Недавний призыв властей Санкт-Петербурга ограничить число присутствующих на богослужениях вызвал сдержанно-неприязненную реакцию Московской Патриархии и заставил верующих обеих столиц тревожиться, не повторится ли на Рождество «пасхальный» сценарий с закрытием храмов. А заодно вновь высветил комплекс церковных проблем, вызванных эпидемией сovid-19, вернее, мерами борьбы с ней.
Об этих проблемах напомнил на своей странице в facebook и известный церковный диссидент о.Андрей Кураев – в проповеди патриарха Кирилла на праздник Введения Богородицы во храм 4 декабря он увидел политическую позицию «не позволим санитарным властям преградить нам доступ к храмам», что, казалось бы, противоречит весенним антиковидным распоряжениям священноначалия. Собственно, не нужно быть Кураевым, чтобы увидеть нежелание руководства РПЦ повторять призывы к пастве остаться дома – в октябре председатель отдела внешних церковных связей МП митрополит Волоколамский Иларион озвучил его в интервью «России 24»: «Я очень надеюсь на то, что не повторится весенняя история, когда нам пришлось фактически закрыть храмы и совершать богослужения при закрытых дверях», разумеется, окантовав данную мысль рассуждениями о важности соблюдения прочих санитарных мер.
Если смотреть на ситуацию глазами светского и антиклерикально настроенного наблюдателя, легко пойти по пути упрощений и охарактеризовать ситуацию ярлыками вроде «Патриархии важно загнать людей в храмы, чтобы не терять доход». Но ситуация не так проста и однозначна, если смотреть на нее «изнутри».
С одной стороны, закрытие храмов действительно ведет к финансовым проблемам, которые не могут не беспокоить Патриархию. Но прежде всего это проблемы самих приходов. «Расходы прихода» складываются из весьма солидных сумм на оплату коммунальных услуг, ремонт и хозяйственные затраты; из оплаты клира, хора и прочих бабушек-свечниц (статья, которую в пандемию пришлось существенно сократить вместе с количеством трудящихся); из закупок всего необходимого для совершения служб и треб; из трат на миссионерско-благотворительную деятельность; наконец, из «епархиальных взносов», порой весьма обременительных. Доходы же состоят, если повезет, из взносов крупных благотворителей, в остальном – из оплаты треб и венчаний и крестин, из пожертвований, оставленных прихожанами во время службы, из продажи свечей и всего, что храму еще удается продавать (всевозможные трапезные, пирожковые, книжные лавки и магазины православного платья). Поскольку какой-то отрегулированной системы взносов верующих (подобной, например, церковному налогу в Германии) в России не существует, содержание прихода напрямую зависит от того, как интенсивно граждане посещают службы и оставляют пожертвования.
Закрытие храмов накануне Пасхи (дни, когда традиции освящения верб и куличей приводят в храм огромное количество людей, в другое время года не вспоминающих о своей конфессиональной принадлежности) сильно ударило по финансам приходов и поставило иные на грань банкротства. По этой причине патриарх весной даже обращался к премьер-министру с просьбой об отсрочке выплаты коммунальных услуг для церковных учреждений. Храмы спасались примерно так же, как и малый бизнес – попытками оказания онлайн-услуг: церковные сайты и соцсети наполнились призывами подать записку онлайн за пожертвования, заказать освященные яйца, святую воду с доставкой на дом и т.п. Все эти, порой понятные, порой курьезные меры, тем не менее, не могли заменить главного: храм, в отличие от предприятий сферы услуг, существует не ради торговли свечками и приема заявок на молебны о здравии. Главное, что в нем совершается, в онлайн не перевести, – тут-то и возникла проблема иного рода: оказалось, что часть прихожан сложно не «загнать», а не пустить на службу.
Напомним, весной, когда заболеваемость в стране начала расти, руководство РПЦ обнародовало ряд предписаний для проведения служб: соблюдение социальной дистанции прихожанами, ношение масок, обработку икон антисептическими растворами, а главное – постоянную дезинфекцию лжицы (ложки, из которой участники литургии принимают причастие). Меры эти вводились отчасти для того, чтобы успокоить общественность, недоумевавшую, отчего храмы открыты, когда массовые мероприятия запрещаются. Однако вместо смягчения напряжения новые правила, скорее, усилили его, став мерой из серии «ни нашим, ни вашим»: светские власти не успокоились, далекая от церковных проблем общественность продолжила возмущаться, что «мракобесы разносят заразу», значительная же часть верующих и клира отнеслась к дезинфекции литургических предметов с недоумением. Тем более что в ряде регионов, включая Москву, данные меры не помогли избежать последующего закрытия храмов на Пасху, что вызвало еще большее возмущение верующих и духовенства. К открытому бунту это привело только схиигумена Сергия (Романова) – и без того персонажа маргинального. В остальном внешне все выглядело спокойно: медийные батюшки выступали в СМИ с разъяснениями о том, почему запреты на посещение храмов оправданы, ссылаясь на исторические примеры борьбы с эпидемиями (а порой невольно договариваясь до ереси – например, растиражированный церковными СМИ текст прот.Дмитрия Готовкина «Коронавирус и причастие» с сайта «Православие и мир» содержал ряд спорных с богословской точки зрения утверждений). Но это фасад, а за ним можно было заметить сдержанное (а порой и не очень сдержанное) недовольство у ряда куда более адекватных представителей иерархии.
Дело не только в мракобесии и обрядоверии церковных фундаменталистов, чем объясняли недовольство сторонние наблюдатели. Дело в особом отношении к литургии, ведь участие в ней для наиболее «воцерковленных» прихожан не приравнивается к ритуалам и обрядам, которые не грех отложить ради сохранения здоровья. Литургия – сакральное действо, участие в ней расценивается не как «обряд, от которого нельзя заболеть», а напротив – как то, ради чего можно и рисковать жизнью (вспомним христианских мучеников). Именно та часть верующих, которая усвоила подобное серьезное отношение к происходящему в храме, оказалась под психологическим прессом в период пандемии (в отличие от любителей обрядовой стороны, сравнительно легко смирившихся с невозможностью зайти поставить свечку). Идти в храм нельзя, чтобы не подвергать риску окружающих, но отказываться от участия в литургии – проявлять малодушие в самом важном для тебя вопросе. Прихожане и священство сетовали, что в период пандемии остается возможность посещения «жизненно важных» объектов – поликлиник и продуктовых магазинов, в то время как церкви, посещение которых для духовной жизни столь же важно, приравнивают к индустрии развлечений. Открыто на это противоречие указали немногие. Большинство несогласных не возмущались открыто, но напомнили прихожанам, что слова молитвы перед причастием «Не бо врагом Твоим тайну повем» (не расскажу тайны врагам Господа) вновь обретают подзабытый буквальный смысл. В результате во время локдауна службы в некоторых храмах приобрели сходство с тайными собраниями первых христиан в катакомбах: на литургию пускали только «проверенных» прихожан, которые не донесут в епархию или Роспотребнадзор, а при получении пропуска для поездки на богослужение просили не указывать храм как место назначения. Это неожиданно даже в какой-то мере оживило церковную жизнь, вырвав ее участников из рутины «каждое воскресенье мы с семьей делаем селфи после литургии». Надо также понимать, что картина «нарушений» в пасхальную ночь и последующие месяцы локдауна была весьма пестрой: строгое соблюдение распоряжений Патриархии зависело от позиции архиерея конкретной епархии и от степени свободы и установок настоятеля конкретного храма. РПЦ – отнюдь не такой монолит, каким видится со стороны, и пандемия это подтвердила.
Но неожиданным стал другой разворот ситуации. В последние годы Московская Патриархия проводила линию на поддержку государственной политики РФ, опираясь на консервативно настроенную часть верующих, которую трогала риторика из области «особая русская духовность, защита традиционных ценностей, традиции нашего православного народа». Этот курс был заметен и в глобальных вопросах международной политики и отношений между патриархатами, и в локальных историях, вроде поддержки поправок в Конституцию. Либеральная (или как минимум не склонная одобрять подобную симфонию Церкви и государства) часть верующих и клира не попадала в мейнстрим. Но пандемия поменяла расклад. Либеральное «крыло» отнеслось к запретам на богослужения и всевозможным мерам дезинфекции преимущественно с пониманием и одобрением, откликнувшись человеколюбивыми призывами поберечь здоровье батюшек и силы медиков, а порой и рассуждениями, что посещать храмы совсем не так важно, как сохранять веру в душе. Консервативное же крыло, менее гибкое в пересмотре своих установок, оказалось и более стойким в убеждении, что жизнь и здоровье не так важны, как участие в Евхаристии, и именно в нем вдруг вспыхнуло возмущение уступками Церкви светской власти. Полиция, дежурившая на Пасху у некоторых храмов, чтобы не пропустить в них верующих, не могла не вызвать аналогии с гонениями на Церковь в советском прошлом, что тоже не пошло на пользу репутации Патриарха.
Словом, запрет на то, что составляет сердцевину христианского культа, лишил Московскую Патриархию поддержки части паствы, на которую она традиционно опиралась. Представители Патриархии не могут не видеть опасности подобных настроений и потому, не желая и открытой конфронтации с властями, вряд ли охотно откликнутся на предложение вновь ввести строгие ограничительные меры в храмах. Там, где заболеваемость коронавирусом продолжит расти, представителям иерархии придется лавировать между требованиями чиновников, рекомендациями медиков и настроениями прихожан, чтобы сдержать назревающие расколы в церковной среде.
Насколько вредна такая ситуация для РПЦ? Как посмотреть – ведь в последствиях пандемии можно увидеть и напоминание о том, что цели существования Церкви не сводятся к охране нравственных устоев, поддержке политического курса и защите национальных традиций – как и к охране физического здоровья граждан. Смысл существования церковных общин лежит где-то в принципиально иной плоскости, и потому самые, казалось бы, крепко спаянные интересы Церкви и государства рано или поздно могут вступить в конфликт.