный конкурс: вот есть чудесная беспризорная мелодия танго, к которой нужно написать непременно свой текст и ни в коем случае не переводить текст оригинальный.
Так… хорошо… танго, говорите?.. Значит, грусть. От грусти при такой-то мелодии — ну никуда не уйти. Значит, говорите, нужна хоть и грусть, но чтобы не очень грустная грусть?.. Грусть расставания… да это мы мигом!..
И взоры поэтов-песенников дружно обратились… к чему?.. Правильно! К курортным романам. Чем не грусть? Чай, в реперткомах тоже не железные сидят — пропустят без звука…
Короче говоря, на мелодию Ежи Петерсбурского были у нас написаны и в короткий срок изданы на грампластинках аж три различных варианта текстов: вначале появились две песни на тему курортных романов, а вскоре после них — короткая и милая песенка просто о том, что лето прошло, что настроение отвратительное и что теперь вот опять придётся как-то зимовать.
Вот с этой последней песенки мы и начнём. Называется она «Листья падают с клёна». Музыка, естественно, Ежи Петерсбурского, а автором слов к ней является Андрей Волков. Песня звучит в оригинальном исполнении вокального джаз-квартета, который был создан пианистом Александром Рязановым в 1938 году: актёры МХАТ Александр Акимов, Пётр Нечаев, Николай Семерницкий и Николай Словинский. За фортепьяно — Александр Рязанов:
Листья падают с клёна —
Значит, кончилось лето,
И придёт вместе с снегом
Опять зима.
...
Текст «Листья падают с клёна» выглядит очень симпатично. Никакого надрыва: совершенно абстрактная грусть, близкая сердцу каждого метеозависимого человека. Слушая эту песню, каждый грустит о чём-то о своём, и даже вскользь брошенное замечание, что-де «за окном не спит сейчас она», никакой конкретики, в сущности, не вносит: каждый может понимать его так, как ему заблагорассудится. Кто не спит за светящимся окном и почему не спит — остаётся только гадать: может, от большой любви, а может, и по долгу службы.
А вот текст следующей нашей песенки на эту мелодию полностью повторяет структуру танго «To ostatnia niedziela». Ленинградская поэтесса Аста Галла постаралась быть предельно конкретной: да, познакомились на Юге, точнее — на побережье Чёрного моря, ещё точнее — в Крыму, а уж если совсем точно — то в Мисхоре… Нет, загорать на берегу не очень любили, зато целыми днями лазили по горам и лишь к вечеру спускались к морю… Но курортное счастье недолговечно, и вот пришла пора расстаться… Наступила осень с её первыми заморозками, и письма стали приходить всё реже и реже… Но я вновь и вновь перебираю их, перечитываю, вспоминаю беззаботный Юг, мечтаю неизвестно о чём и — и грущу…
Самое интересное, что при таком обилии подробностей, которые есть в тексте «Песни о Юге», трудно сказать наверняка, написан ли он от лица женщины или же от лица мужчины. Но если судить по общему настроению, то это, скорее, «женский» текст. К тому же Аста Галла — поэтесса, то есть женщина. И самое-то главное: «Песню о Юге» сочла возможным включить в свой репертуар Клавдия Шульженко — та самая «дама в шляпке»…
В неподражаемом исполнении Клавдии Шульженко слушаем танго «Песня о Юге»:
Осень пришла, как мало у ней
Прозрачных и тёплых дней.
В саду замёрзли цветы,
Солнце светит всё реже,
И реже шлёшь письма мне ты.
Ветер в окно стучится так зло,
А птицы летят на юг.
Туда, где свет и тепло,
Где ещё так недавно
Мы дни коротали, мой друг.
Помнишь лето на Юге,
Берег Чёрного моря,
Кипарисы и розы
В огне зари.
Нашу первую встречу
Там, в горячем Мисхоре,
Где плеск ласковый моря
Как песнь любви.
Каждый день в горах
Вдвоём бродили,
Каждый вечер
Слушали прибой…
Помнишь лето на Юге,
Берег Чёрного моря,
Где так счастливы были
Тогда с тобой.
Но у любви и осенью злой
Так много весенних дней.
Любовь свой след золотой
Оставит повсюду,
И в комнате станет светлей. Письма твои беру я опять,
Читаю их между строк.
И снова буду мечтать,
Снова розами Крыма
Повеет бумажный листок.
Каждый день был ласковым, цветущим,
Каждый вечер — пряным и зовущим.
Помнишь лето на Юге,
Берег Чёрного моря,
Кипарисы и розы
В огне зари…
О поэтессе по имени (или псевдониму?) Аста Галла, написавшей приведённый выше текст, лично мне мало что известно. Впрочем, ведь и не только мне. Вспоминаю характерный обмен мнениями среди опытных коллекционеров старых грампластинок: «Автор слов — Аста Ралла. Ну, или как её ещё пишут — Галла» — «Всё-таки непонятно, как правильно: Ралла или Галла? И скорее всего, «а» пришло из родительного падежа, и правильно будет Ралл или Галл?» — «Это именительный падеж, а в родительном будет Галлы. Ну, или Раллы»…
Пластинки с записью «Песни о Юге» выпускались в Ленинграде, сравнительно малыми тиражами, так что эта песня на мелодию Ежи Петерсбурского даже и до войны была не очень популярна. Не исключено, однако, что как раз текст Асты Галлы, полностью повторяющий структуру польского оригинала, был написан раньше своих «конкурентов», ставших гораздо более популярными: не только раньше текста «Листья падают с клёна», но даже раньше текста третьей и самой известной русскоязычной версии знаменитого польского шлягера.
Пластинки с этой самой «третьей версией» выпускалась у нас перед войной громадными тиражами, обеспечив песне «Расставание» невиданную популярность. Танго «Расставание» всем нам хорошо известно под другим своим названием — танго «Утомлённое солнце».
Текст «Расставания» был написан поэтом Иосифом Альвеком, верным другом Велимира Хлебникова. Лирический герой танго «Расставание» также слегка грустит о своём курортном романе, но, в отличие от текста Асты Галлы, у Альвека это, безусловно, мужчина.
И ещё одно отличие «Расставания» от «Песни о Юге»: текст Иосифа Альвека вдвое короче текста Асты Галлы, так что пение мы услышим только лишь там, где в оригинальной польской версии звучит припев. То же самое, если помните, было и в песне «Листья падают с клёна». Вообще, создаётся такое впечатление, что текст песни «Листья падают с клёна» был написан по шаблону появившейся чуть ранее (и уже успевшей к тому времени обрести популярность) песни «Расставание»: оба эти текста полностью взаимозаменяемы, и любой из них — безо всякого труда и с прежним успехом — можно петь вместо другого.
Нет, решающим в том колоссальном успехе, который ждал у нас танго «Расставание», стал вовсе не текст Альвека, а сама мелодия Ежи Петерсбурского, да и не просто эта мелодия, а блестящая её обработка, произведённая Александром Цфасманом. Цфасман сделал, в сущности, очень простую и совершенно стандартную для танцевальной музыки вещь: отсутствие вокала на месте куплетов оригинального польского танго позволило ему выдвинуть на первый план именно мелодию, в которой Цфасман, к тому же, постарался акцентировать ритм. В итоге танго «Расставание» в гораздо большей степени, нежели «To ostatnia niedziela», стало произведением именно танцевальным. Секрет огромного успеха «Расставания» прост: под него оказалось очень удобно танцевать, тогда как песню «To ostatnia niedziela» нужно было, скорее, слушать.
Именно в исполнении оркестра Цфасмана танго «Расставание» и стало — классикой жанра и символом эпохи. Послушаем это исполнение. Поёт солист оркестра Павел Михайлов:
Вы слышите этот нарочито подчёркиваемый — можно сказать, агрессивный — ритм? Бух, бух, бух… Сравните теперь с оригинальной польской песней — деликатной и даже лиричной… Перед Альвеком стояла ведь тоже довольно простая задача: как можно меньше отвлекать своим текстом внимание танцующих. Он с этой задачей вполне справился: текст у него получился короткий, фонетически благозвучный и достаточно бессмысленный — а что ещё нужно для танца?.. Фраза «Утомлённое солнце нежно с морем прощалось» врезалась в память мгновенно и навсегда, всё остальное там — особого значения уже не имело…
Памятник на могиле Ежи Петерсбурского. Рядом похоронена его жена Сильвия и его тёща.
На памятнике читаем надпись: «Ежи Петерсбурский. Композитор. Создатель всемирного известного шлягера «Танго Милонга» (О, донна Клара)»…
Да. Кроме «Последнего воскресенья» — ещё и «Донна Клара», знаменитое танго конца 20-х и начала 30-х годов.
На этом можно было бы, пожалуй, и закончить наш рассказ о Ежи Петерсбурском и о его удивительных мелодиях, связавших поляков и россиян хоть и незримо, но накрепко. Скажу ещё вот о чём: Ежи Петерсбурский искренне дружил с Александром Цфасманом и до конца своих дней поддерживал добрые отношения с Клавдией Шульженко, которую он считал лучшей, непревзойдённой исполнительницей своей песни «Синий платочек».
Кстати говоря, столь любимый у нас «Синий платочек», переведённый на польский язык — «Błękitna chusteczka», — полюбился и полякам. Да ведь и в личной жизни композитора эта песня сыграла очень даже немаловажную роль! Именно благодаря «Синему платочку» Ежи Петерсбурский, вскоре после возвращения в Польшу, познакомился со своей будущей женой Сильвией, оперной певицей. Познакомились они в Сопоте, где Сильвия — тогда ещё Клейдыш, а не Петерсбурска — с неизменным успехом пела «Синий платочек» на всех концертах. «Я даже и не думала, что благодаря этой песне стану женой Ежи Петерсбурского», — напишет она два десятилетия спустя…
Ежи Петерсбурский: «To ostatnia niedziela» в Польше и «Утомлённое солнце» у нас — две песни, а мелодия одна. Одна мелодия на всех — грустная мелодия танго, неожиданно ставшего символом «довоенного счастья».
Последнее мирное танго, словно бы рассекшее надвое множество людских судеб…