Уже несколько раз встречала я посты, в которых люди грустят о цензуре – дескать, жаль, что цензуры сейчас нет – попадает на экран и в печать всякое низкопробное гамно – сорри за мой французский. И вспоминают эти люди, как хорошо было с цензурой во времена СССР.
Так вот, я росла в семидесятые годы и помню времена советской цензуры. Может, я и ошибаюсь, но мне кажется, люди немножко путают функции цензурирования и редактирования.
Я думаю, именно редактор - тот, кто отбирает контент для публикации, рассматривая его с точки зрения художественности, актуальности, красоты слога, уместности употребления лексики и т.п. Против этого я ничего возразить не могу – во времена, когда для публикации необходимо забашлять – и издавай хоть матерные частушки, хоть «Майн Кампф», а размер тиража определяется только твоей платёжеспособностью, качественная редактура, не подмазанная длинным рублём, очень не помешала бы. В СССР такая редактура была. И именно редактура бы могла оставлять «за бортом» графоманские тексты, бестолковые тексты, попросту сырые, малограмотные, бесталанные, не несущие ни уму, ни сердцу ни пользы, ни удовольствия. И даже не для того, чтобы уберечь от их пагубного влияния аудиторию, а просто ради экономии бумаги, краски, времени и т.п. С другой стороны, поскольку всё-таки спрос рождает предложение, рано или поздно деньги у говноавтора кончатся, кончатся и его труды.
Отдельный разговор о литературе для детей – безвкусные тексты или фильмы, воспитывающие этот самый вкус плохим, воспитывающие отрицательные черты характера; пошлые, непристойные, наконец, аморальные тексты, ориентированные на детско-подростковую аудиторию, должны не просто не пропускаться к этой аудитории – за них нужно судить и штрафовать. И даже не автора – автор, ослеплённый своим авторским ЧСВ и отсутствием воспитания и вкуса, может в этом вообще ничего не понимать – издательство. Издательство обязано понимать - это его работа. И за плохую работу именно издательство нужно наказывать. А уж оно пусть разбирается с автором.
Я могла бы привести многочисленные примеры той пачкотни, которую даже как-то стыдно называть стихами или сказками, рассказами или повестями для детей – а они позиционированы именно для детей - и не делаю это только потому, что не претендую на эту самую редактуру, а вы и сами наверняка знаете кучу примеров. Про какашки и гомосеков, про попу, к которой ремень в гости ходил (ещё не худший образец , кстати, даже с воспитательным посылом), про болотного царя, который "имел свою жёнушку" - Бог знает, что автор под этим подразумевал, про другие подобные этому образчики туалетной бумаги для детского чтения.
Но совсем другое дело – взрослая аудитория, с уже сформировавшимися взглядами и вкусом. Тут в значительной степени выбор должен ложиться на плечи самих потребителей. Я против того, чтобы за меня, взрослого человека, кто-то решал, что именно мне читать, слушать, смотреть, а, в итоге, что говорить и что думать.
Но цензура ведь и занималась именно этим – ограждала быдло-народ ( в их представлении, не в моём) от всего, что может этому быдлу быть вредным, вести к вольнодумству, недовольству, заставлять сравнивать и оценивать - в конечном итоге, угрожать спокойствию тех, кто у кормушки. Очень распространённый рефрен цензуры «народ этого не поймёт», или «народ поймёт неправильно», или «нашему народу этого не нужно». То есть, понимаете, да? Сидят на горе Олимп этакие всеведущие цензоры, смотрят свысока на стадо и рассуждают, что этому стаду можно , а чего нельзя.
Так вот, спасибо, но я не хочу, чтобы за меня кто-то решал, что мне нужно, а что нет, что мне интересно, а что скучно, что меня опечалит, а что обрадует. Я не хочу быть стадом, я хочу сама решать, нужен мне этот фильм или тот, полезна мне эта книга или та.
А те, кто ратует за возвращение цензуры, им, что ли, нравится, положение баранов, за которых другие решают, что для них вредно, а что полезно? Или они – наивные – пребывают в надежде, что мнение цензоров совпадёт с их собственным? А ну, как нет?
Мои сверстники, а особенно, люди лет на десять постарше, помнят ещё книги в списках и музыку «на рёбрах». Если их находили у подростков, проработка на комсомольском собрании – меньшее, чем можно было отделаться. За «Багровый остров» и «Белую гвардию», за «Мастера и Маргариту» и «Ваш выход, Дживс», за "Лолиту" и "Раковый корпус", за "Гадкие лебеди" и "Убить пересмешника", за "Доктор Живаго", за Замятина и Гроссмана, за Кафку и Оруэлла, за Гумилёва и Мандельштама, за Кэррола и Сэлинджера, за Кинга и Миллера. Кое-что из этих авторов пропускалось в печать, хотя всё равно купить было невозможно, но кое-что было и под запретом. Тот же Ремарк, например, преподносился в очень кастрированном виде, слушать Эдит Пиаф было не по-комсомольски, я уж не говорю за иностранный кинематограф. «Кабаре» , кстати, стало одной из первых ласточек оттепели, и то на неё смотрели, как солдат на вошь, а всякие безобидные ужастики, вестерны, не говоря уж о «проблемных» фильмах – ужос-ужос. Помните хрестоматийное «Сегодня он играет джаз, а завтра Родину продаст»? Не хочу возвращения этих ограничений. И я не хочу, чтобы , как в «451 по Фаренгейту» стоящие у власти вспомнили, что пожары можно не только тушить, но и разжигать.
А сейчас на волне беспредела толерастии в США и тому подобных вакхических кампаний, частью , подозреваю, сильно преувеличенных – благо, наши языка толком не знают – очень запросто протащат эту самую цензуру, и медицинские маски покажутся милой шуткой перед медицинским пластырем, которым заклеят рты, глаза и уши, чтобы опасная скверна не проникла, не дай бог, к мозгу. Пусть уж мирные народы пасутся, жуют свою жвачку в виде отечественных мылодрам и стихов о красоте русской природы, и пусть думают, что на свете нет другого места, «где так вольно дышит человек».
А ведь мы в детстве так и думали. Американцы считали нас пьющими водку медведями с балалайками, мы их – жуликами-толстосумами, с утра до ночи только и делающими, что угнетающими негров. Помню, с каким изумлением, глядя на первые телемосты Познера-Донахью, мы узнавали друг про друга, что, оказывается, мы – точно такие же люди, с такими же дружбами, привязанностями заботами и печалями. Узнавали, что они не всё меряют на деньги, а мы не круглосуточно пьяны. Сейчас трудно представить, что люди так думали, но ведь это было. Реально было.
А всё дело было как раз в этой самой цензуре, да ещё в железном занавесе, , который разделял для нас мир на две не сообщающиеся между собой вольеры.
Хотите обратно в такую вольеру? Я – нет.