Раньше он создавал смыслы, теперь же просто ссылается на них
Пожалуйста, обратите внимание: в тексте возможны спойлеры.
С момента выхода «Нимфоманки» Триер пребывал в страхе, что больше не сможет снять ни одного по-настоящему значимого фильма. Ларс нередко сообщал, что большая часть сценариев была написана им в нетрезвом состоянии. Для того, чтобы войти в параллельный мир, где гнездятся идеи для его фильмов, режиссер ежедневно выпивал в больших дозах. Завязка с опасным для его лет образом жизни не пошла Триеру на пользу. На видеоинтервью последних лет он – усталый, постаревший, с длинной седой бородой, с трудом связывающий речь. Отказ от «инструмента дьявола» привел Ларса к очередной стадии депрессии. Сценарии не писались, идеи иссякли. Триеру, этому абсолютному виртуозу кино, подобно Глену Гульду – чей образ стал главным лейтмотивом к «Дому, который построил Джек» — оставалось лишь наблюдать, как искомая гармония ускользает из его пальцев.
Драматичная эволюция состояния автора, его поисков – один из ключей понимания «Джека», этого наиболее личного, и оттого во многом наивного высказывания датского режиссера. Такова природа искренности – очаровывать своей силой и смешить банальностью.
Новое (и, возможно, последнее) творение Ларса фон Триера не попадает под классическое определение cinema. Это медитативное видео-эссе, где большое место отведено изрядной доле рефлексии и самокопанию. Попытке самопрочтения или, если быть точным, пост-прочтения. По своему литературному содержанию «Джек» напоминает послевоенные искания западных философов. Программное размышление о природе искусства среди эстетических руин разрушенной цивилизации. Очень ровное, неспешное, не оставляющее после себя чувство шока или иных эмоций, кроме уважения к стараниям автора.
Ошибкой было выпускать «Джека» в широкий прокат в статусе художественного кино. Особенно с той привлекательной рекламой, что ему невольно сделали в Каннах. Фильм мог бы стать прекрасным автобиографическим сочинением с блистательными актерскими вставками — для пущей наглядности. Его могли бы крутить в Доме-музее самого Триера после его смерти как авторскую документалку о самом себе. И зрители бы тогда не переглядывались смущенно после сеанса, раздумывая, аплодировать им или прыснуть от смеха.
Главное, что смущает – а порой и возмущает — во время просмотра «Джека», это разжеванность смыслов. Триер своими руками кладет по кусочку каждой своей идеи прямо тебе в рот, помогает челюстям прожевать материал, а потом, как одной из своих жертв, забавы ради, закрепляет рот толстой проволокой.
Процентов двадцать от хронометража занимают вставки — изобретенный в «Нимфоманке» прием, названный дигрессионизм. Перебивка повествования философскими отступлениями от лица двух полемизирующих меж собой рассказчиков. В «Нимфоманке» толчком для продуцирования постмодернистских отсылок служило желание Селигмана поупражняться в игре в бисер и морально поддержать Джо (ну и изнасиловать её, куда без этого). Для оправдания примитивного Эроса находились монументальные, шокирующие смелостью смыслы. В «Джеке» же всё с точностью наоборот – дискуссии вокруг богатой природы Танатоса несколько избиты и отдают не самым вкусно пахнущим ницшеанством. У Триера уже был опыт обращения к великому немцу, но сейчас предметом толкования стали «К генеалогии морали» и «Сумерки идолов» с их проблемой противоречия культуры и волей к жизни. В итоге владение киноязыком и умение Триера нагнетать саспенс превосходят сам посыл, как акт творчества в устах Джека превосходит мораль. Уже ближе к середине ленты тебя невольно начинает одолевать разочарование.
В фильме ровно четыре чередующихся эмоциональных спектра. Сначала вы смеетесь над тем, как Джек взаимодействует со своими недалекими жертвами. Затем испытываете легкий ужас в момент расправы над ними. Затем снова смех – когда видите, что он сделал с трупами. И в финале каждого из пяти эпизодов – авторское отступление, вызывающее, будем честны, скуку.
Простыми вещами Триер пытается говорить о сложном. Искусствоведческие отсылки в «Джеке» хаотичны и похожи на экспресс-курс по антропологии, в котором смешались готические соборы, повадки оленей, модерн и холокост. В фильме нарочито много из испробованного Триером ранее. Триптих кадра — три вида разложения виноградин. Благородная гниль, порождающая элитное вино. Плесень Айсвайна, эта сладкая ошибка природы, из которой получается сокровище мирового виноделия. Как из похоти, заботы и симпатии получается любовь. Интересно, но уже видели.
«Джек» при этом очень красочен и сочен на цвета. Постановки каждого из пяти «происшествий» отточены в деталях. Видно, что лента снята с удовольствием, ручная камер доводит напряжение до пределов. А как же красив пикник после сцены охоты! Простреленные тела детей, рыдающая в беспамятстве мать. Разложенные на скатерти тарелочки с закусками, жужжание мух, приманенных разорванными ранами. Кадры вовсе не жуткие, после «Забавных игр» Ханеке — так точно.
Слухи сделали из «Джека» некое садистское порно, скрыв за дымом возмущения, что фильм — яркая иллюстрация преодоления человеческого ради красоты. Преодоления как авторского, так и зрительского. Через отвращение и девальвацию насилия смехом. «Джек» – это один из самых смешных фильмов уходящего года, и это чистая правда. Вроде и не прилично смеяться, но вы все равно будете. Чтобы в конце понять, что на деле-то все два с половиной часа смеялись над вами.
И здесь возникает главный вопрос, не дающий покоя с начала титров. Почему Триер снял то, что он снял? Ради издевки над зрителями? Держать их всё это время в напряжении, чтобы в конце показать тривиальный ад, в который художника отправляют его же гордыня и цинизм? Или же Триер искренне объясняется за свое прошлое перед лицом геенны огненной, что наверняка привиделась ему в алкогольном бреду? Явные отсылки к самому себе видятся попыткой оправдаться в глазах гонителей. Мол, смотрите, что мной на самом деле двигало, когда я снимал свои фильмы, а вы прогоняли меня с фестивалей. Кадры из его же ретроспективы, показанные ближе к концу, достойны, безусловно, идти сразу за Гогеном и Шиле, а бьющая наповал визуализация «Ладьи Данте» Делакруа в стилистике «Меланхолии» так вообще выглядит поинтереснее оригинала… но
Но как-то это всё вымученно и навзрыд. Ларс фон Триер словно бичует себя, дергая за дверь морозильной камеры и спрашивая у самих зрителей: достойны ли мои фильмы занять место в истории? Зритель же, приученный за почти двадцать лет к фундаментальной новизне каждой его ленты, ожидал не диалога, а очередного монолога. Нового откровения и эмоциональной встряски. Но похоже, что у Триера, с его чередующимися депрессиями и запоями, остались силы лишь на то, чтобы попытаться понять самого себя.
Режиссер деконструировал миф о великом художнике. И правда — о какой системе ценностей может идти речь, если дуб, который служил Гете местом написания глав Фауста, позже станет местом для вывешивания и пыток заключенных Бухенвальда? Жизнь на костях, жизнь за счет смерти других. Мы привыкли, что искусство гуманно по своей сути. Но оно может проявиться и в акте звериного секса, и в процессе разложения. И даже в массовых убийствах, с их завораживающей обыденностью насилия. Земля стала холстом, человеческие тела – тюбиком краски, а пули в цельнометаллической оболочке – кистью XX века.
Триер на наших глазах искал сущность искусства. Поиск подошел к концу. Итог один – за вседозволенность приходится платить. Но наградой станет сочувствие человечества, над которым ты с такой изощренностью измывался. Признайтесь, вы тоже нервничали, когда Джек карабкался по отвесной скале? Тоже надеялись, что он все-таки доберется до моста и выберется из своего ада? Вот о том и речь.
Материал для дома, в итоге, Джек подобрал прекрасный. Он стоил 12 лет проб и ошибок.