Антон Георгиев, владелец ООО «Медовый дом» и фабрики «Крестецкая строчка», рассказал «Новому проспекту» о горькой стороне сладкого бизнеса и современных особенностях русского промысла.
Антон, в сентябре стало известно о вашем сотрудничестве с Россельхознадзором по выявлению недобросовестных производителей меда. В чем суть и для чего вы это делаете?
— Мы с Россельхознадзором проработали стратегию, алгоритм контроля меда, поступающего от региональных пчеловодов-производителей. Мы считаем, что именно на уровне регионов имеет место недостаточный контроль, так как в Россельхознадзоре работает очень мало сотрудников: на район может быть один, максимум два инспектора, а пчеловодов тысячи. Получается, что они просто физически не могут ко всем выехать и взять отбор проб.
Соответственно, производители сами привозят специалистам пробы, и они уже проводят исследование, на которое к тому же очередь. Пчеловоды сдают только тот мед, который точно пройдет по качеству. К производителям-переработчикам, таким как мы, приходит уже партия с документами и свидетельствами о прохождении всех видов контроля. Люди заплатили за исследования немалые деньги, но по факту мы не должны признавать эти результаты. Понятно, что вероятность попадания меда с антибиотиками высока.
Виноваты, как всегда, производители, которые фасуют продукт, потому что их проще всего наказать: пришел в магазин, купил, наказал. А мы-то, по сути, этот мед не откачиваем, только расфасовываем, и к нам он приходит с ветеринарным свидетельством и результатами исследования.
Получается, что сырье должно проходить проверку дважды?
— Меня это все удивляет: если ко мне пришло проверенное сырье от производителя, почему я должен снова все многократно исследовать? Главное, это и тяжело делать. Фляга меда из партии может быть собрана из разных ульев, и, получается, нужно сдавать пробу из каждой. А один тест на антибиотик стоит около 16 тыс. рублей при оптовой стоимости фляги в 5 тыс. рублей. Проверка на минимум антибиотиков обходится в троекратную цену. Соответственно, стоимость сырья, если я буду тестировать каждую 50-килограммовую флягу, возрастет минимум в 3 раза. Я могу смешивать, допустим, 10 т меда, но велика вероятность ситуации, что 90% меда были качественными, а остальное нет. Сырье тест не пройдет, а потом куда мне это все девать? То есть положение дел достаточно сложное.
Нам пришлось купить свое оборудование, чтобы не платить такие суммы. Теперь исследования стали обходиться в 2 тыс. рублей вместо 16. Но это все равно дорого, это увеличивает стоимость конечного продукта почти на 20%. Торговые сети же цену хотят постоянно снижать.
На Украине, например, есть два варианта формирования стоимости: на мед без антибиотиков и с ними. Это европейская практика, так как наш сосед давно экспортирует за границу. К тому же сейчас мед с антибиотиками реализуется Украиной больше на внутреннем рынке, а раньше его продавали России.
Но надо сказать, что эта доля антибиотиков в меду в пересчете на годовое потребление ничтожна. Любая одна купленная в магазине курица будет содержать в себе в сотни, а то и в тысячи раз больше антибиотика. Разница в том, что мясо производители пролоббировали, а мед — нет.
Содержать свою лабораторию — дорогое удовольствие для компании?
— Чтобы собрать весь комплекс английской установки Randex, потребовалось около 10-12 млн рублей. Лаборатория располагается на производстве в Новгородской области, но пока не аттестована, так как мы проводим анализы только для себя. Думаем получить лицензию, чтобы делать их и другим производителям. По России максимум 2 медовые компании проводят собственные тесты. Все-таки отдать 10 млн рублей для такого бизнеса — это достаточно существенное вложение. Помимо самого оборудования, необходимо обустроить лабораторию. Нам все вместе, покупка оборудования и строительство лаборатории, обошлось в 15 млн рублей.
Чтобы аттестоваться, нужно соответствовать многочисленным требованиям: сотрудники с высшим образованием, профильные лаборанты, определенные площади, помещения. Все это тоже достаточно затратно, если проводить исследования только для себя.
Какие препараты применяются в России?
— У нас с советских времен пчел разрешено лечить антибиотиками. Когда насекомые только начинают работать в сезон, особенно это касается кочевых пасек, пчеловоды начинают подкармливать их антибиотиками, чтобы они не заразились друг от друга. Поэтому первый мед — каштан, липа — практически весь содержит антибиотики. Как бороться с этой проблемой, я не знаю.
В Европе пасеки имеют страховку. Если там заболела какая-то пчелиная семья, то приезжает специальный аварийный комиссар, уничтожает всю пасеку, сжигает, и пчеловод получает полную страховку. Она покрывает ему покупку новых здоровых и сильных семей и стоимость среднего урожая. В принципе, им выгодно уничтожать пчел, потому что полученная компенсация — это сумма, которую они бы и так получили в конце сезона. Так им не надо трудиться, работать — новые здоровые семьи будут в любом случае. У нас заболевшие пчелы — это потеря целого состояния. Каждая пчелосемья стоит где-то от 7 тысяч рублей, а всего их у производителя, допустим, сто. Всех уничтожить — это все равно что в петлю залезть. Естественно, что они не будут рисковать. А наше государство, я думаю, в ближайшее десятилетие точно не сделает такие страховки.
Раньше препараты для лечения пчел содержали антибиотики, сейчас же они в составе просто не указываются. Добавление того же левомицетина — это самый дешевый способ выпуска. К тому же опыляют поля из-за слабости растений. Остаточные продукты опыления могут попадать в мед.
Как продвигается сотрудничество с Японией и Азербайджаном?
— С Японией все идет хорошо, после полугодовой переписки договорились на поставки смузи на 2 млн рублей ежемесячно (1 контейнер) с содержанием меда не более 50%, чтобы не попасть под контроль Росветнадзора. С Азербайджаном мы пока не работаем, но, мне кажется, это достаточно перспективный рынок, и надо его более тщательно проработать.
В чем отличие иностранных потребителей от российских?
— В каждой части света свои особенности. В Азии мед любят использовать в различных соусах, а в чистом виде его не едят. Японцы пробовали наши медовые смузи и спрашивали, как их потреблять. Я удивился: «Ну как, просто взял ложку и съел». Оказывается, японцы так просто не купят: человек должен знать, для чего этот продукто и как это едят. Говорю: «Можно на хлеб намазать, можно с чаем». Они попросили указывать это на банке: этот сладкий десерт к кофе или к чаю, для утра или вечера. Японцы вообще живут по правилам, поэтому им нужны четкие инструкции.
Для нас самый интересный рынок — это Китай. Туда можно поставлять самый большой объем, но китайцы защищают свой внутренний рынок, предвзято тестируют нашу продукцию. Выявляются какие-то вещества, на которые в России даже лабораторий нет, чтобы проверить. Один из таких препаратов, который они выявили, можно обнаружить только в Польше и в Великобритании. Как это проверять в нашей стране — одному Богу известно.
Вы три года развиваете историческое производство — фабрику «Крестецкая строчка». Довольны результатами?
— Мы закончили полную реконструкцию: начиная от заливки новых полов, ремонта стен, крыши, стропильной системы, заканчивая модернизацией оборудования и набором и обучением персонала. Провели ребрендинг, поменяли ассортимент, начали выпускать одежду. Научились работать и начинаем потихоньку развивать продажи. Когда покупали фабрику, я считал, что понадобится около 300 млн рублей инвестиций. На сегодняшний день уже примерно 250 млн рублей вложили. У нас не было цели спешить, мы делали все аккуратно, качественно, самостоятельно, так что на самоокупаемость «Крестецкая строчка» выйдет не раньше, чем через год. Объем продаж пока очень маленький — около 1 млн рублей в месяц. Нам нужно выйти на выручку в 5 млн рублей. Есть положительная ежемесячная динамика, бренд становится известным. Все топовые российские дизайнеры уже к нам обратились. Работали с Ольгой Вильшенко, сейчас ведем переговоры с Ульяной Сергиенко. Моя жена по образованию дизайнер, так что разработка коллекций и техническая часть процесса на ней.
Полная версия интервью: https://newprospect.ru/takoy-vot-russkiy-promysel
