– Николай Максимович, можно ли получить ваш автограф, придя непосредственно в Академию? И если данным способом взять автограф невозможно, то какие тогда варианты?
– Я уже как-то говорил об этом, что на работу, конечно, нет, потому что это прежде всего мое место работы, я же не сижу при входе и не раздаю автографы. А в театре или если встретите на улице – я подпишу, конечно, я очень редко отказываю, только если очень куда-то спешу. Но в основном всегда все подписываю.
– Насколько актуален чужой контингент при поступлении в аспирантуру в АРБ? Имеется в виду поступление из Петербургских вузов, профессионально связанных с искусством, вроде консерваторий, института кино, телевидения и так далее.
– Там большая комиссия и я к этому никакого отношения не имею, я всего лишь ректор. Я вообще приема стараюсь категорически не касаться, ни детей в первый класс, никого. Иногда я захожу, когда переводят из другой школы, если мальчиков. Если девочек, я даже не суюсь, я сразу посылаю Жанну (Аюпову), не хочу смотреть, не хочу слышать.
Я все время говорю, что я – на отчисление. На прием у нас очень хороший коллектив, очень большой, я им доверяю, пусть они смотрят, а вот на отчисление пожалуйста – это я.
– Не тяжело такое брать на себя?
– Нет. Ну здесь же есть профессиональные качества. У нас был мальчик Миша, потрясающий парень, но он стал прогуливать. Я зашел в класс и при всех сказал: «Миша, если еще раз, предупреждаю при всех, ты прогуляешь хоть один урок, я тебя отчислю. Ты меня услышал?», он сказал: «Услышал». Все. В следующий прогул он был отчислен. Меня никто не мог уговорить – настал край. Я этого ребенка очень любил, я очень долго терпел, очень часто прощал, а он постоянно извинялся и так далее. Но в один момент пришел и сказал, что это все, это край, черта проведена.
Со мной не надо шутить. Если я сказал «нет»... Почему я очень часто говорю в интервью, что от меня получить «да» безумно сложно, если я сказал «может быть», то это уже хорошо, а если сказал «да», то я «раб лампы» и мне придется это сделать. Лучше не дожидаться от меня «нет».
– В одном из интервью вы говорили, что следите за карьерой своих учеников; продолжаете ли вы давать им советы и рекомендации после их выпуска? И какого рода эти советы: по технике, по трактовке образа, жизненные рекомендации?
– Те, с кем я работал, – не все считают меня своим педагогом, надо с этого начинать. И это касается абсолютно всех педагогов и абсолютно всех учеников. Очень часто, расставшись, эти люди не хотят тебя видеть или ты не хочешь видеть их.
Я не люблю давать советы, но если меня спрашивают – я говорю. Конечно, когда меня спрашивают, присылают или показывают, я всегда высказываю свое мнение, это и Эля Севенард, это Денис Родькин, Анжелина Воронцова. Мои ученики, которые в Питере, иногда мне показывают что-то, иногда не показывают, иногда говорят, что не надо смотреть. А кто-то вообще не появляется.
Но я смотрю, я все смотрю и у меня на все есть свое мнение. Но советов, если меня не спросят, я не даю, я считаю, что не надо. Иногда, когда я вижу, что это чрезмерно плохо, я говорю: «Одумайся, возьми себя в руки, пойди отдохни, но так не исполняй». Да, иногда говорю, потому что понимаю, чем заканчивается плохое исполнение, оно очень часто заканчивается травмами.
– Слышат?
– Часто слышат, часто не могут ничего изменить, потому что критерии у их нынешних руководителей другие. Очень часто они говорят, что не надо танцевать как Цискаридзе, такое тоже бывает, это считается плохо. Хотя очень часто вижу, как мне подражают, даже не те, кто со мной работает, а те, кто не работает, видно, что по моей записи выучили. А объяснить, почему так надо, а так не надо, те люди, которые с ними работают, не могут.
Мне очень приятно, что Денис Родькин, чем старше становится, тем больше стал понимать, что я ему в молодости говорил. Он часто мне присылает кусочки с репетиции и просит посмотреть. Я и ему и Анжелине говорю, что: «Вы уже очень большие мастера, вы сами профессионалы. Я вам советую, потому что я вас люблю, потому что переживаю за вас. Но я принимаю вашу трактовку…» и так далее, хотя мне эта трактовка может не нравиться, но сам я не лезу. Если меня не привлекают к работе, то сам не лезу никогда.