Вагнер умер.
Окончательно это стало ясно в Берлине. Хотя, если честно, сразу после польской границы, можно было догадаться, что кто-то скончался. Но до Берлина еще теплилась надежда.
А начиналось все бодро. В феврале 1995го моей маме позвонила милейшая тетя Люся.
- Шурочка, ты как всегда не в курсе! – обрушилась тетя Люся, - Коль берет евреев. Делай бикицер, бежи быстрее в синагогу, пока он не передумал. Раввин всем дает справки.
- Кто не передумал? – встревожилась мама, - И почему в синагогу? И вообще, мы не евреи!
Последнюю фразу мама произнесла в трубку громко и четко, адресуя неким невидимым слушателям.
- Немцев тоже берут, - успокоила опытная тетя Люся, - Уже несколько лет. Только у них в консульстве другая очередь.
- Но почему ничего не сообщают…например в газетах? – как во всяком советском человеке, в моей маме лучше всего была развита подозрительность.
- Я тебя умоляю! – заржала тетя Люся, - Уже лет пять, как Хонеккер всех позвал. А ты бы хотела, чтобы чекисты в Москве тебе лично приглашение оформили? Ну, пока, у меня в десять вечера перекличка! Твой сын в этом году холостой? Это отлично. И не забудьте термос!
После распада СССР тетя Люся торговала у метро турецкой кожей и съедобной гуманитарной помощью. Круг ее знакомств был обширен, как у директора КВД. В тот год в России непрерывно меняли деньги. Граждане не успевали привыкнуть к свежим купюрам, и часто путались. Тетя Люся как-то крупно обсчитала мою маму, но затем пожалела, и взяла над нашей семьей шефство. Мы не возражали. Трудно возражать человеку, который в месяц продает тонну гуманитарного сухого молока.
Мама перезвонила мне.
- Сынок, молчи и слушай, - закричала она шепотом, - Я не могу говорить, это не телефонный разговор, но ты помнишь дядю Зяму, который в 82м году уехал в Израиль? Молчи, ничего не повторяй! Боже, ну в кого ты у меня такой тупой? Нет, это не тот дядя Зяма, у которого был подпольный завод игрушек. Тот уехал раньше. Это дядя по линии Певзнеров, у него были ювелирные мастерские… Молчи, это не телефонный. Просто слушай. Научись, наконец, понимать с полуслова. А зохен вей, что с тобой армия сделала? Да, тот дядя, у которого жена глотала алмазы. Молчи, не повторяй. Заводи машину, одевайся тепло, и очень тихо приезжай ко мне! Захвати все паспорта. Никому ни слова!
Было минус 18 и около одиннадцати вечера, когда мы прикатили к германскому консульству. Последний раз очередь такой длины и толщины я встречал в Москве, когда американцы открыли первый Макдональдс. Чуть позже выяснилось – очередей у консульства много. Я медленно рулил среди сугробов, а навстречу мрачно змеились российские немцы. Их было немного, тысяч пять. В определенном смысле нам повезло. Основная масса российских немцев, которых вдруг решили забрать к себе домой германские власти, проживала в местах бывшей ссылки. Там, куда их сослал товарищ Сталин в начале войны – в Сибири и Казахстане. То есть, получалось немножко странно. Здесь толпились потомки тех, кого большевики в 1941 выгнали из домов, лишили имущества, и швырнули умирать в голой зимней степи. Но извинялись перед ними почему-то не потомки тех, кто это сделал. А Хонеккер, и Гельмут Коль, лично ни в чем не виноватые.
Зато у евреев было четыре очереди. Вдоль улицы тянулась главная, в ней честно мерзли те, кто записался в список. Сбоку теснились иногородние, со всего Северо-Запада великой страны. У дверей консулата подпрыгивали те, кто без очереди. И последняя, жидкая, но хмурая очередь, тянулась к запасному входу. Как выразилась тетя Люся – тут самые хитрожопые.
Воняла бензином влажная зимняя ночь. Греться было негде. Будущие эмигранты приплясывали вокруг костров, и со злобой зыркали на владельцев авто. Между кострами, чеканя шаг, вышагивали лидеры со списками. Самые стойкие дежурили у запертых дверей заветного подъезда. Словно кто-то готовил туда вооруженный прорыв. Следующая перекличка ожидалась в два ночи.
- Зачем так поздно? – изумились мы.
Люди у костров поглядели на нас пристально. С некоторым даже пролетарским прищуром. К ночи ситуация прояснилась. Переклички нарочно устраивали так, чтобы самые нестойкие проспали свой номерок.
- Главное – это завладеть списком, - рассудила мама, - Что охраняешь, то и имеешь.
В два ночи осипший мужчина радостно переложил обязанности старшего на мою родительницу. Пальцы предыдущего старшего давно не сгибались. Мама тут же вписала нас первыми, и больше тетрадь никому не показывала. Наш авторитет моментально возрос.
- Мурманских не пропускать, они врут! – шумели в толпе, - Проверить их, какие из них евреи!
- А вот и проверим! - строго соглашалась мама, - Я врач, меня стесняться не надо, подходи по-одному.
Человек с бумагой быстро становится лидером. Вокруг нашего дряхлого авто созрела группа «быстрого реагирования». Оказалось, вдоль очереди периодически возникали «ложные списки». Их подло создавали группы инсургентов, опоздавших на перекличку. Предателей надлежало изобличать, а ложные тетради – уничтожать. Человек двадцать крепких мужчин ради спасения истинной очереди были готовы буквально на все. За их спинами притоптывало втрое больше женщин с горящими глазами, видимо, готовых на все остальное. Вплоть до штурма телеграфа и захвата мостов. Сиплый не подпускал к священной тетради провокаторов. Старуха в мехах организовала подростков на сбор хвороста.
- Кострам не дать погаснуть! – командовала она, - Слабых – в центр, растирайте ноги!
С рюкзаком еды под утро явилась тетя Люся. Одето на ней было столько, что узнали мы ее лишь по термосу.
- Шура, не хочешь покупать у раввина справку? Тогда тебе дорога в милицию, - сочувственно вздохнула наша тетя Люся, - Пишешь там заяву, что с детства учила талмуд, чтила субботу и пела песни на иврите. Просишь заменить национальность в паспорте. Этот поц в паспортном тебе отказывает. Ты на него подаешь в суд. Платишь миллион адвокату. Я покажу ту шиксу, которой надо занести. И два миллиона – судье, чтоб она была здорова. В марте ты уже еврей.
- А мой сын? – испугалась мама, - Он ведь совсем русский!
Во время утренней переклички ко мне прижалась объемистая дама в каракуле. Пощупала за бока.
- А у вас мальчик неженатый? – деловито заворковала она на ухо маме, - Есть прекрасный вариант. Пока вы еще не подали. Тихая девочка. Питерские родители. Платят тридцать тысяч марок. Половину сразу. Ваш сын ее даже не увидит.
- Пятьдесят, и ни пфенинга меньше! – вклинилась тетя Люся, - Шурочка, неужели твой герой стоит каких-то вшивых тридцать тысяч?
За три минуты до открытия очередь балансировала на грани коллективного психоза.
- Сынок, держись за меня, не то сшибут, - краем рта руководила бабка в горжетке, - Когда умер Сталин, была такая же давка. Я знаю эту страну.
- Этническим немцам дают бесплатно по двадцать гектаров земли! - распалялся подозрительно сытый старичок, - А евреев селят в диких районах вроде Дрездена!
- Мой бывший сосед взял у них там в немецком магазине кусочек колбасы, - взволнованно рассказывала дама, похожая на сильно пьющую Жаклин Кеннеди, - Всего одну палочку. Так представляете - полицаи заставили его, пожилого человека, с этой несчастной колбасой в руке идти через весь город! Как были фашистами, так и остались!
В этот миг отворились двери консульства. Тетя Люся первая рванула внутрь. Спустя четверть часа ее эмиграция завершилась. Оказалось, в графе «вероисповедание» Люся уверенно вписала «православие».
- Вам я анкету дам, - обрадовал маму в окошке долговязый очкарик, - Но ваш сын никуда не поедет.
И слава богу, подумал я, разгибая сведенные судорогой, пальцы.
- Ничего, сынок, - подбодрила мама, усаживаясь в машину, - Типичный ганс, доверчивый педант. Именно такие въезжали в деревни на мотоциклах, и спрашивали, есть ли партизаны. Им говорили, что никого нет. Тогда немцы раздевались, топили баню, мылись. Тут из лесу выходил наш отряд, и мы всех убивали. Твоей маме было девять лет. Фашисты еще удивлялись – как же так, разве можно обманывать, ведь русские сказали, что партизан нет. И этот такой же доверчивый, так что не грусти, сынок...
Я не грустил. Я ведь еще не знал, что Вагнер умер.