Рубрика: "Журналист меняет профессию"
Известная телеведущая и автор популярных в прошлом программ «Детский вопрос», «Погода в доме», «У всех на виду», а ныне Уполномоченный по правам ребенка Светлана Агапитова поделилась своими воспоминаниями о работе на телевидении и уходе в «чиновники». И рассказала о сложностях новой профессии, о том, что с журналистами старается общаться как с коллегами и считает, что в журналистике и работе Уполномоченного очень много общего.
Звезда телеэкрана
– Светлана, Вы были звездой телеэкрана, Вас любили, Вами восхищались, Вы получили множество престижных наград, включая «Золотое перо». Действительно ли Ваш путь журналиста был усыпан розами?
- Наверное, розы все-таки были с шипами, как у многих. А в журналистике ведь главное – не награды, а, на мой взгляд, моральное удовлетворение. Я решила стать журналистом еще в 13 лет и достаточно твердо шла к этой цели. Я рано начала писать, и к моменту поступления на журфак у меня уже было около ста публикаций. Мечтала, конечно, работать на телевидении, а поскольку серьезно занималась спортом, была мастером спорта по плаванию, то хотела стать спортивным комментатором. Но получилось так, что сначала я попала в информационное агентство, а потом на Ленинградское радио, где поработала и в рекламной, и в спортивной, и в молодежной редакциях. Окунуться пришлось в совершенно разные сферы. И я увидела, что мир гораздо интереснее и многообразнее, чем один только спорт. Поэтому, когда пришла работать на Ленинградское телевидение в «Новости» и стала делать информационные сюжеты, у меня появился уклон в социальную сферу. И все дальнейшие мои программы – «У всех на виду», «Погода в доме» на канале «Россия», «Детский вопрос» – все они касались семейно-детской темы. Сейчас такие передачи делать не очень любят, кроме сюжетов о благотворительных сборах на конкретного ребенка.
– В чем было их отличие?
– Эти программы были очень позитивные, хотя и призывали помочь нуждающимся. Мы старались делать сюжеты о людях, которые несмотря на ограниченные возможности, на неудачи, сами стремятся что-то изменить в своей жизни. А сейчас показывают таких детей с практической целью. Помню, у меня был сюжет про мальчика-инвалида, который катается на велосипеде и одной ногой крутит педаль (он попал под электричку, и ему ампутировали ногу). Но это был не жалостливый сюжет, а наоборот. Мы рассказывали о том, какой мальчишка молодец, что несмотря на все трудности радуется жизни! И мы не просили собрать ему деньги на протез. В конечном итоге, эта работа, если говорить о премиях, была оценена. Но еще раз говорю, что это не главное. Хотя, конечно, мне приятно, что у меня и «Золотое перо» есть, и статуэтка премии «Сезам», и даже награда за победу во всероссийском конкурсе «Русский язык в электронных СМИ», наверное, я очень грамотно тогда писала – делала программу (смеется).
Да, я была достаточно успешным журналистом, хотя не без зигзагов, как у каждого. За все это время я только полгода находилась без работы, помимо того, что три раза успела в декрете побывать (смеется). И за эти полгода успела кандидатскую написать по истории телевидения и информации, она у меня давно зрела. В 2000 году я ее защитила, и мне сразу предложили работу на телеканале «Россия», где я начала делать программу «Погода в доме».
- Не было моментов разочарований в профессии?
- Вот разочарований в профессии не было никогда. Были трудности, такие же, как у всех, например, недопонимание с редактором. Временами накатывала усталость. Это было в период, когда «Новости» выходили десять раз в день, и каждый раз должна быть новая тема. Под вечер, когда проведешь пять выпусков, было тяжеловато. Ведущие тогда были равноправными участниками процесса: мы сами писали подводки и подбирали информацию, сейчас это редакторы делают. Конечно, после 11 часов вечера, когда уже ноги не идут, голова не работает, были моменты усталости, но при этом и чувство глубокого удовлетворения от того, что ты сделал свою работу и сделал ее хорошо. Наверное, вот это самое главное в журналистике, потому что люди тебя видят, слышат, реагируют, звонят, поддерживают. Обратная связь очень важна. У меня был очень смешной эпизод. Я веду выпуск «Информ ТВ» и вижу: на «подсмотре» пошел повтор одного и того же абзаца. Я поднимаю голову к режиссеру, который сидит наверху, и показываю ему вот так (крутит пальцем у виска). А он тоже увидел, что идет повтор и нажал «стоп». Зрители видят такой кадр: сидит Агапитова и крутит пальцем у виска. После эфира я в ужасе прихожу к главному редактору, думая, что меня сейчас уволят. А она говорит: «Слушай, а что ты там волосы решила в кадре поправить?» И как-то на тормозах спустили. Но, что меня порадовало, зрители поняли, что произошло ЧП, и меня всячески поддерживали. После эфира звонили в редакцию и говорили: «Передайте Агапитовой, пусть она не расстраивается, она все равно самая умная, самая красивая».
Детский вопрос
– Как относились к Вашей работе дети, которые редко видели маму?
– Первый ребенок у меня очень много времени проводил на телевидении, когда был маленький. Он в 1988 году родился, а на телевидение я пришла уже в 91-м. Ну да, получается, что из садика забираешь, девать некуда, пока мама работает, он сидел у меня, помогал. Вся рекламная редакция цитировала моего Вовку: он смешно коверкал слова и заявлял во всеуслышание: «Мама, ну, когда мы в опстук пойдем?» И потом вся редакция говорила: «Ну, когда мы в опстук пойдем?» Со старшим я год просидела дома, кормя грудью. А когда в 94-м году я дочку родила, то уже через полгода почувствовала, что из рабочего ритма выбилась. Мы с мужем поговорили и решили, что пора выходить на работу. К тому времени появилась возможность взять хорошую няню, поэтому за ребенка я была спокойна. И вышла из декрета, когда Александре было девять месяцев. Но выходные и праздники мы проводили вместе с семьей, всегда куда-то ездили, вместе отдыхали летом. А младшие в 2006 году родились, я же молодая мама (улыбается), правда, еще и молодая бабушка: у меня есть уже две внучки. Мелкие абсолютно нормально относятся к моей работе. Когда они были маленькие, я еще на телевидении работала. Видя меня на экране, малыши махали ручками и говорили: «Мама, мы тебя дома ждем!»
Перед мной не стояло такой проблемы совмещения работы и дома, потому что когда ты делаешь то, что любишь, и семью ты тоже любишь, и все свободное время проводишь с малышами, близкие это понимают. Мне кажется, для детей это было хорошим примером. Я сейчас старшей дочке говорю, она только закончила магистратуру: «Аля, самое счастливое сочетание, когда ты делаешь то, что любишь, и тебе за это еще и деньги платят». Надо к этому стремиться, но не у всех получается.
– А когда Вы делали передачи о детях, думали, что Вам предстоит их защищать?
– Нет, конечно. Я даже не знала, что есть такая должность Уполномоченный по правам ребенка. Поэтому, когда меня пригласили в Смольный на собеседование, я сначала даже не понимала, о чем идет речь. Там было четыре кандидата. У меня к тому времени уже три года была программа «Детский вопрос», в которой было поднято очень много социальных проблем, в том числе сиротские, больные дети, мигранты, трудные подростки. Получилось, что я более или менее разбиралась во всех детских проблемах. Конечно, для меня решение уйти с телевидения и стать Уполномоченным далось не очень просто. Более того, я еще полгода совмещала, но потом поняла, что это невозможно. Даже при еженедельной программе, которая у меня тогда была, это все равно съемки, монтажи, ночное написание сценариев и плюс еще становление нового института. Все графики на телевидении под меня подстраивались. Слава Богу, режиссер Вера Вяткина взяла на себя основную нагрузку. Поэтому я доработала сезон на телевидении и ушла оттуда летом 2010-го, а избрали меня в декабре 2009.
– Что было для Вас решающим моментом, когда Вы согласились на эту должность?
– Когда я рассказывала о каких-то проблемах в своих передачах, реакция людей, которые могут принимать решение, меня, мягко говоря, не очень устраивала. Хотелось, чтобы ты не только выдал передачу в эфир, а еще и помог этим детям. Я подумала, что это та самая должность, которая поможет мне решить вопросы, которые я в своих программах обозначала и которые мне не давали спокойно жить. Наверное, это и было решающим аргументом.
– И в журналистику больше не возвращались?
– Не могу сказать, что с журналистикой я рассталась совсем. Я пишу блоги для нашего сайта, а источники вдохновения есть всегда, ведь у меня еще приемы граждан. Приезжая с какого-то мероприятия, сама пишу отчеты для сайта. К тому же, до прошлого года я была доцентом кафедры журналистики СПбГУ и вела практические семинары. Я убеждена, что на факультете журналистики должно преподавать как можно больше практиков. Теория журналистики – это все супер, но когда передаешь студентам собственный опыт – это совсем другое. Конечно, я жалею, что ушла с факультета: вроде бы, не такая большая нагрузка была, две-три пары в неделю, но очень много бумаг: надо было сначала сдавать планы, потом отчеты… Я поняла, что на какое-то время надо отойти от преподавания. Дети до сих пор мне пишут: «Жалко, что Вы, Светлана Юрьевна, ушли, нам было интересно». Мне тоже было с ними интересно, но я заметила тенденцию, что таких целеустремленных, как когда-то была я, у которых горят глаза и которые готовы разбиться в лепешку, лишь бы что-то освоить, подготовить интересную передачу даже для факультетского телевидения – таких с каждым годом становится все меньше и меньше. Конечно, ради них и стоило бы работать, потому что я понимаю, что могу их научить, наверное, не только практическим основам, но и определенным взглядам на жизнь и отношениям в редакции, тем нюансам, которые им потом пригодятся. Но все больше стало появляться студентов, которые вообще непонятно зачем пришли на факультет журналистики. Вот это было обидно.
Ребенок должен жить в семье
– Оказавшись на государственной должности, Вы испытывали сложности в общении с бывшими коллегами, как они отнеслись к Вам в роли чиновника?
– В самом начале меня, конечно, обижали некоторые посылы, что вот, Агапитова изменила журналистике, пошла в чиновники, она предатель. Это было неприятно. Когда я шла на эту должность, то даже не знала, что стану чиновницей – была сверхзадача. Конечно, я достаточно болезненно реагировала на какие-то выпады в отношении себя, но потом взаимоотношения наладились. Но я все равно стараюсь с журналистами общаться как с коллегами, как будто и не уходила. Любая заявка, любые вопросы – мы открыты и никому не отказываем. На это все и нацелено, потому что нам скрывать нечего: что есть – то и есть. Был период, когда полностью поменялся состав журналистов. Те, с кем я работала, перестали приезжать – появились совсем молодые. С Лайфом (телеканал LifeNews, просуществовавший около года после закрытия «100 ТВ») эта история была неприятная, когда туда набрали детей из провинции, они приезжали и, не понимая ни специфики, «на голубом глазу» задавали какие-то вопросы. Им даже неважно было, что ты им ответил – главное засветиться. Конечно, вот такой уровень журналистики, мягко говоря, меня не очень радовал.
– Комментируя непростые решения, например, закон Димы Яковлева, кто в Вас больше говорил: журналист или чиновник?
– Когда я только начинала работать, рубила правду-матку. У меня была такая максималистская позиция по поводу того, что Уполномоченный может говорить всегда и все, что думает, если он считает, что это в интересах ребенка. Жизнь пообтесала, научила, что не все так просто. Да, ты должен выражать свою позицию, но, может быть, в менее резких формулировках, не вынося в публичную плоскость какие-то моменты взаимоотношений с органами власти – законодательной и исполнительной. Больше стараться переубеждать людей, от которых зависит решение, в какой-то повседневной работе, во время совещаний, круглых столов, при личных встречах, а потом уже, если есть результат, об этом сообщать. Что касается той ситуации с законом Димы Яковлева, то мы озвучивали, что Уполномоченный не имеет права давать заключение на какие-то законы, но, тем не менее, то, что ребенок должен жить в семье – это постулат. И ему без разницы, какая эта семья – американская, итальянская или российская. Эта позиция звучала серьезным диссонансом всему тому, что происходило в официальных средствах массовой информации. Но, собственно, поэтому она так и запомнилась. Наверное, никто больше не мог тогда, пребывая в здравом уме и трезвой памяти, находясь на государственной должности, сказать что-то против. Хотя некоторые пытались. Я же помню, что и Лавров сначала сказал, что «обезумели», и в Министерстве трудсоцразвития тоже что-то говорили, и Валентина Ивановна. Когда только начиналась эта ситуация, они как-то пытались воззвать к здравому смыслу, но, видимо, не хватило сил, принципиальности. Я помню, Тюльпанов тогда сказал, что он тоже против принятия этого закона, но он просто не пришел на голосование. Это тоже позиция.
– Вы и по другим поводам смело высказывались.
– Я и до сих пор считаю, что Уполномоченный не может быть против семьи. То, что происходило на федеральном уровне со стороны Павла Алексеевича (Астахова), конечно, меня не очень устраивало. Пока он работал, журналисты часто пытались противопоставлять меня ему, задавая вопросы: «Если Астахов сказал то-то, что Вы по этому поводу думаете?» Поскольку у нас не всегда точки зрения совпадали, то часто получался конфликт. А журналистам что надо? Конфликт. Но у нас, слава Богу, нет вертикали власти. Федеральный Уполномоченный при Президенте сам по себе, а мы тут в регионах по своим законам работаем и взаимодействуем с местными властями.
Спасибо, коллеги!
– Я не один раз могу повторить, что петербургское журналистское сообщество оказалось гораздо более сильным, сочувствующим и понимающим, чем некоторые СМИ на федеральном уровне, которым подкидывали какие-то мерзости и они, не задумываясь, все это публиковали. Все-таки в Питере все журналисты, с которыми мы предыдущие пять лет работали, знали эту ситуацию, и очень многие в своих материалах нас поддерживали. Они старались объективно разбираться в ситуации, и было много хороших материалов о том, что нам удалось сделать. Думаю, что второй срок – это была не только наша победа, но и наших СМИ. Поэтому большое спасибо, коллеги!
– Что Вас больше всего угнетает, когда Вы общаетесь с журналистами? Хочется ли, чтобы Вам задавали другие вопросы и рассказывали не так и не про это?
– Меня очень расстраивает, что журналисты реагируют только на что-то скандальное. А когда что-то хорошее случилось, никто ведь не приедет и не спросит. Хотя у нас много чего хорошего происходит: и тем помогли, и этим. У нас на сайте вся эта информация висит, но почему-то она никого не интересует. А вот происшествия с детьми привлекают много внимания.
– А в эксклюзивных интервью Вы правите собственные ответы, записанные журналистом?
– Сейчас почему-то заведено присылать тексты интервью на согласование, хотя я не знаю зачем: я считаю, если ты ведешь публичную деятельность, то должен отвечать за свои слова и не исправлять их потом. А когда заранее вопросы присылают, это же вообще ненормально. Если журналист договаривается с человеком об интервью, он обрисовывает ему общий круг вопросов, на какую тему хотелось бы поговорить. А когда от него требуют вопросы, чтобы проверить, нет ли там подвоха, вдруг чиновник что-то не то скажет – ну это бред полный, как, собственно, потом, когда присылают интервью на согласование. У нас пресс-служба смотрит тексты, но проверяет только фактологию, чтобы неточностей или искажений не было.
– Зря Вас упрекали в предательстве, Вы «неправильный» чиновник – остались журналистом.
– А знаете, я вообще думаю, что в журналистике и работе Уполномоченного очень много общего. Во-первых, надо уметь слушать, а слушать иногда очень тяжело. Столько горя и несчастий, о которых я здесь выслушиваю, конечно, не было на телевидении. Когда у меня бабушки плачут на приемах, на самом деле, это искусство, и искусство в том числе журналистики – умение выслушать, посочувствовать, если удастся, то помочь. Но даже если мы не можем помочь, настолько запущенная ситуация, они уходят немного успокоенные и говорят: «У вас это единственное место, где хоть можно выговориться». Наверное, немаловажно, что у меня публичных выступлений достаточно много: семинары, конференции, где тоже помогают журналистские навыки, когда ты можешь сформулировать свою мысль. А вообще, мне иногда снится кошмарный сон, что я опаздываю на прямой эфир. Я бегу по коридору и опаздываю на передачу.
– Может, это ностальгия?
– Не знаю, но сон начал сниться после того, как я реально опоздала на прямой эфир на две минуты, и он преследует меня всю жизнь. Тогда у меня была серьезная эмоциональная встряска. У меня завис компьютер, как это всегда бывает, в самый неподходящий момент. А мне надо было в блок новостей поставить информацию о Чечне. Поскольку компьютер завис, я не могла распечатать текст и отдать его на «суфлер». Мы тогда сидели на четвертом этаже, а студия была на первом. Обычно хватает времени, чтобы ведущий отправил на распечатку свои тексты, которые ожидал «суфлер», вальяжно спустился, поправил макияж и сел «в кадр». А тут такая техническая неполадка! Я понимаю, что и без этой информации не могу, и компьютер висит – не распечатать. Идут последние минуты перед эфиром, состояние жуткое. Уже 19.28, а эфир в 19.30. И я, лихорадочно нажимая на все кнопки, наконец, отправила тексты и на «суфлер», и на распечатку, и пустилась бежать в студию. Я бегу и понимаю, что уже 19.30 и «суфлер» не успеют включить, потому что им надо еще отредактировать и отформатировать тексты. Пока я бежала, на мониторе была заставка часов, а когда я влетела в студию и, запыхавшаяся, неприпудренная, пристегнула микрофон, они поставили заставку «Информ ТВ» на 30 секунд. Поскольку я очень быстро бежала, то не успела отдышаться, и первый большой кусок, где надо было читать основные новости, выглядела, как взъерошенная курица, которая еще и заикается, потому что «суфлера» нет. Это было самое ужасное воспоминание в жизни. На две минуты из-за меня задержали вечерний эфир. Это был очень серьезный проступок.
– А сейчас Вы хотели бы вернуться на телевидение? Оно ведь сильно изменилось?
– Да, оно, конечно, очень сильно изменилось, хотя я смотрю «78 канал», который стал вместо «Лайф-ньюса», там такая неплохая команда, и мне кажется, они возвращаются к традиции петербургского телевидения, «сотки», там поднимают чисто питерские темы. В информационную редакцию, наверное, я уже не хочу возвращаться. Это удел более молодых, задорных. Авторскую программу вести, может быть, и хотела бы. Мне осталось два с половиной года работать в должности Уполномоченного, и если я к тому времени буду не очень старенькая и не в маразме, то, в принципе, конечно, есть у меня одна мысль. Но делиться ей пока не буду (смеется).
Беседовала Нина Башкирова
Фото предоставлены Светланой Агапитовой