В Неаполе, откуда есть пошла гулять по Старому Свету бледная спирохета, я внезапно обнаружил, что человечество собирается проигнорировать один из важнейших юбилеев – 525-ю годовщину рождения европейского сифилиса. Событие это повернуло течение истории в иное русло: как бы оно там всё было в русле прежнем – поди знай, а в русле нынешнем цивилизация дала нам, землянам, бездну поводов для гордости. Для стыда тоже, конечно. Но и для гордости.
Все знают, что есть такая штука диалектика: это когда вы приходите домой под утро перемазанным в губной помаде, но, во-первых, с цветами, и, во-вторых, все-таки прихо̀дите. У вашей жены в такой ситуации тотчас же появляется бездна аргументов как за, так и против вашей депортации или даже дефенестрации. Однако ваш моральный облик уже сделался под стать физиономии, то есть, заиграл разнообразными красками и утратил монохромность – приобрел, некоторым образом, диалектичность.
Здесь у меня - о неаполитанском этапе истории болезни
Так же, приблизительно, обстоят дела, например, с чумой 14 века. Она истребила в крупнейших городах Европы и Азии от четверти до половины населения: в Западной Европе человеческий урон был так серьезен, что за оставшимся подлым людом аристократия начала ухаживать – сытнее кормить, больше платить, не так свирепо обирать. У горожан появились денежные излишки, свободное время, завелись в головах мысли– вот вам и Возрождение. А одного только благородного сословия было бы совершенно недостаточно для того, чтобы самостоятельно взращивать и потом в одиночку потреблять плоды Высокой Культуры.
У пандемии сифилиса, безусловно, тоже есть последствия, за которые этой болезни, обладай она совестью, вряд ли было бы стыдно. Хотя очевиднее, конечно, гной, язвы и боль. И отдавать спирохете должное диалектически так никто, в общем, и не собрался: все ее проклинают и все от нее открещиваются. Народы, которые от бледной спирохеты пострадали, категорически отказывались признавать ее своей. Французы звали болезнь «неаполитанской» или «испанской», прочие европейцы – «французской», немцы так просто окрестили «французским злом». В России это была «польская болезнь», в Турции – «христианская», в Индии – «португальская», на Таити – «британская», в Японии – «китайская оспа». Одни ацтеки с изъеденными сифилисом костями спят спокойно – им валить со своей больной головы было не на кого.
Но перейдем к апологии: поищем среди последствий данного безобразия благие. Итак, эта болезнь привела к реформации – не она одна, но едва ли не в первую очередь. К моменту, когда Лютер приколотил свои 95 тезисов к дверям церкви в Виттенберге, католический клир был одним из наиболее серьезно пострадавших от сифилиса сословий.
Про Чезаре Борджиа, которого полагали самым красивым европейцем своего времени, я уже ПИСАЛ: под конец жизни он носил маску, чтобы скрыть изъеденное язвами лицо и провалившийся нос. Но Борджиа протянул довольно долго благодаря открытым его врачом ртутным примочкам и снадобьям. Его путем и не без его помощи (Чезаре приложил исключительные усилия, чтобы эпидемия максимально широко распространилась среди итальянских нобилей вообще и среди римского высшего священства в частности) двинулись сотни и сотни.
Как пишут современники, к моменту Лютерова бунта, многие католические иерархи на мессах двигались вяло, ибо были приморены ртутью, а физиономии у большинства выглядели расписными, ибо были сплошь в фиолетовых пятнах загнанной под кожу болезни. Лютеру и доказывать не пришлось, что духовенство погрязло в разврате – это видел и знал любой. Так что реформация – однозначно в активе сифилиса: не его одного, повторюсь, но его в значительной степени.
Именно он также придал привычный нам облик европейскому 17-18 столетиям. Помните – парики, истошные румяна, толстый слой пудры, разнообразные мушки? Это всё возникло именно для маскировки урона, нанесенного человеческому организму бледной спирохетой – статус диктовал аристократии публичность, но без штукатурки на физиях балы̀ превращались в адские шабаши, а котильоны – в танец макабр. У Стерна об этом есть. У Феллини и Гринуэя показано шикарно. И у Вольтера поминается – его герой Панглосс даже свою «цепочку заражений» знает наизусть: «я подхватил от иезуита, тот – от женщины, что спозналась с моряком, привезшим болезнь из Америки». Здесь же и тогда же родилась врачебная тайна (еще один плюсик спирохете в карму): до сифилиса никто из лекарей ничего не скрывал – да и клиентам-то таиться было зачем?
У знатного человека, которому услуги врача только и были доступны, редко случалось остаться одному. И на гравюрах того времени кровь пускают, отпиливают конечности, вскрывают фурункулы большой и теплой компанией – в окружении толпы зрителей и болельщиков. А вот ртутное лечение требовало приватности – ну, уже в силу специфики самой болезни и ее локализации на ранних стадиях.
Двинемся далее – к следующей заслуге спирохеты: лечили, как известно, ртутью. Подозреваю, редкий современный человек знает – каков он, этот металл, на вкус. Люди прежних эпох говорят нам, что ртуть – жуткая дрянь: соответственно, даже в малых дозах, чтобы не сблевать, ее приходилось в напитках маскировать. Особенно популярен для этих надобностей был шоколад, обладающий вкусом резким и горьким – и повсеместной вздесущностью сифилиса как раз объясняется широкое распространение в 16-17 веках этого не особенно вкусного в своих первоначальных рецептурах напитка. Но, по правде говоря, прятать гадость мерзостью – умеренно продуктивно. Вот Петр I, скажем, приучал к шоколаду и кофию, как к брадобритию – не уговорами, а репрессиями: почему? Слишком горькими они были. И вот, по счастью, жизнь сифилитикам кто-то придумал подсластить: в шоколад начали добавлять сахар, мед, ваниль. В общем, грызешь «Аленку» – помни, откуда ее болезненный румянец: причины изложены выше.
Ну, и, наконец: даже представить сложно, сколько талантов огранила и открыла миру эта болезнь. Учитывая, что сифилис для человека, в определенный момент, становится в жизни всем, будем помнить: чуть не все изящные искусства и словесность созданы под диктовку бледной спирохеты. Сирано де Бержерак – реальный, а не придуманный Ростаном, автор первых sci-fi-повестей Нового Времени: он был – ага, того-с, с червоточинкой.
Шекспир обнаруживал удивительно точное знание симптоматики – такое редко бывает, если не пережил такое сам. Линкольн счастливо умер от выстрела, а ведь мог и заживо сгнить.
Среди литературных классиков Европы практически невозможно отыскать здорового: Альфонс Доде написал книгу «Боль», где рассказал о муках, которые переживал в процессе изгрызания его организма сифилисом. Ницше сочинил «Се человек», а потом сифилис атаковал мозг и Фриц впал из-за этого в безумие – а совсем не из-за несчастной любви, как принято говорить: вернее, из-за несчастной, но по причине приобретенных от этой любви венерических расстройств.
Британский гений Джон Вилмот, небесталанный автор Казанова, сочинители Гюстав Флобер, Бодлер, Мопассан (который, хохоча, пугал шлюх своими язвами, а кончил жизнь воя от ужаса и боли), Оскар Уайльд и Джеймс Джойс… Среди композиторов – Шуберт и Шуман. У Шуберта, кстати, особенно ценят его трагические (трагические по уже известной вам причине) последние вещи, а Ван Гог (тоже понятно отчего) в охотку рисовал черепа, а самый жуткий у него, как по мне – вот этот, с сигаретой:
Но 75 лет тому назад был создан пенициллин и вскоре окончилась четырехсполовинойвековая история горних взлетов наших гениев с их последующим низвержением во ад боли и отчаяния. Кстати говоря, нынешнее всепланетно-прискорбное состояние сферы духа очень может быть, что является именно результатом торжества плесени над бледной спирохетой: по крайней мере, хронологически одно с другим вполне совпадает. Ну да фатум никогда не оставлял человечество своими попечениями: правда, СПИД у него вышел неважной заменой сифилису, но будет еще немало попыток и какая-нибудь обязательно окажется удачной – в том числе, диалектически, удачной и для нас, для жертв.
Дочитали – не поскупитесь на лайк или даже подпишитесь, почему нет?