Пункт А отправился на свидание с Пунктом Б, поправив свой поезд и расчертив линии на своих стенах перед уходом. Пункт А был полноценным искусстволюбителем и фанател от творчеств, мог и сам писать мемуары, но жутко боялся (ленился). Любил посоздавать, но в локально-комнатных размерах, был околомыслителем и полноценной живой единицей мира послелюбия.
Послелюбие построили Подпункты, которые выросли без подаренной любви, но решили замкнуть цикл недолюбливания на себе и построили планету, так всё и родилось. Послелюбие эффектно выделялось на фоне других планет, но было крайне зажато черствыми соседями-планетами, которые считали эту планетку недалекой.
Пункт А отлично знал историю Послелюбия и порой придумывал по её схеме картины, которые пытался рисовать. Пункт Б же была не такая фанатка философии креатива как А, но всё равно уважала творчество своего люба. Они жили на разных улицах и добирались друг до друга через кошмарно-длинные минуты, но всё же добирались.
Их пальцы шкрябались внутри, словно о старые клавиши пианино. Они не знали себя, они знали лишь путь зрачка во вселенной, но знали его только на пару мгновений, пока тот слегка притормаживал при постоянном беге. Знали поверхность, копаясь в асфальтных крошках, но копаясь. Многим даже это было не под силу. Громада жизненных подножек мешала этим и, казалось бы, о каких жизнях может идти речь, но в новую встречу пункты сошли с координат.
Последние ночи пустоты тёплой менялись пустотой нутра, а значит давило сильнее и так, чтобы ёкалось в голове. Холоднее, безобразнее и роднее становилось. Координат нет, путей нет, есть только глаза и что-то. Терялась сноровка жить, вера постепенно гасла и огонь глаз тушился слезами, будто роя себе могилу. Никакого палача за спиной с оружием. Палач я, оно.
Пункты сидели вмести, соединяясь. Они были тем, что нашлось, вышло само, встало, въехало и вот. Это не везение, не что-то щелчковое, это судебное и трудное. Планеты не плясали на небе, они мертвы, а свет надежды ещё колеблется в густых сердцах синего гиганта.
Много камер, много сердец, мало глаз и в них бесконечность, а значит и помощь, а значит и жизнь.
БААББАБАБАБАААБАБББАББАБАБААБББААБББААББАБАБАБАБАБАБАБАБББББАБАБАБАБ
ИвсёТеперьстановитсяпрощеидышатьлегчеобманчивомутнеевтуманныхокулярах.
Пункты исчезли, не было больше подпунктов и послелюбия. Не было, не было, не было. Импульс, нерв, эфир, высота, высшее, путь, стрела, линия, линия, перёд, свет, свет, свет. Это, пожалуй, самое достижимое из недостижимого и под силу только пожелавшему. Иначе бы и нет. Иначе бы и без пожалуйста со спасибом на выход в.
И падший от страха не поймёт, примет и попытается, и умрёт. Не дойти ему и не добраться. Падше лишь выпалит:
«Всего есть два. Два. Ты и вселенная. Всегда надо два, да. Значит два, потом четыре и двадцать. Да.
Всё им отдать, мне ничего не надо, вы че хотите делайте, мне ничего не надо, забери.
В зелень иди, в зелень. Себя сам сделай.
Нет смысла жизни. Завтра проснёмся, а ты уже в моём теле. Вы главное в город не Да. Да вообще похуй, завтра проснёмся. Нет смысла жизни, чернота потом. Отдам всё, не надо мне ничего, вы че хотите делайте, на. Сколько же вас лезет из Москвы, таких, вас всё больше и больше. Мне в город нельзя.
Закрыть их в бане и чернота потом и всё»
Грязь, которая и не отмоется в них, и смотришь как на дитя полудохлое, а они бьются в пустоте и соединиться не могут, падают в подвалы свои. Подвал-то он подвал, только у каждого свой, а в нём. В нём, в нём.
Все и слова то находятся, радостно находятся, только без огонька, без душы, ебз збе без.
Всё пляшут они, а потом перестанут. Упадут замертво. Много сердец, гиганско. Вздохнёт. Поглядит и съест, на круги ставя и палкой по спине на все жизни дубася, корябая и приговаривая ошибки. А ты потом разбери кто, где и с чём. А ты вот и разбери.
Вселенные ведь разбирают, а элементы в любви совмещаются, в пути, в точках. Те светят, а другие подбирают. Свет. Так и шаг, так и второй.
Я по полянам не ходил, но абббабаабаб ходили,ходили. Себя собрав. Я плакал, конечно, но так хорошо плакал, так легко.
Обычно куда труднее. А вообще это я А был, или Б, но возможно и подпунктом с пунктом вперемешку, так, чтобы в одно слить, не в порожнее с пустого, а в целое. Хотелось.
Ты пока можешь, ты ещё моги, вот прям раз. Иначе не сможешь. Пока душе душиться. Иначе задушиться.
А вы спросите, как целая вселенная исчезла? Числа, пункты, подпункты. А они иллюзорны, они преспособления, они всё «ДЛЯ». Они, конечно, жизнь, но абсолютно посредственно. Внутрь. Зир ирз зри. Там важнее. Там и остается, пока иллюзии исчезают. А всё вокруг как недорога для ног, а ноги уже и умерли, а плетут их туловища и надо, хорошо. Потом ррраз, а уже соединилось и внутри радость, а снаружи легкость, пусто, но не с грустью. Выше, неодиноко и жизнь, она не круг или шар или отражение или пол. Она мысль за иллюзией, она чревоисток, рыть бы. Пункты прорыли, ведь любили, так и прорыли.
Влияние, конечно, есть у их, но оно временно и злободневно, это не их влияние, а на них. Оно такое, да. Аккуратнее. Вроде и легко, но такая лёгкость доводит до глубокого дна, словно загадка младенца.
То чего не ждёшь, оно и свершится, ты думаешь разгадал, а ты и разгадал, а конец и тот – другой.
Пункт А проснулся, пукнт путнкт пункт. Всё, уже и не пункт и уже и не один. И вовсе не проснулся, а прозрел. Выйдя, он уже не пунктом, а иным, иного и отправив в инуюнию, начав новое, не зная какая суть выше, карабкаться по новому, как по уровням, а потом вниз и потом опять по уровням, а потом опять вниз. И так триавиатролиотроны существ застряли. А пункты идут. Это любовь. Она идёт. Любовь. Безудержно, неожиданно, безрассудно, вверх.
Пульнув смертью в одно, пульнет в верой в другое. Магазин с лотереей на взгляд на самом деле не магазин а кузня, а кузнецы тут. Но только не кузнят, а мрут. Но не все. Уже хорошо.
Нафталином и формалином пахнут стопы, а оно и понятно. Циклы срываются, значит ход идёт. День начинается, не утонуть в себе и не утонуть от забот. Значит помнить внутренне, значит помнить душой. Кто-то пришёл внутри, ты проснулся и полюбил. Проснулся и стал другой.