Глеб Богуш, юрист, эксперт по международному праву, доцент Высшей школы экономики — о подоплеке и последствиях конфликта в Керченском проливе. Российские пограничники атаковали украинские катера, пытавшиеся пройти из Одессы в Мариуполь через Керченский пролив, который с 2014 года Россия считает полностью своим. Катера и их экипажи арестованы. Мировое сообщество возмущено действиями России, Трамп отменил встречу с Путиным, все требуют освободить моряков и обеспечить свободное мореплавание в регионе. Россия заявляет о провокации со стороны Украины.
Глеб Ильич, кто спровоцировал конфликт? Украинские катера вошли в российскую акваторию или Россия что-то нарушила, когда их атаковала?
— Здесь вообще непонятно, в чем состоит «провокация». Впервые это слово прозвучало с российской стороны. Но какие именно действия Украины должны оправдывать применение оружия, аресты судов и моряков? С самого начала было расхождение и в том, где, собственно, проходили корабли. Если даже придерживаться мнения, что воды у берега Крыма — это территориальные воды России, то не очень понятно, перешли эту черту украинцы или нет. Сообщения украинского Генштаба говорят, что они были в 14 милях от берега, в то время как территориальные воды — это 12 миль от так называемых исходных линий. Даже если принять, что три корабля действительно находились в территориальных водах России, то действия, подобные предпринятым, допустимы только в том случае, если корабли нарушают спокойствие, угрожают безопасности судоходства и так далее. Более того, с учетом правил Конвенции по морскому праву об иммунитете военных судов, речь могла идти только о принуждении покинуть территориальное море, а не об аресте судов и моряков. Сам по себе проход через территориальные воды — этого недостаточно, чтобы заявлять о провокации. Как они провоцировали?
Слишком приблизились, подошли ближе 12 миль.
— Ну и что? Россия утверждает, что эти корабли представляли угрозу мореплаванию и парализовали судоходство и в этом регионе. Чем? Мы видели соотношение этих катеров и тех российских кораблей, что осуществляли против них операцию.
Такую же по смыслу ситуацию мы обсуждали, например, когда турки сбили российский самолет, нарушивший их воздушную границу. Тогда Россия говорила, что, мол, подумаешь — чуточку задели чужую территорию, а Турция заявляла, что самолет целых 15 секунд представлял страшную угрозу. Теперь Россия пересмотрела отношение к нарушению границ?
— Это была совершенно другая ситуация. Причем сама Турция признала свои действия ошибочными. Такие случаи, когда кто-то куда-то залетает или заплывает, случаются ежедневно. Если же были какие-то опасные маневры со стороны Украины, то достоверно об этом пока неизвестно. Поэтому самое важное здесь, что факты в представлении сторон расходятся. При этом мало что сделано для того, чтобы эти факты установить.
А что надо было сделать?
— Например — на созванном сразу Совете безопасности ООН создать комиссию. Можно сделать это в рамках других международных организаций. Инцидент такого рода в принципе затрагивает вопросы о применении силы, о статусе этих моряков. Нет понимания того, какие у украинских судов существовали альтернативные пути для прохождения через Керченский пролив. Любое движение в сторону пролива фактически означает вхождение в эти спорные, скажем так, территориальные воды. Попасть в Керченский пролив, не нарушив в таком понимании границу России, невозможно.
Как Россия относится к тому, что расследованием может заняться международная комиссия?
— Вот не знаю. Россия такой инициативы не выдвигала. Но, в конце концов, можно было бы установить, что заставило украинские корабли пойти именно таким маршрутом, хотя Украина не раз говорила, что ситуация в регионе напряженная, что Россия все время нагнетает обстановку. Но пока у меня вызывает вопросы именно применение силы со стороны России.
Как это вообще должно было происходить с точки зрения правовой? Что должна делать Украина, если ей надо провести корабли из Одессы в Мариуполь, а другого пути, кроме как через Керченский пролив, не существует?
— Между Россией и Украиной есть договор 2003 года, посвященный именно вопросу об использовании Керченского пролива и Азовского моря. Этот документ продолжает действовать. Он устанавливает свободу судоходства для всех судов — торговых, военных и других. Понятие «свобода судоходства» означает, что одно государство не вправе препятствовать другому в использовании акватории по основному назначению. Договор соответствует Конвенции по морскому праву, потому что Азовское море — это все-таки море. При всем его своеобразии.
В чем его своеобразие — с точки зрения права?
— Это так называемое полузамкнутое море. Исторически — это внутренние воды России и Украины. И это признает международное сообщество. В отличие от Черного, в Азовском нет так называемого открытого моря. Нет пространства, где могут плавать все без ограничений.
И поэтому, как я понимаю, понадобилось особое соглашение, чтобы договорились две страны.
— В том числе и поэтому. Договор предусматривал, что стороны впоследствии заключат дополнительное соглашение, которое установит границу в Азовском море. Но это так и не было сделано. И сохраняется некая неопределенность: где именно в Азовском море проходит граница.
Как все это происходило до 2014 года?
— До 2014 года море использовалось двумя государствами, но трения вокруг пролива были постоянно.
Какого рода трения?
— Сам пролив — не узкий. Но узкие в нем судоходные пути. И реально большие суда могут проходить только через ту его часть, которая примыкает к Крыму, к Керчи. Проходить через этот пролив трудно, там часто случались аварии. Поэтому прохождение судов всегда согласовывалось с керченским портом.
Техническое или юридическое?
— Техническое. Это не означает, что порт давал или не давал согласия на проход судна, но технически с ним всегда согласовывали. Просто из соображений безопасности. И поскольку Керчь была украинским портом, фактически получалось, что Украина контролировала поток. Это вызывало недовольство России. Напряженность привела к появлению упомянутого договора, хотя он больше отражал украинскую позицию, нежели российскую. Все поменялось в 2014 году. Сейчас, наоборот, порт контролируется Россией. Это приводит к задержкам украинских судов, которые Киев называет необоснованными.
Украина обвиняла Россию, что та якобы просто парализовала судоходство.
— Именно так. И это уже не соответствует договору 2003 года. О какой свободе судоходства можно говорить, когда одна страна может остановить ваше судно, подвергнуть досмотру, задержать и так далее? То есть спор существует. И спор этот по существу рассматривается в арбитраже в Гааге в соответствии с Конвенцией по морскому праву по обращению Украины. Разбирательство будет идти еще долго, это длинная история, всех подробностей которой мы не знаем.
Спор — о чем? На что жалуется Украина?
— Спор о территориальных водах и исключительной экономической зоне. Но надо иметь в виду, что по принципам этого судопроизводства через морской спор нельзя решать территориальный вопрос. То есть спор о Крыме там не решается.
А как можно определить принадлежность этих территориальных вод, не решив вопрос о Крыме? Все ведь упирается в то, что стороны по разному понимают «крымнаш»?
— Вот поэтому все так сложно. А теперь в этом споре произошли еще большие осложнения, появились новые аспекты: фактически Украина потеряла возможность свободного мореплавания. Для России это ситуация совсем неприятная.
Если исходить из международного понимания, то Крым — территория Украины, территориальные воды — украинские. То есть для всего мира украинские суда выходят из украинской Одессы и следуют в украинский Мариуполь, проходя хоть в четырнадцати, хоть в пяти милях от собственного берега. А по Керченскому проливу Украина может ходить по договору 2003 года. В чем может быть спор, если его решать без территориальных вопросов?
— Спор этот действительно тупиковый. Суд может сказать, что не обладает юрисдикцией. Но сама проблема, как мы видим, никуда не исчезнет. Это заноза, которую обычной юридической техникой не вытащить. Со стороны России тактика вообще может быть очень простая: не соглашаться на рассмотрение этого спора — и все тут.
Разве это возможно? Арбитраж — это суд, с решением которого стороны соглашаются априори. И если Россия подписала Морскую конвенцию, она уже заранее согласилась.
— Да, это так. Но мы знаем, что некоторые государства не всегда исполняют даже те решения, с которыми априори согласились. И у морского арбитража нет никаких средств, чтобы обеспечить исполнение решения. Здесь самое главное, что морское право в принципе призвано обеспечивать свободу мореплавания. А кому что принадлежит — вопрос не главный. Мы видим, что арест произошел в открытом море, а не в чьих-то территориальных водах, хотя и в них военные суда пользуются иммунитетом. Здесь можно вспомнить ситуацию с судном «Гринписа», которое тоже было арестовано в открытом море. Такого в принципе не должно происходить.
В морском праве в целом и в договоре 2003 года как-то разделены торговое мореплавание, пассажирское — и военное?
— Безусловно, они разделяются. Но договор 2003 года прямо гарантирует прохождение через пролив военных судов. Кроме того, Украина утверждает, что и в этом случае все согласовывала.
В какой момент появилась норма, по которой Украина должна с Россией это согласовывать?
— Такой нормы нет. Но согласование, как и прежде, носит технический характер. Обязательно согласовывать свой проход должны и суда третьих государств, иначе в проливе и в Азовском море будет полный хаос.
Так речь идет о согласовании — или об уведомлении?
— Это, скорее, уведомление, если говорить юридически. Конечно, надо получить ответ порта. Вдруг фарватер занят? Или там проводятся какие-то учения? И это требование, как я понимаю, у Украины не вызывает возражений. А вот что вызывает — то, что фактически одно государство решает, может ли судно другого государства пройти в свой порт, задержится ли оно дня на три и так далее. Мариуполь и Бердянск — важнейшие для Украины порты, то есть экономике причиняется ущерб, происходят задержки, Украина за это платит. Если даже вынести за скобки Украину и принадлежность Крыма, то свободное судоходство в Керченском проливе все равно должно быть обеспечено.
Может быть, теперь, после того как Крым «сменил собственника», просто требуется новый договор о мореплавании у его берегов? Старый, наверное, уже не годится по факту?
— Нет, договор 2003 года вполне может действовать. С Крымом он никак не связан. Вот что действительно требовалось сделать — это провести работу по делимитации границы. Но этого и прежде, как я уже сказал, не происходило. И в ближайшие годы, как я понимаю, уже точно не произойдет. Это и создает предпосылки для такого рода конфликтов.
Какую роль в обострении ситуации сыграло появление Керченского моста?
— Мост ограничил возможности судоходства в проливе, его высота не позволяет проходить там судам определенной высоты, они просто не помещаются. И это один из вопросов, которые рассматриваются в арбитраже, потому что Россия не согласовала с Украиной строительство моста.
Какие аргументы в свою пользу может представить Россия?
— Россия ссылается на факты, которые не имеют прямого отношения к судоходству. В частности, некоторые российские представители говорили: поступила информация, что «украинские радикалы» готовили диверсию, взрыв моста, в связи с этим в регионе проводились мероприятия по обеспечению безопасности.
Если действительно была такая информация, это может оправдать действия России?
— Каждое государство имеет право на самооборону. Но только официально никто ведь Украину в таком акте агрессии не обвинял. Если нечто подобное звучит, Россия должна внести в Совет безопасности ООН документ о том, что вынуждена была прибегнуть к самообороне. Этого не было сделано. Кстати, этого не было сделано и со стороны Украины. Опасения относительно взрыва моста — это основание для проверки кораблей: мы, мол, опасаемся, хотим убедиться.
То есть это они так «проверили» — протаранили украинское судно?
— Это вопрос к российской пограничной службе, которая уверяет, что действовала сдержанно и очень аккуратно.
Аккуратно протаранили.
— Я так понимаю, что если бы они не действовали аккуратно, они бы эти катера просто раскрошили и потопили. Для меня это странная логика. Причем — обращаю ваше внимание: протаранили-то буксир. Не военный корабль, а буксир! Буксир-то какую представлял угрозу для судоходства? Вот если он потонет — это действительно опасно.
Ну, извините, во что смогли попасть, то и протаранили.
— То есть информации много, в мире ей не верят. Поэтому если какая-то страна имеет доказательства своей правоты, было бы логично предъявить их на международном уровне. И призвать к созданию международной комиссии. России здесь даже не надо заботиться о том, хочет ли этого Украина. Здесь подошла бы любая международная площадка, например — ОБСЕ. А пока получается, что Россия что-то говорит, но веры ни у кого нет. И сообщениям Службы безопасности Украины нельзя полностью верить, мы знаем, что оттуда тоже, бывает, исходят ложные данные.
Россия уверена в правоте своей позиции по Солсбери, по малазийскому «Боингу». С чего бы нам представлять доказательства по керченскому инциденту? И что именно в ситуации с Керченским проливом должна доказать Россия, чтобы международное сообщество признал ее правоту?
— Чтобы позиция выглядела по крайней мере разумной и последовательной, надо представить подтверждение того, что со стороны Украины имело место провокационное поведение. Думаю, что если бы мир увидел, что действительно Украина как-то спровоцировала конфликт, что террористические планы — это не просто слова, что имеются достоверные сведения на этот счет, то отношение к действиям России было бы совершенно другое.
Вместо этого мы, как обычно, говорим: сами докажите.
— Да, во многих случаях это тоже аргумент. Мы действительно живем в эпоху fake news, и Украина в этом тоже бывала замечена. Но наши-то где доказательства? Сами мы как можем доказать то, в чем обвиняем Украину?
Сейчас корабли остаются в распоряжении России. Там ведь могут найтись какие-то доказательства подготовки диверсии? Наше следствие очень даже умеет при обыске найти нужные улики.
— Я могу только повторить, что необходимо международное расследование. Если что-то будет найдено сейчас — ну, мы знаем, какое будет к этому доверие. К сожалению, основания для этого есть. Это как в известной притче про мальчика и волка: проблема в том, что когда Россия окажется права, а я не сомневаюсь, что это происходит нередко, ей все равно никто не поверит. И это закономерный итог нагромождения всех этих обвинительных «версий». Когда действительно «появится волк», нам просто не будут верить. Именно это и страшно: потеря репутации.
Читайте больше новостей на нашем сайте http://metagazeta.ru/ и подписывайтесь на наш канал в Яндекс.Дзен!