Про ИВС
Изолятор Временного Содержания. По старому, кажется, КПЗ. В Москве находится на территории МУРа, на улице Петровка, 38. В народе это место называется просто – Петры. Маленькая такая тюрьма. Тюрьмочка. Есть за горами за лесами – маленькая страна… Есть за домами за офисами – маленькая тюрьма. Там люди с добрыми глазами, там жизнь ментов полна. Центр города, между прочим. Мимо, по улице Петровка люди ходят днем обычные, москвичи и гости столицы. И ночью ходят тоже. И не подозревают, что совсем рядышком, вот буквально за стеной – она. Пять этажей. Пять продолов. На верхнем допросные, много. На первом – приемка, помещения для конвоя, медчасть, выдача матрасов и постельного белья. Белье одноразовое, больничное. Тонкое, скатывается. Считается одноразовое, а ты на нем спишь все время, пока на Петрах находишься. То есть десять дней, больше держать не могут. Почему и называется – временного содержания. Кого где принимают в Москве, всех или сразу в тюрьму, или сюда. Матрасы ватные, в комках, довольно старые. В хату практически ничего нельзя. Кипятильников нет. Лекарства нельзя. Доктор раз в день обходит, выдает тебе твои таблетки, по одной. И смотрит внимательно, чтоб сразу выпил. А то вдруг сразу все заглотишь. Непорядок. Передвижение по Петрам только в наручниках. Выкликают: открывается кормяк, кричат – на «Д» фамилия! Подходишь, говоришь свою фамилию, если на букву «Д» начинается. Руки суешь в кормяк, тебе наручники надевают, руки обратно отдергиваешь, кормяк закрывают, дверь открывают, тормоза то есть, и выходишь. Лицом к стене, руки выше, руки в гору, обыскивают, и ведут. На допрос, к адвокату, к доктору, или пальцы откатать. Больше в принципе некуда там ходить. Раз в неделю баня, утром, там без наручников. Заржавеют. Баня – душ обычный, на каждом этаже свой. Даже мыло лежит бесплатное, совершенно деревянное, коричневое, никак не мылится, но – оно есть. Да здравствуют тюремные поставщики. Хат я там сменил три. Две по три шконки, третья была попросторнее, пять шконок. Курят везде, хаты ж небольшие. Дальняк – огороженный уголок хаты, загородка до пояса. Дырка в полу, как раньше на вокзале. Заходишь, открываешь вентиль воды из бачка, выходишь, закрываешь вентиль. Руки помыть не забудь. Все видно, все слышно. Есть радио. Конкретно – радио Росии. Врубают в шесть утра. Гимн. Вырубают в десять вечера. Отбой. Весь день тебе развлечение, слушать рассказы русских классиков и рекламу средств от простатита. Вывод – вся страна у нас литературно подкованная и простатитом мается. Каждую минуту, кроме шуток, в шнифту глаз продольного. Вот как пасут временно задержанных. Мало ли чего. Вдруг ты на себя руки наложишь или сокамернику ухо отгрызешь. Проверка, конечно, по утрам. Заходит целая делегация, человек пять, интересуются – жалобы есть? Жалобы есть, ваша честь. Наша честь не хочет здесь присесть. Милый дедушко, отпусти меня отсюда. Это не к нам, господа наркобароны, растратчики и угонщики. К нам – жалобы по поводу содержания. Ну тогда жалоб нету. Зажигалку можно – зажигалку нельзя. Можно спички. Ножницы можно – ногти стричь. Ножницы нельзя, можно щипчики, медсестра принесет днем, в растворе спирта. Раствор спирта выпить можно? Раствор спирта выпить нельзя. Можно ногти стричь. Книги можно. Книги еще как можно. Просвещайся. Что осталось от прежних арестантов, принесут. Читай – не хочу. Питание как? Питание ништяк. Реально. Тюрьма маленькая, хозотряда своего нет. И кухни нет как таковой. Есть титаны с кипяченой горячей водой и кувшины в хатах. Надо – нальют. Через решку. А пайку носят из соседнего кафе. Ресторанное питание, три раза в день, и чай горячий. Конечно, мяса маловато, и рыбы должно быть побольше, но мусора же тоже люди. Им-то небось за деньги, а мужики здоровые, им мясо нужно, и зарплата не ахти. Ну ты понял. Даже без мяса, ни на одном централе в Москве такой пайки нет. Грех жаловаться, что называется. Как я понял, близость к начальству определяет характер жизни на Петрах. Вот оно, через решку видать – руководство всего российского угрозыска. Оттого повышенное внимание к арестантам, обращение строго на вы, питание наркомовское, никакой живности в хатах, но и – хождение в наручниках, прогулка точно в такой же маленькой хате, только без шконок, ни чаю не согреть ни кофе не выпить, и радио это долбаное. С утра до вечера с перерывом на сончас. В общем, действительно, больше десяти дней делать тут нечего. Скучно, и хаты маленькие. Места еле-еле пройти между шконками. Этак ноги затекут. И тормоза хлопают очень громко, но это фишка такая. Типа, не забывай, где ты. Типа, не забалуешь здесь.
Ну да ладно. Не это главное, главное же, как и везде, это люди. А люди на Петрах разные. Половина новеньких, как я, с воли, а другая половина – бывалые арестанты, со всех московских централов. В чем смысл – очень просто. Если, например, преступление совершила группа людей, или, по-нашему, по-арестантски, делюга групповая, и их надо по-быстрому расследовать, например, сроки выходят содержания под стражей, или дело пора в суд передавать, а там еще конь не валялся, то следаку проще собрать всех восьмерых, допустим, на Петры, конечно в разные хаты, чем к каждому по отдельности на СИЗО кататься. Не накатаешься, да там и проход труднее. А здесь на Петровке раз и зашел, и всех допросил по очереди. Вот и собирают народ. Хоть на десять дней. Потом могут на централ отвести для соблюдения законности хоть на пару дней, и снова сюда на десять. И так до бесконечности. Закон позволяет. И где же, как не здесь, и происходит первое знакомство новичков с тюремными азами, буками и ведями. Вот как было со мной. Триллер, не иначе. Ночь темная, рассвет скоро, часов в тюрьме нет, иду с матрасом, без вещей пока, откуда им взяться. Второй продол. Дверь массивная, я еще не знал, что она тормозами называется. Ключ в дверь, открывают, не полностью, только чтоб прошел внутрь, дверь на цепи, прошел, дверь захлопнулась. Три шконки, одна пустая, у двери. На двух других спят мужики. Здорово, говорю, тихо так, вдруг разбужу. Разбудил, только не я, а дверь. Как грохнула за спиной. С ближней шконки человек приподнялся, говорит – как зовут – Яша, говорю. Беда какая? Чего? Статья какая у тебя? Назвал. Спать будешь? Буду, конечно, двенадцать часов принимали. Поспать бы. Ложись, говорит, утро вечера мудренее, и сам на шконку обратно завалился. Постелил я матрас, белье сверху это одноразовое, еле хватило на всю длину, и улегся. Светло, луна светит. Та, которая лампа ночного света. Прямо в глаза. Накрылся одеялом тонким шерстяным, и вырубился. Снилась мне пустыня с дикими оранжевыми красками и ветер над барханами. Быстрый сон. И тут, неожиданно, прямо в сон, в мозг прямо, входит дикий страшный рев – Россия священная наша держава… Умирать буду, а этот момент не забуду. Продираю глаза, свет, рев этот откуда-то, как будто со всех сторон, стены голые тюремные, спина ноет от комков в матрасе и от прутьев жестких железных, первое впечатление – ужас. Дикий, непередаваемый ужас. Где я? Что со мной? Что это было вчера и сейчас – это разве не сон? Нет. Это не сон. Это началась тюрьма.
Что главное в тюрьме? Важного много – сколько народу в хатах, какое отопление, питание, вода горячая, сырость, вид через решку, как передачи носят, это все важно. А что главное – главное в тюрьме это люди. Те, с кем ты сидишь. Потому что они определяют все. Всю твою дальнейшую жизнь. Как ты будешь сидеть. А сидеть можно по-разному. Можно сидеть нормально, как сидит большинство арестантов. Если ты порядочный, сознательный и адекватный. Можно сидеть хорошо. Лучше, чем многие живут на воле. Это, конечно, не для всех, но можно. Есть и такие. А можно сидеть плохо. А можно сидеть настолько плохо, что день будет считаться как месяц, а месяц как год. И все зависит от тебя. На воле, на свободе, люди тоже важны. В каком коллективе ты работаешь, кто твои соседи по дому, с кем ты на улице столкнулся. Но. Если что не так. С работы можно уволиться. Квартиру можно разменять. А на улице от злых дядек можно просто убежать. Дают – бери, бьют – беги, да? Да. А в тюрьме, братцы, не так. Не уволишься ты отсюда, и не поменяешься хатами с соседом, и бежать-то тоже некуда. То есть можно встать на рывок, совершить побег, но это немножко другая история. Во-первых, сложно. Система всяческих охранений где-где, а у нас на родине, не стоит на месте. Всяких спецсредств, и ручных и электронных, прибавляется. А у человека сверхспособностей не прибавляется, хоть тресни. Поэтому бежать, оно конечно, попытаться можно, но шансов немного. К тому же, могут и пристрелить. Поймают, четыре года плюс к сроку, насколько я слышал. И полосочка красная. Один побег был с централа, по слухам. Выпускали человека из тюрьмы за отсиженное, а вместо него вышел похожий человек, которому сидеть и сидеть. Поменялись фамилиями. Ну, пока мусора прочухали, человек централ благополучно покинул. Без шума и пыли. Выходит, побег. Правда, не совсем удачный. Говорят, человек не нашел ничего лучшего, как направился прямиком к своей машине, которая пару лет стояла на стоянке рядом с его домом. Где и был повязан. И направлен обратно на централ, с соответствующими напутствиями в области ребер и спины. Нет, бегут редко. И сидеть тебе с людьми, возможно, довольно долго. Надо учиться уму-разуму, и пытаться встроиться в жизнь тюремную. Она, в общем, нехитрая, но – своеобразная. Мне повезло, я так считаю. Довелось на Петрах сидеть с интересными людьми. Да, я не ошибся. В тюрьме, братцы, сидят люди. Такие же, обычные люди, как везде. Просто попали в беду. Они разговаривают, как люди, ведут себя, как люди, имеют свои слабости и привычки. Просто – так карта легла. Так жизнь сложилась. Жизнь вообще, интересная штука. Живешь и не подозреваешь, что ждет тебя впереди. Говорят, хочешь насмешить бога – расскажи ему о своих планах. Ха-ха. Еще говорят – человек полагает, а бог располагает. И много еще чего говорят, в ту же тему. Все правда. Вот, попал человек в такие обстоятельства. И важно остаться именно человеком, светлой людской масти. Не скурвиться, не опуститься, не впасть в глухое отчаяние. Упал дух – страдает тело. Не падай духом. Свыкнись, терпи. И жди. Когда-нибудь и на нашей улице перевернется грузовик с пряниками. Так мне люди объяснили. Бывает же, срок скостят. Дело развалится. Амнистия бывает. УДО тоже бывает. И вообще, все на свете когда-нибудь да кончается. Как говорил бравый солдат Швейк – как-нибудь да будет, потому что еще ни разу так не было, чтобы никак не было. А покуда – просто живи. Не верь, не бойся, не проси. Кто думает, что в тюрьмах все сплошь арестанты – безумные косоротые выродки, которые с утра до вечера жрут друг друга поедом, и начальство – патентованные садисты с пустыми глазами, могу вас разочаровать. Может, где-то и есть, мне пока не встречались. Это все больше в фильмах, особенно американских. Шок и трепет, мясокровища. И в объемистых трудах титана политической мысли Солженицына. Ну, с фильмами понятно. Фильм, он должен делать кассовые сборы и щекотать нервы обывателю с первого до последнего кадра. Чтобы зритель жевал попкорн и покровительственно смотрел на свою девушку. Вот какой я крутой, на какой ужас жизненных реалити я тебя привел. Но не бойся, я с тобой. Ты как, дашь мне сегодня? Тем более, за попкорн я уже заплатил. А Солженицын – это тот, который после отсидки в лагере решил, что он диссидент, сбег за океан на комфортабельном аэроплане и потом в американском сенате просил, чтобы на Россию сбросили водородную бомбу. Надеюсь, ему на том свете соответствующий барак предоставили, с такими же, как он. Пожизненно, то есть посмерственно. Вечно-бесконечно. А мои знакомые по Петрам не унывали. Рубен – деловой, Санек – спортсмен, Димон – крадун, Андрюха – аферист, Славик божий человек. Все матерые арестанты, все в тюрьме не первый раз. И не второй. И меня учили – не унывай, Яша. Жизнь не кончилась. Рубен не давал просто так сидеть на шконке и тупо в стену пялиться. Рубен, человек опытный, столько в жизни повидал. И рассказывал. Интересно так, какие смешные ситуации в жизни были, с кем общался на воле, что видел, где бывал. Всю страну объехал. Кого только не знает. Рассказывал, в красках, в подробностях, сам смеялся. Когда уставал, закуривал. И говорил – теперь ты, Яша. Рассказывай. Все равно что. Вспомни что-то интересное, ведь было же. А для меня все, что было – как в прошлом веке. Как в учебнике истории. Древнего мира. Бог ты мой, да когда же это было. Вспоминай, говорил Рубен, вовсе это не так давно! И говори, не молчи. Не уходи в себя. Оттого, что сам себя мучишь тут, никому лучше не будет. А будет тебе только хуже. От тоски люди болеть начинают, так что давай, говори. И вспоминал чего-то, рассказывал, сам увлекался, и смеялся, и Рубен улыбался и курил. Нормально, братан, и время быстрее идет. Санек про победы в соревнованиях делился, и про здоровье подробно говорил, как его, здоровье, не потерять в этих наших некурортных условиях. Он, кстати, не потерял. После стольких лет отсидки. Димон любил книги. Рассказывал, что читал, а читал он много и разного. Быстро читал, увлекался. То же самое, время идет шибче. И меня про книги расспрашивал, что нового интересного вышло, чем нынче читатели увлекаются. Сам читает, на меня поглядывает и говорит время от времени – Яша, сними каску! Выйди, то есть, из оцепенения, сделай лицо попроще. Строго так говорит, чтоб я и правда, снял эту каску. Каску мыслей дурных и сожалений пустых. Назад все равно ничего не вернешь. Что выросло, то выросло. Так что, сними каску и ты, читатель. Ну ее. Андрюха в своих рассказах дошел сперва до института, потом назад до армии, потом назад до школы и в итоге до детского сада. Интересно слушать, и все в принципе знакомо, и есть что добавить. Росли-то в одной стране. Славик про себя ничего не говорил. Он говорил с богом. То есть он все молитвы, какие есть, знал наизусть. И про себя их читал. И улыбался, светлой тихой улыбкой. Говорил, что страшные дела творил, но пришел за годы отсидки к Нему. Пить бросил, колоть бросил, вес сбросил со ста двадцати до пятидесяти килограмм, по хате не ходил, а как бы перемещался. Смотришь – мгновение прошло, а он уже в другом углу. Пайку свою отдавал, ешьте, братцы, мне не нужно. Чай только. И всем нам твердил – вы не волнуйтесь, братцы, все у вас обязательно будет хорошо. И я поверил. Вот с какими людьми сидел я на Петрах. Вроде все разные, а как похожи. Доброго здоровья вам, братва, и воли золотой. Пусть все будет у вас так, как вы задумали. Каждому яблоку – место упасть. Каждому вору – возможность украсть. А мы с вами выходим из хаты на Петрах, спускаемся по лестнице на первый этаж, сдаем матрас, подушку и одеяло, кидаем в угол каптерки использованное постельное белье, пристегиваемся наручниками к конвою, уже дело-то привычное, лезем в железную газель, и ждет нас что – ждет нас дорога дальняя и ждет нас – казенный дом. На централ нас везут, братцы. Каково-то оно там?