Москва — город особый. Банально, правда? Можно ещё с тем же успехом сказать величественный, а ещё лучше добавить — уникальный. И не исключено, что эта уникальность — следствие особого географического расположения, которое отнюдь не случайно, а скорее интуитивно было выбрано когда-то Долгоруким. И очень может быть, что и девятьсот лет назад, в здешнем воздухе, так же, как и теперь, физически ощущалась та разность потенциалов, та энергия места, что с веками только усиливалась и росла. Москва, это как вечное поле боя. Как неумолимый снайпер, что держит участников битвы под прицелом. Как нависающая грозовая туча. Молния и гром, что не раз сжигала этот город — вспомним историю, а потом становилась источником его возрождения. Или же нет, образ грозы, слишком романтичен. Возможно, к старым временам и применим, но сейчас воображение рисует совсем другую картинку. Москва, как гигантская трансформаторная будка, преобразующая жизненную энергию полутораста миллионов россиян в деньги. Очень даже неплохое сравнение, хотя и снова банальное. И не важно, кто стоит у руля Москвы. Если рулевой не соответствует масштабам, она отвергнет несчастного, как «не оправдавшего доверия». А у нового градоначальника выбор всегда небольшой: либо покориться ей и соответствовать размаху, либо самому попасть под каток безжалостных преобразований.
Вот такие, даже не мысли, а некие ощущения, плохо выразимые словами, приходят в пустую от усталости голову, сидишь за чашкой кофе, где-нибудь в центре и глазеешь в окно на снующую туда-сюда толпу. Которая ничего не видит, кроме цели, что застилает её глаза, а если в них и можно что-либо прочесть, то только одно желание — успеть. Трудно людям быть счастливыми в таком городе. Успешными — пожалуй. Если сумеешь подключить к этому трансформатору свои проводки. Или к трубе, по которой текут деньги, прикрутить свой краник. Тут, как повезёт, могут и не заметить. Или самому завладеть Главным Краном или Главным Переключателем. Но это дело опасное, желающих много, а Переключатель — один. Кроме того, надо ещё и в электричестве разбираться, а то сунешь пальцы не туда… Да и место давно занято. Лучше уж вот так, беззаботно сидеть за столиком, попивать кофеёк, смотреть на девушек и думать, как лучше потратить остаток дня перед поездом.
«Тоже мне философ, сам, небось, бегал только что, как савраска. Ничуть не меньше этих». Каждый приезд в командировку всегда был заполнен беготнёй и суетой. И к вечеру ноги отказывались ходить. Поездки были частыми, а дела заканчивались рано. Околачиваться на вокзале в ожидании поезда не хотелось. И, волей-неволей, выработалась привычка перед обратной дорогой, занимать свободное время чем-то содержательным. Была на примете пара мест, со своеобразной и адекватной культурной программой, но посещение стоило денег, а сегодня с личными деньгами было туговато. Поэтому решил, ограничится прогулкой по центру, спуститься на минус третий этаж в ресторанный двор в «Охотном Ряду», и, возможно, сходить в кино. Но, там, где хотелось перекусить, стояли несметные очереди, а туда где очередей не было, подходить не захотелось. Афиши же в подземном кинотеатре, наперебой предлагали такое, что, прочитав аннотацию к этим «фильмам», становилось ясно, что смотреть нечего. После долгих колебаний, посетил сетевой маркет — благо всё в одном месте, и купил фляжку коньяку. На всякий случай. Случай же наступил быстро. Уже на эскалаторе ведущим наверх, откупорил и, почти не скрываясь от людей, сделал пару хороших обжигающих глотков, положа затем початую фляжку во внутренний карман куртки.
Ясен пень, что на поверхность я выбрался уже со слегка изменённым коньяком сознанием. По площади, организованной, как и всё в Москве — с размахом, гуляли весёлые люди. О том, что земля под ногами на три этажа вниз заполнена продавцами и ротозеями, напоминала пара полусферических стеклянных куполов. Я спрятался от осеннего ветра, за гранитным парапетом и просто стал наблюдать за людьми. Рядом весело общалась компания молодых людей, возле которой девушка с бордово-синими волосами, сидя на корточках, пыталась поймать кадр, направляя камеру сквозь толпу. Вернее сквозь ноги стоящих людей. Я из любопытства, и, отчасти нахально, присел рядом, чтобы самому посмотреть, что она, там, увидела и хочет снять. Кадр был хорош. Игра света и тени от многочисленных фонарей и неожиданный ракурс, создали вполне себе замечательную картинку. Девочка, похоже, это тоже чувствовала, и пыталась на глаз найти оптимальную точку для съёмки.
— Вы хотите ноги снять?
— Да. — равнодушно ответила она. У неё в двух местах была проколота пирсингом бровь и в одном месте нижняя губа.
— Ничего не выйдет.
— Почему? — безразличие сменилось интересом, — Вы фотограф?
Вместо ответа я снял с объектива её камеры защитный колпачок.
Девушка смущенно заулыбалась. И протянула руку:
— Я — Кэт.
«Незатейливо, однако»
— А я Милан. Я из Питера.
— Класс, люблю Питер.
Потом я был представлен всей компании, уже на правах хорошего знакомого. Правда, немного странно было быть своим среди ребят, которые младше тебя практически в два раза.
— А чем ты занимаешься? — спросила Кэт.
Я замялся, потому что рассказывать о работе — что может быть скучнее. Поэтому поделился увлечением.
— Музыку пишу. При помощи диджейских программ.
Это была почти правда. Купленные с лотков диски позволяли из семплов, маленьких обрывков мелодий, аккордов, составлять что-то похожее на музыку. Причём на самом обычном компьютере. Кстати, получалось неплохо. Некоторыми треками я даже гордился.
— Князь, иди сюда, — Кэт подозвала довольно неказистого парня, — он тоже музыку пишет.
Князь стоял чуть поодаль с наушниками на голове и оживленно реагировал мимикой и жестами в такт ритму, что вливался ему в уши. Хозяин плеера и наушников явно торопился, но терпеливо ждал, когда Князь дослушает трек до конца.
— Парни, а что вы там такое крутое слушаете?
Хозяин плеера взмолился:
— Не могу, опаздываю, двадцать минут осталось…
И убежал. До чего двадцать минут осталось, куда опаздывает, осталось тайной, а с Князем у нас завязался вполне профессиональный разговор о достоинствах и недостатках разных музыкальных программ. Потом я предложил ему коньяк. Из горлышка.
— Вообще-то тут нельзя. Менты стремают, — сказал он, но не отказался.
Неожиданно нашу непринуждённую компанию раздвинул бугай, под два метра ростом, с бычьей шеей, налысо стриженной головой, и в сопровождении какого-то очкастого ушлёпка ростом, от силы метр шестьдесят. Оба бухие до той стадии, когда пьяная эйфория готова на ровном месте перерасти в агрессию. Все это почувствовали и ждали, что будет дальше. Бугай поставил на гранит литровую бутылку водки и сказал:
— Пацаны, давайте выпьем, я сегодня гул-ляю, угощаю.
Добродушно так сказал, но довольно непререкаемо.
Ему осторожно ответила какая-то девушка, из нашей компании:
— Мужчина, здесь запрещено пить, полиция ходит.
— Да ладно, это всё херня, — бугай достал из кармана какие-то корочки и гордо пояснил, — Во, видите, капитан ФСБ.
Потом добавил, панибратски облокотившись на моё плечо:
— Ребята, как я вам завидую, вы такие молодые, а я уже такой старый. Мне уже тридцать шесть лет.
Оказывается, пожаловаться на жизнь пришел. Мне же тогда было всего лишь сорок два, и я посочувствовал горю, аккуратно сняв его руку со своего плеча:
— Время штука такая...
Бугай продолжал, полным горечи голосом, рассказывать молодым девчонкам про свою стариковскую судьбу, компания мужественно терпела, а мы с Князем отошли чуть в сторону, чтобы продолжить наши разговоры.
В каком-то старом советском фильме, где герои, застигнутые в аэропорту непогодой, ждали разрешения на вылет, пожилой пассажир профессорского вида стал запросто разговаривать с молодой попутчицей. Справедливо полагая, что совместное ожидание сближает. Вряд ли при других обстоятельствах они когда-нибудь разговорились бы вообще. Так вот, девушка, в силу предрассудков присущих молодости, или же просто от недостатка ума, обмолвилась о разнице в возрасте, о приличиях, которые, по её мнению, необходимо соблюдать. На что профессор заметил, что по большому счёту, все люди делятся всего на две категории: на живых или мертвых. И добавил, что такое разделение, тоже относительно, потому что некоторые люди продолжают жить и оставаться молодыми и в старости, и даже после смерти, а некоторые в двадцать лет, производят впечатление настолько неживых, что возникает ощущение, что их просто забыли похоронить. Тогда эта мысль понравилась, а сейчас всплыла в памяти, вызывая самодовольное чувство превосходства перед этим биороботом. Но недолго.
Появился наряд ментов из двух человек. Указывая на бутылку водки, по-прежнему стоящую на парапете, мент, почему–то именно у меня, спросил:
— Ваша?
— Нет.
— А чья?
— Я не знаю.
Бугай, хоть и мудак порядочный, но это же не повод, чтобы его сдавать.
Мент, похоже, не поверил.
— Ваши документы.
Хорошо знакомый с тем, как надо себя вести с мусорами вообще, а с московскими в особенности, я ровно и спокойно стал говорить:
— Вот паспорт с питерской пропиской, вот утренний билет — я приехал, вот билет — через час уезжаю.
Мусор паспорт взял, но отдавать не торопился.
— Пройдемте. — сказал он мне, и обращаясь к своему напарнику, добавил — Бутылку забери.
— А на каком основании вы меня задерживаете? — я был искренне удивлен, таким поворотом. Обычно, соблюдения паспортных правил, при проверках бывало всегда достаточно.
— Вы не трезвы.
— Это не преступление.
Разумеется, я хорошо понимал причину, по которой подвыпивший командировочный мог быть интересен мусорам, а также и то, что препирательство лишь усугубляет ситуацию. Но идти с неизвестными ментами, в чужом городе, и неизвестно куда совершенно не хотелось. Генетическая память и жизненный опыт в один голос кричали в мозгу — не ходи, опасно! Тем более, что у меня под одеждой, на теле со стороны подмышки, был закреплён специальный кошелёк (я называл его кобура), где сейчас находилась весомая сумма казённых денег. Но если дело дойдёт до обыска…, последствия предсказать было бы нетрудно. Правда, кобура была сконструирована таким образом, что даже при снятой верхней одежде, наличие её, скажем, под свитером было незаметно. Отсюда всё моё легкомыслие по этому поводу. А сейчас мозг лихорадочно работал, обдумывая, как мне поступить.
Надежду и отсрочку от неизбежных неприятностей, неожиданно дал эфэсбешник. Услышав шум за спиной, он обернулся, и, увидев, что полиция покушается на его бутылку, пресёк эту попытку бычим окриком:
— Поставь на место!
— Это ваша бутылка?
— Моя, и чо?
— Здесь запрещено распивать спиртные напитки.
Бугай осклабился самой омерзительной улыбкой, которую мне приходилось видеть:
— И чо?
— Ваши документы.
Тот извлек свои корки жестом абсолютной веры в безнаказанность. И, по-прежнему пьяно ухмыляясь, добродушно-унизительным тоном сказал:
— Как старший по званию говорю — вали отсюда, тут люди отдыхают.
Мент стоял, как оплёванный, но пытался сохранить лицо, мне его даже жалко стало. Хотя, только что, он сам был ничуть не лучше. Кроме того, мои документы, по-прежнему, были у него в руках и он их машинально теребил.
— Пьяный командир, мне не командир. — наконец сказал он.
Народ безмолвствовал. Бугай ухмылялся. Мент выглядел безучастным. Представляю, какая сейчас буря кипела у него на душе. Хотя, что я могу знать о ментовских душах. Может быть, его программа поведения просто зависла? Зависла от ситуации, не предусмотренной уставом внутренней службы? Не знаю.
Через несколько секунд поиска, программа, таки, выработала оптимальную модель поведения, он, ни слова больше не говоря, развернулся и пошёл прочь. Его напарник, который за всё время вообще не произнёс ни слова, последовал за ним.
Я бросился вслед:
— Паспорт отдайте!
Тот, не глядя и не оборачиваясь, вернул документы.
Через час я уже сидел в поезде и пил заботливо принесённый чай. В окне сверкал огнями, уплывал и оставался позади, особенный, величественный и очень гостеприимный город Москва.