В редакции «Петербургской газеты» было многолюдно. То и дело появлялись новые лица: репортеры, литераторы, посетители. Однако многолюдье не препятствовало вдохновению Дмитрия Минаева. Усевшись за чей-то пустовавший стол, он за несколько минут написал стихотворный фельетон, в котором не было ни одной помарки. Теперь наступило время экспромтов и каламбуров, столь любимых всеми знавшими Минаева.
Широкой известностью пользовался его экспромт «В Финляндии»:
Область рифм моя стихия,
И легко пишу стихи я.
Без раздумья, без отсрочки
Я бегу к строке от строчки.
Даже к финским скалам бурым
Обращаясь с каламбуром.
Тебя ль я вижу, любезный друг! - воскликнул, входя в комнату, Гавриил Жулев, приятель Минаева, актер Александринского театра и поэт, опасный соперник по части отыскания оригинальных рифм. После взаимных приветствий друзья по обыкновению заключили пари: кто быстрее подберет рифму к какому-нибудь трудно рифмующемуся слову. На сей раз, по предложению Жулева, таковым стало слово «окунь». Минаев думал недолго.
- А помнишь, мы с тобой ездили верхом на загородный пикник? - спросил он. - Я всю дорогу острил, а ты пребывал в задумчивости и безмолвствовал…
- Как не помнить! - подтвердил приятель удивленно. - Так что ж из этого?
В ответ Дмитрий Дмитриевич продекламировал:
Верхом мы ездили далёко,
И всю дорогу шли конь о конь,
Я говорлив был, как сорока,
А ты, мой друг, был нем, как окунь.
На звучный голос Минаева в комнату один за другим потянулись желающие стать очевидцами вдохновенного фейерверка остроумия. Доброжелательная общительность поэта, снискавшего славу короля рифмы, притягивала точно магнит. Каждый мог предложить Дмитрию Дмитриевичу подыскать рифму к любому слову, зная, что такие просьбы всегда ему по душе.
- Я вот недавно с Кавказа приехал, - вступил в разговор один литератор. - На Тереке побывал. Так меня уверили, что к слову «Терек» есть только одна рифма «берег». Или это не так?
- Разумеется, не так, - улыбнулся Минаев. - Судите сами:
От буквы «а» до буквы «ерика»
Я рифму к «Тереку» искал.
Нет ничего прекрасней Терека,
Его долин, брегов и скал.
Легко подобрав рифмы еще к трем предложенным словам и подарив слушателям несколько экспромтов, Дмитрий Дмитриевич решительно поднялся. Его ждали сегодня еще в двух редакциях. С легкой руки Минаева принадлежностью каждой солидной газеты сделался стихотворный фельетон на злобу дня, и фельетонные обозрения, написанные самим родоначальником нового жанра, неизменно пользовались у читателей огромным успехом. После закрытия в 1873 году лучшего сатирического журнала «Искра», в котором смог полностью раскрыться многогранный талант поэта, он, не прерывая отношений с другими журналами, принужден был перейти к постоянному сотрудничеству в газетах, фельетоны которых давали более широкие возможности для деятельности сатирика.
По дороге из одной редакции в другую предстояло обдумать ответ на полученное накануне письмо маститого библиографа. Составляя фундаментальный словарь русских писателей, он убедительно просил Дмитрия Дмитриевича прислать необходимые сведения о себе, необходимые для написания биографической статьи.
…Дворянский род Минаевых не отличался древностью его основоположником был дед Дмитрия Дмитриевича. Начав службу рядовым солдатом, он дослужился до офицерского чина, с которым обрел право на потомственное дворянство. Долгие годы отдал военной службе и его сын, окончивший ее подполковником. Круг интересов Дмитрия Ивановича Минаева отнюдь не ограничивался служебными обязанностями, как это часто бывало в среде армейских офицеров николаевского времени. Он был художником и поэтом.
Его стихи печатались на страницах столичных журналов и альманахов. В 1839 году о них с похвалой отозвался В.Г. Белинский, увидев в одном из стихотворений нового поэта решительный талант. В Симбирске, где в тридцатые года жили Минаевы, Дмитрий Иванович увлеченно работал над переводом «Слова о полку Игореве», который справедливее было бы назвать вольным поэтическим пересказом. Благодаря отцу будущий король рифмы с детских лет полюбил поэзию.
В 1847 году Дмитрий Иванович был переведен в Петербург и переехал с семьей в столицу. Там он определил сына в Дворянский полк ;привилегированное учебное заведение для отпрысков благородного происхождения. Здесь младший Дмитрий Минаев познакомился с Василием Курочкиным, который тоже учился в Дворянском полку. Их первые творения были помещены рядом в рукописном журнале, выпускавшемся учащимися. Впоследствии написанные ими произведения будут часто соседствовать на страницах «Искры», редактором которой станет Курочкин, а одним из самых деятельных авторов - Минаев.
После окончания в 1852 году будущий король рифмы несколько лет служил в земском отделе министерства внутренних дел. Однако кипучая, непримиримая с ограничениями натура поэта не могла долго переносить скученного однообразия канцелярской жизни. В 1857 году Минаев выходит в отставку и посвящает жизнь поэзии.
Талант молодого поэта был в скором времени замечен и по достоинству оценен. С начала шестидесятых годов он становится активным автором трех самых прогрессивных журналов того времени: «Современника», «Русского слова» и «Искры».Особенно часто он печатается в «Искре». После закрытия в 1866 году «Современника» и «Русского слова» поэт будет печататься в продолживших их традиции журналах «Отечественные записки» и «Дело».
Когда в 1862 году начал издаваться сатирический журнал «Гудок», редактором его был избран Минаев. С первого же номера новое издание привлекло пристальное внимание читателей. И неудивительно - на заглавной виньетке журнала был изображен А.И. Герцен, державший знамя с надписью «Уничтожение крепостного права» и обращавшийся с речью к толпе жадно слушавших его крестьян и демократической молодежи. Напомним, что даже само имя Герцена почиталось тогда запретным. В бессильной злобе взирали на издателя «Колокола» помещики, чиновники, офицеры - они также были изображены на виньетке. Номера нового журнала раскупались нарасхват и вызвали страшный переполох в высших сферах. По личному распоряжению Александра II крамольная виньетка была запрещена.
… Минаев шагал по Невскому проспекту - стройный, красивый, похожий на Байрона и гордо поднятой головой с кудрявыми волосами, и мягкими чертами проникнутого благородством лица, но с долей русского удальства, столь свойственного волжанам. Его то и дело окликали знакомые, раскланивались, останавливали, чтобы сообщить новость или узнать о ней мнение поэта. Дмитрий Дмитриевич оставался верен себе - редко когда он не отвечал остроумным экспромтом, зачастую с каламбурной рифмой.
Завидев идущего навстречу злейшего литературного противника критика газеты «Новое время» В.П. Буренина, неустанно травившего в своих статьях все новое и прогрессивное, поэт, указывая на пробегавшую мимо собаку, громогласно воскликнул:
По Невскому бежит собака,
За ней Буренин, тих и мил.
Городовой, смотри однако,
Чтоб он ее не укусил!
Молниеносная быстрота, с которой Минаев сочинял остро отточенные эпиграммы, поражала всех, кто его знал. Как-то раз в кругу писателей он услышал о том, что молодой литератор сочинил донос.
- Кто бы подумать мог! - вздохнул кто-то. - Ведь он такие надежды подавал!
- Нельзя довериться надежде,
Она ужасно часто лжет.
Он подавал надежды прежде,
Теперь доносы подает!
- ответил Дмитрий Дмитриевич.
Несколько дней спустя в компании литераторов шел разговор об итальянском певце Тамберлике, гастролировавшем в России. Беседа была прервана неожиданным появлением сочинителя доноса.
- Ба, русский Тамберлик! - воскликнул при виде его Минаев.
- Я Тамберлик? - изумился тот. - Почему?
- А то как же! - отвечал поэт:
Я не гожусь, конечно, в судьи,
Но не смущен твоим вопросом.
Пусть Тамберлик берет do грудью,
А ты, мой друг, берешь do носом.
Не менее изумляла современников и способность Минаева легко, без всякой подготовки говорить стихами на заданную тему. Однажды, гуляя с актером И.П. Киселевским по Невскому, Дмитрий Дмитриевич попросил его достать ложу на бенефис.
- Читай стихи от Александринки до Адмиралтейства, тогда исполню, - отвечал актер.
И поэт тут же, на ходу, сочинил целую поэму, которую декламировал вплоть до самого Адмиралтейства.
Вот и сегодня поэт по обыкновению щедро рассыпал экспромты по дороге до самого подъезда «Биржевых ведомостей», в редакции которых с нетерпением ждали Дмитрия Дмитриевича и его нового фельетона.
… После смерти Минаева историки литературы подсчитают, что если собрать все его произведения, рассыпанные по страницам различных журналов и газет и издать полное собрание поэта, оно составило бы не менее пятидесяти объемистых томов. По его содержанию можно было бы судить, каким поистине многогранным талантом обладал он - стихи сатирические, юмористические и лирические, оригинальные и переводные, фельетоны в стихах, фельетоны в прозе, пародии, эпиграммы, повести, драматические сцены, пьесы… Однако прежде всего Минаев был сатириком. Его произведения - всегда острые, злободневные, оригинальные - составляют своеобразную сатирическую летопись, которая велась поэтом на протяжении тридцати пяти лет и отражала все события того времени.
Тяжелое положение крестьянства, мало изменившееся после отмены крепостного права, глубоко волновало Минаева. Громкие и трескучие тирады о народном благе либералов, не способных понять беды и нужды народа, вызывали возмущение и негодование поэта. В сатире «Свой своему вовсе не брат», имеющей вид диалога, краснобай-барин долго и упорно допытывается, каков гражданский идеал встречного мужика, и остается глух к его горю.
Убежденный и последовательный демократ, Минаев резко отрицательно относился к консервативному дворянству. Он высмеивал представителей «благородного» сословия, по-прежнему, как и в былые годы, претендующих на первое место в обществе, привыкших к роскошной жизни, презирающих труд и не способных к нему. В стихотворении «Протест» один из подобных высокородных тунеядцев с негодованием рассуждает:
К труду, к мозолям и утратам
Привык плебей иной, холоп…
Но сесть за труд аристократам?!
Скорей пущу я пулю в лоб!
Обличал сатирик и новую общественную силу, возникшую в 1870-1880 годы - приобретателей и накопителей, воротил и дельцов капиталистического толка:
Ныне властные хозяева
Кто, скажи-ка, на Руси?
Ты об этом Колупаева,
Разуваева спроси,
- писал он в сатире «Современные герои».
Чутко откликаясь на события политической жизни, Минаев отметил в начале 1860-х годов, когда правительство было встревожено ростом освободительного движения, повсеместное появление в обществе агентов тайной полиции, ставших поистине вездесущими. Он пишет стихотворение «Кто он?», зловещая фигура «героя» которого неожиданно возникает повсюду - в театре, клубе, ресторане, на литературном чтении, в редакции либеральной газеты, вызывая всюду тревогу и опасение.
Когда в 1880 году внушавшее повсеместный ужас Третье отделение было закрыто (его функции передавались тайной полиции), поэт откликается на это саркастическим стихотворением, в котором от имени ретрограда сожалеет об упразднении столь полезного учреждения и многократным рефреном звучат слова об известном всей России здании в Петербурге у Цепного моста.
Цензурные условия нередко препятствовали стремлению сатирика писать обо всем прямо и откровенно, однако он все же ухитрялся довести крамольную мысль до читателей, прибегая к намекам и недоговоренностям, которые они разгадывали. Когда осенью 1861 года в Петербурге прошли студенческие волнения, жестоко подавленные столичными властями, поэт пишет вполне невинное на первый взгляд стихотворение «Кумушки», излагавшее разговор двух любительниц посудачить. Однако в этих стихах скрывался глубокий смысл: они были построены на столь любимых Минаевым каламбурах и метили в главных «усмирителей» студентов - военного губернатора столицы П.Н. Игнатьева и обер-полицмейстера А.В. Паткуля. Так, реплика одной из кумушек «лупят под лопатку ли» означала: «лупят подло Паткули», а слова «гнать, и гнать, и гнать его» следовало читать: «гнать и гнать Игнатьева».
В 1880 году, когда в обществе стали раздаваться все более громкие голоса о необходимости введения конституции в России, Минаев создает «Современные стансы», каждая строфа которой завершалась строкой: «Нужна нам кон…». Неоконченное слово предлагалось отгадать читателям. И хотя лукавый поэт сам подсказывал безобидные концовки: «концессия», «конно-железная дорога», «консервативная газета», вводившие в заблуждение цензуру, истинный смысл загадочного слова был ясен читателям.
Не оставлял Минаев без внимания и события литературной жизни. Нельзя не восхищаться отвагой поэта, решившегося в середине 1860-х годов, когда умы молодого поколения волновали статьи Д.И. Писарева, бросить вызов кумиру молодежи. Ниспровергая авторитеты, критик в чрезмерной запальчивости выступил со статьей «Пушкин и Белинский», в которой отрицал значение пушкинской поэзии для современности и перечеркивал роман «Евгений Онегин». Забывая о том, что герой романа жил в совершенно иную эпоху, он предъявлял ему обвинения как к герою настоящего времени. Смелым и оригинальным ответом Минаева была блистательная пародия на ошибочные воззрения Писарева - «Евгений Онегин нашего времени».
Словно отвечая требованиям радикального критика, пародист переносит пушкинского героя из 1820-х в 1860-е годы, делает его современником почитателей Писарева, превращает светского денди в «скроенного по Базарову» нигилиста, режущего лягушек и бранящего искусство и поэзию.
В предисловии Минаев писал: «Предлагаемая комическая поэма… пародия на статьи тех журнальных критиков, которые вздумали сочинять своего собственного Евгения Онегина и навязывали ему свои псевдорадикальные идеи. Они забывали, что Пушкин жил в другую эпоху, и его герой, как дитя своего времени, не может быть героем времен Базаровых и Раскольниковых. Исправляя Е. Онегина по собственной мерке, эти критики, разумеется, договорились до карикатуры».
Оригинальность содержания Минаев искусно совместил с мастерством формы - пародия на воззрения Писарева написана классической «онегинской» строкой:
Он не толкался в модном свете,
Прочел названья многих книг,
Не размышлял о туалете
И никогда волос не стриг.
Умел он в споре ядовито
Воскликнуть вслух: «Вот дураки-то!»
Умел врага отделать в пух:
«Шекспир ваш - то же, что лопух!»
Готовый с яростью ужасной
Свалить любой авторитет,
Хотя б его ценил весь свет,
И скоро критик первоклассный
С большою смелостью решил,
Что он умен и очень мил.
Нельзя без улыбки читать письмо Татьяны к Онегину с его замечаниями (они выделены курсивом):
Я к вам пишу – чего же боле?
(В любви признанье – вот те на!)
Теперь, я знаю, в вашей воле
Подумать, как смешна она.
(Еще бы, как еще смешна!)
Сначала я молчать хотела
(Недурно было б помолчать!)
Когда б надежду я имела
Хоть раз в неделю вас встречать,
Чтоб только слушать ваши речи
(Вот любопытная черта:
Не раскрывал пред ней я рта
От первой до последней встречи!)
Зачем вы посетили нас?
(О мой создатель, вот беда-то?)
Я никогда б не знала вас,
И, новым чувством не объята,
Была б со временем – как знать
(Так чем же я- то мог мешать)
Иль понимать я ста все туго!..) –
И превосходная супруга,
И добродетельная мать.
(Живи как знаешь в этом свете!
С кем хочешь шествуй к алтарю!..)
Но в высшем суждено совете:
Ты – мой теперь!.. (Благодарю!)
Я знаю, ты мне послан Богом
(Ведь это, наконец, разбой!),
Вся жизнь моя была залогом
Свиданья верного с тобой.
Ты в снах ко мне являлся часто
(Да чем же я тут виноват?
Приснился вам я, ну и баста! –
Про всякий вздор не говорят),
В душе твой голос раздавался
Давно… Нет, это был не сон!..
(Вот неожиданно попался!
Вот вам Вольмар и Ричардсон!)
Ты в тишине меня встречал,
Когда я бедным помогала?
(Татьяна Дмитревна! Скандала
Такого я не ожидал!
Вы помогали бедным. Верю,
И это делает вам честь.
Имейте жалость даже к зверю,
Но для чего ж неправду плесть,
Прогулок тайных ожидая?
Не шел за вами никогда я
И не следил из-за куста.
Ведь это просто клевета.)
И в это самое мгновенье
Не ты ли, милое виденье,
В прозрачной темноте мелькнул,
Приникнул тихо к изголовью?
(Нет просто меры пустословью:
Ведь я еще не Вельзевул,
Я человек, а не виденье.)
Кто ты? скорее дай ответ.
Кто ты? мой ангел ли хранитель?
(Я ваш, сударыня, сосед)
Или коварный искуситель?
(Вас искушать охоты нет.)
Никто меня не понимает,
(Кому понятна ерунда!)
Вообрази, я здесь одна,
Рассудок мой изнемогает.
Безделье – вот в чем вся вина.
Трудиться, барышня, вам ново-
Труд освежил бы разум ваш –
Статьи читайте Шелгунова
И позабудьте эту блажь).
Кончаю. Страшно перечесть…
(Ну, перечесть бы не мешало:
В письме нелепостей немало
И разных глупостей – не счесть.
И я от вашего припадка
Не стану таять в уголке,
Хоть сохла, может быть, облатка
На воспаленном языке).
Следует подчеркнуть, что «Евгений Онегин нашего времени» был пародией на воззрения Писарева, но отнюдь не на Пушкина, к которому Минаев относился с глубочайшим уважением.
Пусть устыдится критик бедный,
Что он в безумии толкал
Поэта гордый пьедестал
Но от руки его безвредной
И лавр не сдвинулся с чела,
И слава та же, что была.
Когда некогда известный беллетрист граф В.А. Соллогуб, стремясь восстановить утраченную популярность, выступил на заседании Общества любителей российской словесности с чтением воспоминаний, в которых без ложной скромности рассказывал о своем знакомстве с великими писателями, Минаев высмеял хвастовство титулованного сочинителя в остроумном фельетоне. Кого только из знаменитостей ни знавал его герой , все они откровенно потешались над будущим незадачливым мемуаристом:
Карамзина я знал, как вас,
Не счесть его услуг.
Хоть Николай Михайлыч раз
Сказал: «Ты глуп, мой друг».
Сам Грибоедов мне сказал,
Вот так же, у огня,
Что он Молчалина списал
С меня, друзья, с меня!
Меня почтил своим стихом
Сам Пушкин, наш певец:
«Люблю тебя, сосед Пахом…»*
Я позабыл конец.
Когда, хилея день от дня,
Я ездил на Кавказ,
Там встретил Лермонтов меня,
Обрызгал грязью раз.
Я был и с Гоголем знаком,
Ценю такую роль:
Он как-то в цирке каблуком
Мне отдавил мозоль.
_______________________________
* Известная эпиграмма Пушкина, которая кончается так:
Люблю тебя, сосед Пахом,
Ты просто глуп и слава Богу!
(Примечание Д. Минаева).
До конца жизни Минаев сохранит верность сатире. Его не изменят ни преследования цензуры, ни надзор тайной полиции, ни заключение в Петропавловской крепости, узником которой он стал в 1866 году, когда после покушения на Александра II Д.В. Каракозова Россию захлестнет волна политических репрессий и многие прогрессивные писатели были арестованы.
Прекрасно зная силу смеха, не только разрушающую, но и созидающую, поэт писал в программном стихотворении «Смех»:
Всегда неподкупен, велик
И страшен для всех без различья
Смех честный - живой проводник
Прогресса, любви и величья.
Рыцарем честного смеха и был Дмитрий Минаев. Неустанный борец с окружающим злом, поэт верил в победу добра и справедливости.
- Почему вы подписываете свои фельетоны инициалами «Д.М.»? - спросили его однажды.
- Для того, чтобы каждый мог сказать мне: «Вы добро мыслите»,- ответил поэт.