Книга, книга и еще раз книга… как много можно почерпнуть из нее интересного! Этакий волшебный ларчик на любой вкус, правда не всегда легко найти то, что достойно нашего внимания. Однако кто ищет – тот всегда найдет! Недавно на нашем канале из статьи «Единобрачие вкупе с обычаем пробных ночей» вы узнали о произведении Эдуарда Фукса «Иллюстрированная история нравов», а точнее о первом томе под названием «Ренессанс». Но это многотомное издание, точнее «трилогия», и сегодня на повестке дня часть вторая – «Галантный век». Садитесь поудобнее – и вперед, к новым знаниям и открытиям…
Напомним, что Э. Фукс (1870–1940) – немецкий писатель, политик, ученый, страстный коллекционер – более ста лет назад осчастливил русского читателя своим трехтомником (1912–1913 гг.). Его имя к тому времени в литературе было тесно связано с историей карикатуры, и оттого в предисловии к первой публикации автор подчеркивает, что он и не переходит на новую стезю, и не бросает прежней своей работы над историей карикатуры.
«Вся моя научная деятельность была неизменно направлена на историю культуры. Своими трудами я хотел осветить историческое развитие общества. […] Карикатура позволяет мне понять и уяснить события и лица с такой отчетливостью, как никакой иной документ. […] Она самый правдивый источник ознакомления с нравами, событиями и личностями прошлого и настоящего. […] Издавая ныне историю нравов, я не уклоняюсь. Мои труды по истории карикатуры и моя "История нравов" лежат в одной плоскости, вращаются в одном кругу идей».
Итак, Галантный век в художественной и популярной исторической литературе – период от прихода к власти «короля-солнца» Людовика XIV (1661 г.) и до Великой Французской революции (1789 г.). Иногда исследователи ограничиваются лишь XVIII столетием. Эдуард Фукс же, как истый марксист и политический деятель, начинает свой рассказ об этой помпезной эпохе, конечно, с характеристики формы правления, то есть с разбора по косточкам абсолютной монархии. Автор во вступлении к книге приводит слова старика Талейрана: «Кто не жил до 1789 года, тот вообще не жил».
«Потерянный рай! […] Здесь все прекрасно: никогда женщины не были так соблазнительны; никогда мужчины не были так элегантны; даже истина шествовала тогда по земле не обнаженная, а в облачении не иссякавшего остроумия. Роза потеряла свои колючие шипы, порок – свое безобразие, добродетель – свой скучный вид. Все стало ароматом, грацией, зачарованным блеском. […] Люди не признают ни старости, ни увядания. Они вечно молоды, вечно шутят, и даже на смертном одре они все еще кокетничают».
Однако утрату прекрасной страны, Эдема, ощутили всего лишь 5% вельмож, а «95% населения как были обречены на голодную смерть или на жизнь среди постоянных лишений и забот», так и продолжили свое серое существование с оглядкой на господские капризы и прихоти. Доминантой поведения при абсолютизме, по мнению Э. Фукса, этакой неоспоримой добродетелью становится верноподданническое служение власть имущим, государю. Самосознание личности, индивидуализм эпохи Ренессанса уходят в прошлое. На смену приходит услужливость «без раздумий и колебаний». В век «галантности» подданный «из принципа трус, из покорности глуп и из мести подл», а парижский этикет и правила Версальского двора повсюду задают тон. Франция превращается в эталон бытия, в главную законодательницу мод.
«Даже французский язык теперь принимается не только дворами, где официально не говорят ни на каком другом языке, но и в "обществе" этот язык становится международным, обязательным для всякого, кто хочет считаться образованным. Поэтому мещане говорят во всех странах на языке, состоящем наполовину из французских слов и выражений».
Постепенно жизнь с оглядкой на придворные обычаи и необходимость соответствовать установили в обществе строжайший табель о рангах. Всем сословиям была предписана особая «ливрея», отделявшая их от богоподобного короля. Над всеми царило абсолютистическое убеждение, что «только от барона начинается человек». И естественно, что все заигрались, и реальный мир превратился в театральное действо, где каждый принимал позу и постоянно репетировал роль, выпавшую на его долю. Поэтому в хоромах аристократии и в скромных домах бюргеров – везде сверкают зеркала.
«Люди к тому же хотели быть зрителями собственной позы, хотели иметь возможность аплодировать себе, и потому все только и делали, что со всех сторон рассматривали себя. Даже наверху, под балдахином постели, помещалось зеркало – люди мечтали заснуть в той позе, в которой хотелось быть застигнутыми любопытным! […] Даже проявление духа часто не более, как своего рода сооружение зеркала. Письма, которые писались друзьям – а тогда все писали письма – не более, как зеркала. В них человек придавал себе такую позу, в которой ему хотелось быть увиденным другими. Тогдашние письма не простые уведомления, как наши современные. Они зафиксированные туалетные фокусы ума».
Многочисленные мемуары монархической эры отражают позу, в которой человек хочет предстать перед потомками. Каждый, кто занимает положение, лепит авантажно-эпический образ и желает его обессмертить. Сделаться предметом лицезрения – повальное увлечение. Поэтому интимность изымается из обихода, и жизнь от рождения и до тризны превращается в официальный акт. Дамы, игнорируя стыдливость, совершают ежедневный туалет в присутствии свиты, принимая самые импозантные позы. Мужчины способны геройствовать только при зрителях. Говорят лишь тогда, когда можно рассчитывать на слушателей. По этой же причине в моду входит остроумие: шутка сразу бьет в глаза и не требует работы ума. «Круговая» демонстративность убивает тайну. Нет больше личных горестей и радостей.
«Горе женщине, при смерти которой узнают, что у нее был тайный любовник, о существовании которого никто не догадывался. […] Позором дамы считается не то, что она любовница, а то, что ее любовник может ей делать лишь небольшие подарки или – что еще хуже – платить только лаской. […] У кого нет средств содержать любовницу, видит в этом позорящую стесненность мещанского существования. Например, прусский "бард" Рамлер пишет другу, что он положительно "болен", так как у него "нет средств содержать метрессу". Любовница отнюдь не всегда была проституткой: часто это была мать, сестра, жена, даже невеста друга. Чем приличнее дама, тем дороже стоит ее содержание».
Во второй части своей книги «История нравов» Эдуард Фукс в присущей ему манере то ли изучает, то ли препарирует культуру абсолютизма вместе с половыми отношениями общества того времени. Проделывает это хладнокровно: без стеснения и прикрас. Писатель рассказывает о парадоксах галантного века – классического века женщины, где она повелевает, царствует и является единственной пружиной, приводящей все в движение. Возвели ее на престол как живое воплощение чувственности, как предмет вожделения. Однако наделить политическими правами забыли, и мужчины, видевшие в неверности дам, жен желаннейшую пикантность, способную только повысить половое наслаждение, могли подвергнуть их на основании одного только подозрения в измене строжайшему покаянию, а именно пожизненному заключению в монастыре.
Восемнадцатое столетие – столетие непреходящей молодости. Люди не спешат стариться: женщине всегда около двадцати, а мужчине не более тридцати лет. Эта склонность эпохи к молодости выливается в конце концов в «систематическое форсирование половой зрелости». С самых ранних лет ребенок перестает быть ребенком. Мальчики уже к 15-16 годам становятся опытными любовниками, девочки теряют невинность уже в двенадцатилетнем возрасте.
«Раннее половое созревание – это, быть может, наиболее бросающаяся в глаза черта половой жизни эпохи старого режима, – приводила, естественно, к очень ранним половым сношениям и, само собой разумеется, к не менее частому добрачному половому общению. […] Другим доказательством форсирования половой зрелости в эпоху старого режима является частая повторяемость чрезвычайно ранних браков. Впрочем, это явление наблюдается только в дворянстве и денежной аристократии. Если не редкость тогда была двенадцатилетняя любовница, то пятнадцатилетняя супруга была в дворянском классе явлением обычным. […] например, герцогиня Бурбон-Кондэ, дочь Людовика XIV и Монтеспан, была выдана замуж даже одиннадцати лет. И не только формально. Брак был "совершен", как гласило официальное выражение для совершившегося полового акта».
В Галантный век в воздухе витают возбуждение, чувственность и любовное сладострастие. Все мечтают о рафинированном наслаждении, о том, «чем можно насладиться только один раз и может насладиться только один». От этого девственность превращается в этакий «лакомый кусочек», который все хотят отведать, но никто не думает оберегать «благороднейший жемчуг в короне земных радостей». Совращение девочек принимает маниакальную, чудовищную форму.
В вышедшей в 1760 г. книге «The battle of Venus» автор замечает: «По-моему, совращение девственности доставляет соблазнителю в смысле как физических, так и психических переживаний наивысшее наслаждение. Прежде всего, воспламеняется его воображение перспективой любви женщины, к которой он давно стремился и которой он давно домогался, женщины, которая никогда раньше (как он убежден) не покоилась в объятиях другого, женщины, красоту которой он видит первый и которой он же первый насладится. Это восхитительное направление воображения располагает до крайней степени тело к чувственному наслаждению».
Любовь превращается в ремесло. Ее начинают изучать с малолетства, стремясь не быть в этой области простыми дилетантами, а достигнуть наивысшего мастерства. Впервые появляется понятие сексуального обучения. «Каждый воспитывает себя для любви, для любви же все воспитывают друг друга». В обществе процветают взаимное совращение и обман. Дамская мода идет рука об руку с веком и подбавляет масла в огонь: корсеты, преувеличенно стягивающие талию, постоянно давят на органы нижней части живота, что приводит к болезненной раздражительности. Множество разнообразных документов наперебой повествуют об увлечении каждой женщины «культом галантности», а точнее о ее помешательстве на мужском поле.
«Впрочем, Frauenzimmerlexicon ["Лексикон дамской комнаты"] объясняет (под рубрикой "похотливость") это состояние женщин их физическим и анатомическим строением. Столь же естественным автор считает превращение этого любовного томления в случае "длительного" неудовлетворения в настоящее помешательство ("бешенство матки"). […] Другой источник описывает приезд в 1772 г. в Париж турецкого посланника Заид-Эффенди. Его появление повергло массу женщин в состояние возбуждения, так как паша имел в своем гареме нескольких жен, то он казался воплощением мужественности».
В эпоху абсолютизма утонченность достигает своего апогея, женщина перерождается и превращается «из бревна в мастерицу любви». Однако истинное чувство теперь похоже больше на отдачу себя взаймы. Любовная связь является договором без постоянных обязательств. Женщина, снисходя до ухаживаний за ней кавалера, «отдает себя не всецело, а только на несколько мгновений наслаждения, или же для продажи себя за положение в свете». Можно автора книги обвинить в однобокости выбора литературы, иллюстративного материала и его подачи; в крайней субъективности и в утрировании царившей повсеместно безнравственности. Однако «История нравов» Эдуарда Фукса –прелюбопытнейший обзор малоизвестных документов, с ним стоит познакомиться, чтобы составить о нем свое мнение.