Однажды судьба закинула меня поработать на благо одного журнала со скучным названием. Так, ничего интересного, но что-то такое там было. Не в журнале, конечно. В самом журнале не счесть было редакторских нелепостей, потому что главный непременно хотел сам давать названия всем статьям своих журналистов, присваивая серьёзным, иногда научно или экономически значимым материалам пёстрые фразочки из мультиков прямо в заглавие, а серьёзные ошибки частенько пропускал. Административные функции осуществлялись из рук вон плохо. Так что журнальчик медленно загнивал. А пока он загнивал, людям, работающим во благо этого издания, приходилось тесно общаться.
А народ подобрался самый прекрасный местами. Ну, в смысле, на некоторых местах сидели прекрасные представители рода человеческого, а вовсе не некоторые места у отдельных лиц были прекрасны.
Был, например, один из водителей (да, есть и такие прозаичные должности в редакциях), у которого в салоне машины ни один сотрудник ездить не хотел, потому что он был груб в выражениях и курил не переставая, когда кого-нибудь подвозил. И вообще имел лицо бывалого экзаменатора, как будто всё, что вы делаете и говорите, наводит тоску и рождает отвращение. Были бухгалтера, занятые сообща только одним важным делом – как не платить один мелкий налог, который совсем копеечный, но так как они забыли его начислить много лет назад, то на него выросла огромная сумма штрафа. Был юрист. Были, конечно, и журналисты, как положено любому изданию. Но даже умнейшего из них главный редактор ценил настолько мало, что о них обычно никто и не вспоминал в редакции. Самые великие статьи по мнению главного писал он сам, а также давал названия всем остальным, так что ему, казалось, вообще не нужны были журналисты. Единственный человек, который представлял интерес для главного, – это верстальщик. Он приходил дня за 3 до отправки номера в печать и собирал весь материал воедино, работая и днём и ночью у большого дорогого компьютера. Остальные компьютеры не представили бы интереса даже для грабителей, окажись они там случайно. Также немного уважения имел сотрудник, исправлявший ошибки в текстах, который впрочем не всегда справлялся с поставленной задачей. Был специальный сотрудник, который наклеивал марки и подписывал адреса на конвертах, в которых ежемесячно рассылались новые выпуски журнала для тех, кто никогда бы его по доброй воле не купил, но редакция журнала хотела бы иметь этих лиц среди читателей. Надо сказать, что эти-то адресаты и были основными читателями журнала, а так называемых подписчиков почти и не было вовсе. Как же журнал держался на плаву?
О! Там был ещё целый штат маркетологов, гораздо более многочисленный, уважаемый и оплачиваемый, чем штат журналистов или вообще все другие сотрудники. Маркетологи – это самые важные люди в редакции. Они целый день в поиске, в поиске тех, кто даст журналу денег за красивую рекламу на одной из страниц журнала. Вот они-то и кормят всех.
Среди маркетологов случались самые незабываемые встречи. Был подслеповатый молодой человек с большим беспорядком на столе и регулярным запоем по понедельникам, то есть остававшимся после воскресений. И вечно весёлая Люся лет сорока семи, но просто ужасно молодая и задорная. И ещё был Марк – американец – большой и приятно коверкающий все слова, предпочитавший всем остальным выражениям русский мат и изъяснявшийся прилично только в случае, если его не поняли матерно. Но впрочем его все любили и понимали без лишних объяснений. Это был второй и последний человек, которого уважал и вообще замечал главный.
Я имела счастье сидеть в одной комнате с этими людьми. Однажды мы с Люсей решили сделать подарок Саше, когда он в очередной раз опаздывал на работу в понедельник по уважительной причине, и прибрались у него на столе. Хотелось сгладить чем-то его плохое самочувствие и вполне ожидаемую взбучку с понижением зарплаты от главного. Саша покраснел, как нам показалось, от удовольствия, покачался на неверных после воскресенья ногах, смущённо заулыбался, глядя на пустой стол, стрельнул у нас с Люсей шкурки от мандаринов, надеясь перебить густой запах похмелья, и отправился "на ковёр". Обычно, пережив положенную головомойку, он с утроенной силой, превозмогая головную боль, принимался за обработку возможных спонсоров. Но только не в тот день. Наша уборка подкосила его хуже некуда. Несмотря на наши с Люсей старания, Саша был раздавлен отсутствием обрывков бумажек на привычных местах. Он был несчастен до конца дня, он не мог работать. Его силы восстанавливались прямо пропорционально заполнению стола бумажками, огрызками печенья и грязными стаканами из под кофе. Сердце моё разрывалось. Оказалось, что мы с Люсей совершили в тот раз редкое злодеяние.
Марк наблюдал за происходящим с добродушной снисходительностью. Несомненным плюсом американского сотрудника в отечественном издании был конечно безупречный английский язык с американским выговором. То что надо для общения с иностранными спонсорами. Марк обладал ещё одним талантом. Он умел смеяться. Позже, работая в разных местах, я поняла насколько это редкий дар, необходимый для ведения переговоров. Ведь искусство вести переговоры, в отличие от мнения обывателя, заключается в постоянной перемене тактики. Ни один самый серьёзный оппонент не выдержит нужного сосредоточения внимания на вопросе. Значит надо его вовремя расслабить, отвлечь, расположив тем самым к себе и как бы сроднившись. А потом снова сразить напором, приперев к стенке. Пятиминутка серьёзного обсуждения должна сменяться минутой расслабляющих шуток, которые, конечно, должны родиться тут же из обсуждения, а не прилететь с потолка. Марк умел это лучше всех. Он был просто виртуозом в этом. Он всегда смеялся первым, глядя прямо в глаза так искренне, что самые серьёзные начинали улыбаться, а смешливые закатывались до слёз.
В личном общении с нами Марк также не был постоянно серьёзен. Привычка менять настроение беседы так приросла к нему, что он иногда давал фальстарт. То есть, вы говорите ему что-то, а он вдруг начинает смеяться, рыхло потряхивая вторым подбородком. Вы в оцепенении, не понимаете чем вызван смех, останавливаете речь. Он тоже останавливает свой смех и смотрит вполне серьёзно как ни в чём не бывало. Просто сработали переговорные часы, пришло время шутить, а вы не пошутили, вы продолжали говорить серьёзно. Вы объясняете дальше, приводите свои аргументы и доводы, но если вы вскорости не пошутите, то вас ждёт дежа-вю и так до тех пор, пока вы не войдёте в нужный ритм. Он заставит вас смеяться хотя бы над частью сказанного вами же, заставит смотреть на вопрос легче и как бы со стороны. Если же вы затрагиваете вопрос крайней степени трагичности, то он обязательно отреагирует пару раз беззвучным восклицанием "О!" и вопросом "А, да?" И если вы кивнёте утвердительно, то снова прочитаете на приветливом лице грустное "О!" Но чуть вы закончите, он уведёт разговор чуть в сторону и обязательно заставит шутить или пошутит сам, дожидаясь вашей улыбки. И вы будете смеяться даже если у вас сгорел дом, ушла вся семья и назавтра у вас нечего есть. Вы будете смеяться вместе с этим человеком даже над самим собой, а уж над ним тем более, потому что для него нет темы, где нельзя было бы посмеяться.
Я видела его в ситуациях крайне негативных для его личной судьбы. У него тяжело болела мать, после чего скончалась, семейный бизнес в Америке развалился с её смертью, он переехав туда ненадолго и пытаясь его возродить, не сумел этого сделать, оплачивал крупные долги, вторая жена (первая была американка, после чего он зарёкся жениться на американках вообще), русская, бросила его, потому что прорвавшись в Штаты не хотела уже уезжать оттуда, а родив ребёнка постаралась, пользуясь преимуществами американского законодательства, выжать из него всё возможное. Он вернулся в Россию, снова восхищался русскими женщинами, познакомился и почти женился на другой русской, которую после назвал самой алчной и подлой из всех, кого он встречал. Потом он снова восхищался русскими женщинами и ругал американок... Женился снова... Сказал, что счастлив безмерно... Я видела его в разных ситуациях. Он всегда охотно делился подробностями, слушал советы, слушал о моей жизни, давал советы... И всегда шутил и смеялся, дружелюбно тряся вторым подбородком. И когда однажды, приехав от мамы из Штатов, привёз пальто в полтора раза шире своего размера, сказал, что его подарила мама. Я сказала, что на вырост, а он смеялся и над собой, и над пальто, и над американской едой, которую он так любит, которая у нас в России ему кажется совсем не того вкуса, который там, в Америке. Он с такой нежностью носил это огромное пальто, в котором казался почти стройным при всём его тройном обхвате (его было не обнять, сомкнув руки на спине). Он уволился давно из того журнала, потому что главный не ценил его на ту зарплату, которую ему хотелось иметь, потому что главный того журнала был вообще человек сложный, и этот рассказ совсем не про него. Потому что он не был смешным...
Смешными были, казалось, все остальные. Я и Люся, и Саша... Все, кто общался с Марком близко, были по его словам смешными. Он так и говорил после выслушивания какой-нибудь тирады от меня: – Ты смешная! Я уставала ему говорить каждый раз: – Марк, "смешной" – это обидное слово для русского человека, твоё любимое американское "funny" надо скорее переводить как "забавный". Он слушал внимательно (он вообще слушал внимательно, когда не смеялся), потом спрашивал: "А, да?" И в следующий раз снова сообщал мне, что я смешная. И всем остальным тоже. Он говорил это так часто, что можно было подумать, что вы в сериале, где закулисным хохотом подсказывают после какого слова надо смеяться.
Потом он получил российское гражданство и шумно отмечал это радостное событие. Он работал ещё в одном месте, потом ещё в одном, теперь в другом. Каждый раз на новой работе он выражает восторг по поводу того, чем ему приходится заниматься и как его приняли здесь. Потом ему хочется большего и он скучает, он начинает посылать электронные письма в рабочее время. О чём письма? Ну, конечно, там что-нибудь смешное. Например, на тему чем отличаются женщины от мужчин и как трудно им угодить. Или ещё что-нибудь вечное. Вот и сейчас Марк заставил вспомнить о нём, я получила очередное письмо дружбы (такое, знаете, адресованное сразу 40-50 людям) с неизменным обращением: "Привет, друзья!" Думается мне, что Марк скоро снова сменит работу... Не сомневаюсь, что опять на хорошую. Потому что он несгибаемый. Я скучаю по нему, когда долго не получаю весточек.
Он смешной, этот американец!..