- Как-то раз батюшку я спрашивал, о природе Пресвятой Троицы. Как-то странно это всё. Вроде Он – один, а вроде как их три: к одному обращаешься, а другие двое тоже слышат.
- Но зачем вообще тогда такое разделение, на троих-то?
- А кто его знает. Как на Соборе постановили, так и веруем.
Молодые монахи остановились на лесной опушке. С обрыва открывался величественный пейзаж бескрайней сибирской тайги.
- Ты только это, брат, не трепись о наших разговорах. Нехорошее это дело, обсуждать такие вещи. Накажут.
- Ясное дело, накажут. Я бы только вот с такими взглядами уже давно бы в мир ушёл на твоём месте. Чего в монастыре делать, если не веришь, как положено?
- Да я бы с радостью. Вот только, кто меня в том миру ждёт. Да и привык уже по уставу жить. Мирской человек живёт и голова у него по всякой глупости болит: за быт, за деньги, за деток. А нас чего? Всё спокойно. Живи и делай, что тебе наказано. И чувствуй в усердии своём благодать небесную.
Вокруг разливалась звенящая таёжная тишина, прерываемая изредка выкриками лесных птиц и скрипом коры старых сосен, раскачиваемых несильным ветром.
- Долго ещё идти-то?
- Да, порядочно. Но вот, хотелось бы природы красоту узрить. – сказал монах, остановившись у неглубокого обрыва. – Нечасто ведь за стены-то выходим.
- Может, помолимся?
- Да, надо бы, брат.
Монахи сняли рюкзаки и, пав на колени, перебирали чётки, шепча старославянским говором заученные молитвы. Складывалось, порой, ощущение, что их шёпот слабым эхом терялся в таёжных лесах, откуда ветерок уносил святые слова прямиком в небосвод.
- Отче наш, иже еси на небеси…
- Смотри!
- Что такое?
Позади монахов, где-то в лесу, мелькали черные фигуры, слышались женские голоса. Спрятавшись за густым лесным кустом, монахи различили своих незваных гостей. Это были монахини, но одеяние у них было странное, неправославное.
- Неужто католички? – шепнул монах.
- Ага. Походу.
- В наших краях?
- Да вроде был где-то тут, под Новосибирском, монастырь ихний. Кармелитки.
- Что за кармелитки?
- Да ересь инославная их. Святая у них такая, прости Господи, была. Тереза Авильская. Говорила всем, что ей ангел господень в чрево золотой стрелой выстрелил. Отчего та блаженную муку испытывала.
- Ох, и мерзость это всё.
- А то ж. Слава православию, у нас такого нету.
- Давай, наверное, потихоньку пойдём, пока на нас помыслы дурные не напали.
Монахи тихонько собрали свои вещи, взяли рюкзаки и снова двинулись в путь.
- Как думаешь, заметили они нас?
- Это мы зря вообще на них смотрели-то. Помыслы надо останавливать, пока они в разум не вошли. А теперь жечь их надо молитвой, пока в сердце не проникли.
- Жаль, молитву мы прервали.
- Пусть молитва наша в сердце творится неустанно. Мы для мира умерли. Теперь есть только молитва.
При этих словах монах как-то погрустнел и надолго замолчал. Так и шли они молча, пока вдалеке не показались их родные монастырские стены.
- Знаешь, когда я в монастырь-то уходил, трудником, думал, что тут сплошь одни старцы. А, вот, тебя встретил.
- Ага. Я-то сам прежде в другом монастыре жил. В 19-ть лет туда пришёл и почти 7 лет. А здесь я – новенький ещё совсем. Отправили меня, когда тут строилось всё, ремонтировалось. Вот, совсем скоро, год будет.
- Так ты в 19 лет из мира ушёл?
- Ага.
- А чего?
- Да зачем это вспоминать. Дело прошлое, а урока никакого ни мне, ни тебе из этого не извлечь.
- Девушка?
- Она самая. Да и не только она.
Иссохшиеся ветки хрустели под ногами, перемешанные с росистой травой. Становилось холодно, небо затягивалось тяжелыми тучами. Пасмурная погода. Ветер усиливался.
- Знаешь, я в монастырь уходить решил в 23 года – сказал другой монах.
- Ну, почему?
- Подошёл такой момент, когда уже стыдно было к батюшке ходить на исповедь. Тогда и решился.
- Из стыда перед Христом?
- Да, наверное. Всякую мерзость я творил. Такую, что и вспоминать стыдно.
- Это ж какую, например?
Молодой монах остановился и, поглядев по-детски игриво на своего монастырского товарища, обнял его и поцеловал в бородатую щёку.
- Я люблю тебя, брат. – сказал он, чуть отойдя.
- Что-то какой-то не братский у тебя поцелуй был.
- А какой? Неужто, иудин?
Братья засмеялись и стали продолжать свой путь до монастырских ворот. Они ничего друг другу не говорили, лишь изредка глядели друг на друга, улыбаясь и посмеиваясь друг над другом, словно дети.