Лучи утреннего света пробивались сквозь маленькое окошко под потолком. Утро было пасмурным и зыбким. Сильный ветер, бушевавший накануне ночью, стих.
Нюра приоткрыла глаза. Голова уже не так сильно болела, а вот рука и живот по-прежнему гулко ныли.
Она обвела глазами помещение. Не понятно. Последнее, что она помнила с вечера накануне, был их разговор с Галинкой – они были в сенцах. А теперь она лежала на полу в пристрое – здесь было теплее. Давным-давно ее отец соорудил этот пристрой – в холода туда пускали телят на погрев. Казалось, сами стены впитали запах скотины и навоза. Но Нюрка была рада, что оказалась здесь.
Привстав, она заметила, что в другом конце помещения, сгорбившись, сидела Галинка. Острые плечики, выпирающие даже через одежду лопатки. Она сидела спиной к Нюре. Темные волосы распущены, в утреннем свете они отливали рыжиной.
Нюра залюбовалась. Хорошая девчонка, смышленая.
«Была бы и у меня такая дочка,» - неожиданно для самой себя подумала Нюрка.
Они с Ванюшкой так мечтали о детях – белокурых, ясноглазых, как ее Ванюша… Она будто снова увидела его лицо, его мягкую улыбку. Но видение разбилось о тяжелые воспоминания о вчерашнем дне – злобное, перекошенное от ярости лицо Штефана.
Нюра передернулась, как будто отряхиваясь от неприятного видения.
- Галинка, - хотела было позвать Нюра, но звук вышел каким-то хриплым и невнятным.
Девочка обернулась на звук, и Нюра заметила на ее лице, слева под нижней губой, кровоподтек.
- Галинка… Как же это так? – спросила Нюра.
- Он меня ударил, потому что я его… Укусила! – последнее слово она сказала с такой силой, дерзостью и злостью, что Нюра невольно улыбнулась. Она так смешно морщила от злости нос, что, казалось, дай ей волю, перекусала бы Галинка половину фашистской армии.
- Вот! – Галинка показала Нюре куклу. Одна рука была оторвана, глаза запали внутрь, сама кукла была грязной. – Починить надо бы…
И Галинка снова отвернулась, продолжая возиться с куклой.
- Галь, а как мы здесь оказались? Я ничего не помню.
- А чего тут помнить? Эти… вышли в сенцы, увидели нас и притащили сюда. Одного оставили охранять, - не поворачивая головы, ответила девочка.
- Ясно…
Так они и сидели в тишине. Час или несколько минут, Нюра не могла сказать.
- Тихо как… - вслух подумала она.
- Ага. Эти… рано утром куда-то ушли, оставили одного или двух. Чтобы мы не сбежали.
«Все-то она замечает! Любую мелочь,» - думала Нюра, глядя на темные волосы девочки.
За дверью послышался звук шагов. Дверь распахнулась.
- Steh auf! Schneller! Steh auf! – высокий, почти двухметровый немец размахивал руками и делал Нюре знаки идти за ним.
Нюра собрала все свои силы, чтобы как можно быстрее встать. Шутить с ними было опасно.
Немец взял ее за плечо (невыносимая боль!) и повел в кухню.
- Wir wollen essen. Verstehst du?
- Да-да, поняла, эссен. Жрать, стало быть, захотели… Ферштейн, ферштейн, ты, падла… Пусти уже меня! Сделаю вам эссен.
Нюра никогда до этого не ругалась такими словами. Но теперь, после всего, что было прошлойночью, после того, как на лице Галинки появился кровоподтек, она почувствовала какой-то прилив смелости и отчаяния. Ничего хуже быть уже не может. Ничего.
Слова сами лились из нее нескончаемым потоком. Плохие слова. Так ругались шахтеры из соседнего поселка. Так ругался ее отец, когда думал, что она не слышит.
Она ходила по кухне, прибирая разбросанные Штефаном вещи, и ругалась вполголоса. И чем больше она ругалась, чем более крепкие слова вылетали из ее губ, тем веселее и увереннее чувствовала она себя. Двухметровый немец с удивлением и опаской смотрел на хромую девушку, которая без остановки что-то говорила и говорила вполголоса.
«Наверное, он думает, что я сошла с ума!» - решила Нюра. От этой мысли она развеселилась еще сильнее.
- Эй, ты! Воллен-эссен! – бойко позвала она своего надсмотрщика.
От неожиданно бойкого тона немец даже вздрогнул.
- Мне надо спуститься вниз, в подпол. Нужно взять продукты. Продуктен. Ферштейн? Про-дук-тен. Внизу, в подполе, - для большей убедительности Нюра показала пальцем в пол.
Немец неуверенно кивнул.
Но не успела она поднять дверь от подпола, как во дворе послышались голоса, а сторожащий ее немец вскочил со своего места и быстрым шагом пошел к выходу.
Прежде чем выйти, он обернулся и, подняв палец вверх, дал наставление:
- Schneller!
- Ага, поняла. Шнеллер! - послушно кивнула Нюра.
Как только немец вышел, девушка прильнула к окну.
Сначала она увидела его - главного мучителя, Штефана. Он стоял в центре двора и беседовал еще с одним. Вид у него был очень довольным. То, что увидела Нюра дальше, шокировало ее.
Нестройной колонной, грязные, оборванные, шли люди, связанные веревкой друг с другом по ногам. На миг Нюра зажмурилась, а когда снова открыла глаза, поняла, что знает их. Каждого человека в колонне она знала лично.
Впереди шел Прокофьич. Старый весельчак и балагур, которого знала вся деревня. Как он играл на гармони, не играл никогда и никто. А какие душевные песни он пел!
Теперь же Прокофьич осунулся, а борода отросла до груди. Глаза впали, а сам он как будто посерел. Он неспешно шел, руки сложены на груди, голова опущена.
Вслед за ним шли два шахтера из соседнего поселка. А за ними – тетя Зина.
Но неужели это она, та самая тетя Зина, которую Нюра хорошо знала?
Раньше это была крупная, высокая женщина с громким командирским голосом. Она работала счетоводом на угольной шахте, курила табак и ругалась матом. Говорили даже, что ее побаиваются сами шахтеры, а среди них трусов не было.
Теперь же тетя Зина как будто уменьшилась. Плечи были опущены, руки стали какими-то тонкими и костлявыми. Лицо заострилось, а под глазами были темные круги.
На глазах Нюры предательски заблестели слезы. Она отвернулась от окна. Что теперь с ними будет? Как же так?
Она помнила про то, что должна быстрее приготовить «эссен», а для этого надо спуститься в подпол и достать необходимые продукты. Но что-то заставило ее снова посмотреть в окно.
В конце колонны шел Петруха. Нюра сразу узнала его – он не опускал головы, как другие, а шел, гордо расправив плечи.
Она еще помнила, как возмущался Петруха, когда его не взяли на фронт, ведь ему было всего пятнадцать лет. Все равно, говорил, пойду бить фашистов. И пошел ведь.
Настырный мальчишка. Нюра помнила день, когда он родился. Шел дождь, бесконечный и серый, когда к ним в избу постучалась соседка тетя Даша.
- Ой, соседушки, - запричитала она, - Нинка-то померла! Ребеночка родила - и тут же померла. Как теперь Леонтьич будет один, да с малым ребеночком?
Нюра еще сама была ребенком, но мысль о том, что малыш, едва родившись, уже потерял мать, была для нее невыносимой.
Леонтьич, отец Петрухи, долго горевал о своей Нинке. Сына воспитал сам. Часто ему говорили, что, мол, надо жениться, чтобы у мальчика была мать. Но он отшучивался. Не нужна ему была никакая другая жена, да и мальчишку никакая мачеха не будет любить так, как мать.
«Хорошего сына ты вырастил, Леонтьич», - думала Нюра, глядя на широко расправленные плечи Петрухи.
Казалось, он почувствовал ее взгляд и повернул голову в ее сторону. Их глаза встретились. Он узнал ее – едва заметным движением кивнул головой и отвернулся.
От этого взгляда Нюру бросило в дрожь. Она не понимала, почему, но ясно видела, что это был совсем не тот Петруха, которого она знала раньше. Что-то страшное, чудовищное и незабываемое изменило его. Возможно, и он теперь чувствовал тот же прилив смелости и ненависти, что и она. Не зря же он единственный из всей колонны шел, спокойно и уверенно смотря вперед, как будто точно зная, что его ждет…
Нюра услышала звуки в сенцах. Надо торопиться! Скоро придет Штефан со своими солдатами и потребует еды.
Штефан. Перекошенное лицо, брызгающее слюной.
Она в последний раз посмотрела в окно. Он все еще стоял там, он, ее мучитель. Стоял и с улыбкой смотрел на тех, кого она знала. На тех, кто был частью ее мира, частью ее жизни, пока не пришел он, Штефан. Пока не пришла война.
Ненависть, жгучая ненависть. Это единственное, что она чувствовала. Но ничего, ничего. Штефан и все остальные. Она знала, что делать.
В подполе было темно, но Нюра хорошо знала каждый уголок. Она знала, где хранятся продукты, где лежат травы. Она знала, как поступить.
- Эссен они захотели. Будет вам самый незабываемый эссен в жизни.
Пытаясь унять дрожь в руках, она собирала нужные ей ингредиенты – нужные травы находились быстро, как будто сами плыли ей в руки.
Казалось, часть петрухиной уверенности передалась ей.
Она перебирала по памяти все необходимые ей травы. Она помнила их по запаху, она помнила их на ощупь.
Давным-давно, казалось, в прошлой жизни, когда Нюра была еще маленькой, мама рассказала ей о целебных травах. Она научила ее лечить почти все. Нюра могла приготовить отвар от кашля. Могла вылечить лихорадку. Могла даже сделать отвар от припадков. Могла дать настойку от головной боли.
Но знала она намного больше. Незадолго до смерти мама поделилась с ней тем, о чем сама Нюра никогда никому не рассказывала. Эти знания нигде не были записаны и хранились только в нюриной памяти.
- Без крайней надобности не делай! Используй только тогда, когда без этого совсем никак, - предупреждала мама.
Вот оно, именно сейчас – без этого никак. Все, как говорила мама.
Нюра собрала все нужные травы, вернулась наверх. Осталось замесить тесто и поставить пирог. Да, раньше нюрины пироги славились на всю округу. Помнится, едва только пирог начинал поспевать, как на запах сбегалась детвора. Бывала среди детворы и Галинка.
- Хромоножка, Хромоножка, угости пирожком! – кричали ей. Она не обижалась на прозвище. Ведь и правда хромоножка, ничего тут не сделаешь.
Она месила тесто, стараясь не смотреть в окно, не видеть, что там происходит. Ее губы шептали слова, называя порядок, в котором необходимо смешивать ингредиенты.
Не ошибиться. Не отвлекаться. И не смотреть в окно.
Выстрел.
Нюра вздрогнула, но глаз не подняла. Надо торопиться, чтобы никто ничего не заподозрил.
Снова выстрел.
Краем глаза она уловила, как на землю тяжело падает чье-то тело.
Не смотреть в окно. Не смотреть!
Нюра чувствовала, как к горлу подступает истерика, как весь ужас произошедшего рвется наружу звериным, нечеловечьим воем.
Только не смотреть в окно.
Череда выстрелов. Немецкая речь. Радуются чему-то, сволочи.
И звук. Этот страшный звук - когда падает на землю чье-то уже неживое тело.
Тесто замесила. Теперь все, обратной дороги нет. Не зря, ох, не зря ее называли колдуньей.
Выстрелы за окном прекратились. Наступила тишина - такая страшная, ничем не нарушаемая тишина, от которой сводило зубы и хотелось убежать.
Нюра не могла никуда убежать. Оставалось только ждать. Ждать, когда будет готов пирог.
Через час пирог был готов. Аппетитный, манящий запах рассеивался по округе, заглушая запах крови, запах тел, которые все еще лежали во дворе.
Штефан был доволен. Сегодняшний день принес успех - его отряд поймал партизан, а один из них даже согласился показать стоянку остальных. Завтра планировался большой улов. На горизонте маячило повышение в звании и награда.
Ароматный пирог был бы отличным завершением этого дня, правда, хромой русской девке он не доверял. Эти ее зеленые глаза, полный ненависти взгляд... Нельзя доверять!
В избе вкусно пахло не только пирогом. Из подпола Нюра достала соленья и маринованные грибы. Немцы, громко разговаривая, рассаживались за стол, предвкушая скорый обед.
Но Штефан не торопился. Что-то в ее взгляде, в ее позе было не так. Он уже видел такой взгляд сегодня - тот парень, совсем юный, почти ребенок. Казалось, он ничего не боялся, идя на верную смерть. У нее взгляд был такой же.
-Russische Idioten! - выругался он про себя, чувствуя раздражение на Нюру.
Она стояла у окна, по-прежнему стараясь не смотреть в него. Еще немного, подождать совсем чуть-чуть.
Холодным, немного отстраненным взглядом она окинула знакомую ей с детства комнату, заполненную чужими людьми.
Немцы разрезали пирог, каждый положил себе по куску. Но неожиданно Штефан их остановил.
Нюра не понимала немецкую речь, но было видно, что что-то шло не так. На лице ее мучителя читалась тревога и недоверие.
Немцы неподвижно сидели за столом, глядя на Штефана. Как будто ждали приказа. Тот внимательно смотрел на Нюру.
Он что-то спрашивал ее по-немецки, она лишь кивала головой и повторяла:
-Эссен. Битте.
Неожиданно Штефан пролаял приказ одному из своих подчиненных - тот вышел за дверь. Остальные немцы стали переглядываться, не понимая, что происходит. Не понимала и Нюра. Неужели он что-то заподозрил? Что-то понял? Что он задумал?
Она не знала, чего ждать от него. Но она видела, как немцы голодными глазами смотрели на выставленные ею на стол угощения, как сглатывали слюну, вдыхая ароматный запах пирога.
Все равно они его съедят, подумалось ей, и на губах появилась легка улыбка.
Неожиданно дверь открылась, т в дверях появилась Галинка. Одной рукой немец тащил ее за волосы. Тонкая фигурка девочки рядом с ним казалась совсем невесомой. Тоненькими ручками она держалась за голову, а ее лицо исказила гримаса боли. Девочка тихонько всхлипывала.
Немец поставил Галинку в центр комнаты и отпустил волосы.
-Sie will essen, - громко сказал он, взял со стола кусок нюриного пирога и подал ей.
Галинка испуганно смотрела на немца, не решаясь взять угощение в руки.
-Iss! - приказал он, нетерпеливо шлепнув кусок пирога в руки девочке.
“Не надо”, - одними губами сказала Нюра.
Глядя на то, как голодная девочка подносит отравленное угощение ко рту, она почувствовала, как необычайное спокойствие накатило на нее волной. Перед глазами по-прежнему стояло полное решимости лицо Петрухи.
Нюра уже все решила. Она знала, что делать.
Руки перестали дрожать. Казалось, даже боль в руке и животе, мучившая ее до сих пор, утихла.
Галинка попыталась улыбнуться Нюре, но что-то останавливало ее, что-то заставляло ее медлить. Девочка вглядывалась в лицо Штефана, пытаясь понять, в чем подвох.
Штефан же внимательно смотрел на Нюру, изучал каждую черточку ее лица, присматривался к каждому движению ее мышц. Изучал. Наблюдал - так ученые наблюдают за поведением животных, проводя эксперименты.
Думать надо было быстро. Главное - не выдать себя. Ничем.
Во рту пересохло, но она смачно сглотнула, глядя на пирог в галиных руках голодными глазами.
-Да что ты! - Нюра с возмущением посмотрела на Штефана. - Я, значит, тут на них горбатилась, готовила, а есть будет она?
Руки в боки, выставив ногу вперед, она с невиданной прежде дерзостью высказывала Штефану свое возмущение.
-Не доверяешь мне, да? - кивая головой, ехидно улыбаясь, Нюрка подошла к девочке и резко выхватила кусок пирога у нее из рук - та едва успела откусить маленький кусочек.
Штефан ошалело смотрел на нее. Не верила происходящему и Галинка - круглыми от удивления и ужаса глазами она смотрела на Нюру, пытаясь понять, что же происходит.
-Хочешь, я тебе гарантирен? А? Га-ран-ти-рен! - произнесла она по слогам и жадно впилась зубами в пухлый ароматный мякиш.
-Я тоже, между прочем, воллен эссен, - громко чавкая пирогом, сказала Нюра.
Штефан не сводил с нее глаз, с них обеих.
Когда Нюрка доела кусок пирога, она ласково потрепала девочку по голове, стараясь улыбаться.
-А вот тебе, - Нюра протянула руку к пирогу, предлагая девочке угоститься.
-Nein! - грубо отрезал Штефан, шлепнув Нюру по протянутой руке. И, как по команде, его солдаты принялись за пирог. Штефан тоже сел за стол и, казалось, расслабился.
Пока немцы радовались вкусному обеду, Нюра вывела Галинку в сенцы. Она побледнела, взгляд затуманился, по телу шел озноб.
“Прости меня, прости,” - Нюра прижала девочку к себе и плакала, плакала, не могла остановиться.
-Нюр, ты чего? - испуганно лепетала девочка.
Нюра, вцепившись обеими руками девочке в плечо, хрипела.
-Вот, пожуй, - она достала откуда-то из рукава пучок высохшей травы и протянула девочке.
Галинка, не понимая, машинально взяла.
-Жуй, жуй, - хрипела Нюрка. - Много успела съесть?
Галинка отрицательно покачала головой и послушно засунула в рот траву.
Но Нюра этого уже не увидела.