Из тихого, скромного, захолустного, глухого степного хуторка попал я в большой сибирский город с его большими деревянными домами, казармами, набережной реки Камы, пароходами, лесами.
Из небольшой тихой семьи попал я в улей шумливой военно-казарменной обстановки с ее строгими начальниками, требовательными взводными и придирчивыми дядьками.
От незатейливой, простой, хуторской знакомой жизни попал я в солдатскую муштру, незнакомые нам маршировки по команде, грозные окрики, четкие и резкие приказания.
От скромного, но сытного обеда дома за семейным столом, затерялся я в огромной казарменной столовой с целым рядом столов по 14 человек за каждым, с одним большим баком для всех и ложкой за голенищем сапога.
От белого мягкого кубанского хлеба получил я ломоть темного ржаного хлеба от которого первое время болел живот и чувствовалась изжога и трудность в уборной.
Первые несколько дней ходили мы в своих одеяниях, но потом сводили нас в баню, постригли и выдали казенное обмундирование. Гимнастерки, брюки, шинели и бескозырки.
Вышли мы во двор и не стали узнавать друг друга.
Ходим, натыкаемся один на одного и только тщательно всмотревшись, наконец, признаем друг друга.
Посылают нас на кухню чистить картошку по очереди, рубить дрова, носить воду. Каждую субботу мыли сами полы в казарме, тщательно надраивая их опилками с тряпкой на сапоге ноги.
Из теплой, мягкой кровати на пуховых перинах и белых подушках пришлось спать на жестких нарах с котомкой в головах.
От этого болели бока, гудело в голове, ныли кости.
Правда, за время поездки мы к этому уже отчасти привыкли, т.к. ехали же мы 11 дней, но все-таки привыкать было еще трудно.
На занятия нас водили на плац недалеко от казармы, где мы учились маршировать и ходить под команду.
Левой! Правой! Бегом! марш! Стой! Назад! Кругом! Левое плечо вперед! Правое плечо вперед! Подтяни брюхо, серая порция! Ложись!
И ту невольно оторопеешь, ведь грязно же! Кому приказано?!!
И надо ложиться.
И, наконец, Вольно! Оправиться!
И это уже слышалось и воспринималось как нежный звук мелодии моей балалайки.
А вечером сажали нас на словесное занятие, заключавшееся в механическом заучивании титулования царя, царицы и всей их многочисленной семьи и родни. Всех князей и княгинь, всех их величеств и высочеств.
Как нужно было величать ротного командира и взводного унтер-офицера.
Нужно было твердо и четко знать кто из них благородие, вернее, "ваше благородие", а кто "ваше высокоблагородие", а этот "ваше превосходительство", а ни наиболее важного и совершенно для нас недоступного "ваше высокопревосходительство".
Свое прямое непосредственное начальство близко к нам стоявшее и с которыми мы ежедневно общались, это были "господин отделенный", "господин взводный" и "господин фельдфебель".
Но они были и наиболее придирчивые и требовательные и по нашему просто "вредные".
Заучивались еще правила из внутреннего и полевого устава.
В ненастную погоду, да и вечерами мы еще маршировали в казарме вокруг нар. Ложиться спать и утром вставать мы должны были по команде.
Взводный наш унтер-офицер спал здесь же в казарме и у него была отдельная койка с матрасом, подушкой и одеялом, что выглядело для нас как величайшая роскошь.
Взводный наш был из здешних же сибиряков по фамилии Сюзов, кажется, небольшого роста, но собранный, сжатый, четкий в движениях, отрывистый в выражениях, всегда аккуратно и опрятно подтянутый, он был для нас грозой. Одним словом кадровый, тянувшийся, чтобы не попасть на фронт.
Зато отделенный был у нас уже вполне душевный и доступный человек. Высокого роста, простой в движениях, обращении, сам родом с Кубани станицы Псебайской и поэтому особенно благосклонно и доступно относился к нам, его землякам кубанцам.
Через неделю еще получили мы модели ружья с которыми уже производили ружейные приемы. На плечо, к ноге, вправо коли, влево отбей, назад отбей, на мушку возьми.
В воскресные дни мы были свободны от занятий и пользовались увольнениями в город, где уже чувствовали себя более свободно и непринужденно.
С освобождением Камы ото льдов и начала навигации ездили на маленьком пароходике через Каму в лесок за три копейки. Или в Мотовилиху, где был орудийный завод. Или просто гуляли по городу. На Пасху ходил я в церковь и соборы, где впервые увидел великолепное электрическое освещение иконостаса, очень меня удивившее.
С наступлением весны в мае месяце мы стали ходить на занятия уже за город. Надобно сказать, что Пермская природа мне очень понравилась. Леса, зелень кругом, просто чудная природа.
Ведь я еще не видел такого обилия лесов и жизни в лесу. А здесь чего стоит один смолистый запах хвойного леса, ели и сосны.
Потом водили нас на стрельбища уже с настоящих винтовок с боевыми патронами. Во время первой стрельбы я лежал как оглушенный, раздававшимися кругом выстрелами и куда и во что целился ясно себе не представлял.
Но вот подошли к концу и эти наши военные занятия и нас начали собирать к отправке в действующую армию.
До этого мы уже видели раненых, прибывающих в тыловые госпитали с далекого фронта.
Пытался я было поговорить с одним из этих раненых и расспросить его как оно там на фронте, на войне.
Но он угрюмо и неприветливо отвернулся, пробурчав мне: "пойдешь, так сам узнаешь". Я был тогда удивлен его нелюдимости и неразговорчивости.
С чего бы, кажется, быть человеку таким угрюмым и неразговорчивым?
Но впоследствии я сам узнал об этом.
Водили нас в церковь на присягу, где мы целовали крест и Евангелие, и на паперти храма уже во дворе какой-то полковник обратился к нам с напутственной патриотической речью "за веру, царя и отечество" против врагов на нас напавших.
Готовясь к отъезду на фронт я распродал по дешевке пальто, часы, по которым впоследствии я очень жалел. Часы эти были вороненой стали, подарок брата Тимофея Егоровича и я продал их, кажется, за три рубля лишь потому, что, мол, все равно убьют и часы пропадут. Пальто тоже пошло татарину за три рубля, а ведь не сумел я отправить его домой.
ПРЕДЫДУЩАЯ --- СЛЕДУЮЩАЯ
Понравилась статья, подписывайтесь на канал и ставьте класс,делитесь в соцсетях и статей будет больше.