Уже несколько дней меня держит вот этот, взятый в другой соцсети текст. Он не просто, как теперь принято говорить, "зашёл мне", он меня зацепил и не отпускает...
Привожу текст без изменений, он заслуживает того, чтобы его прочло как можно больше взрослых людей. Его постят, читают, комментируют в разных соцсетях. Например, "В контакте" https://vk.com/wall8991743_4863 И не только там. Вот текст:
На смерть Ирины Александровны Антоновой. Из поста Екатерины Мень. «... главный сюжет – связанный и с ее величием, и с долгожительством, и со многими качествами – совсем в тени. А ведь сюжет – в том самом больном месте, которое большинство либо не замечает, либо считает узкой темой отдельных «общественников». Много-много лет государство упирается всеми своими рогами и копытами (а также своим упругим сатанинским хвостом) в принятии закона о распределенной опеке.Ирины Александровны был сын-инвалид. Диагноз мне не известен, но явно он «из наших». Он уже пожилой. И он остался теперь один. И я хочу процитировать кусок из одного ее интервью: «- Вы знаете, это тоже правильно, наверное. Но я должна сказать, что, мне кажется, если мне позволено здесь сказать свое слово: в самом деле, почему? Вы знаете, надо иметь какую-то задачу внутреннюю, которая требует длительного времени, но, понимаете, такую жизненную. Не просто хотелось бы подольше пожить, это всякий может сделать, а жить долго не будет. Миссия должна быть как бы внутренняя. Если подумать, что я ощущаю эту миссию как музей – нет, вот нет. Это будет ошибка. Совпало просто. Мне дано еще время, в том числе для того, чтобы поработать на музей, понимаете, – и только. А по-настоящему это не то. У меня есть просто другая цель. И не то чтобы цель, и даже не как поставленная задача, а по-настоящему, – природа жизни. У меня больной сын. Это стало ясно в 8 лет, с тех пор мы живем вместе, ему 66 лет. Он – прекрасный человек, абсолютно беспомощный, целиком зависящий от меня, понимаете. Да, он может читать книжки, он даже читает по-английски, он играет на фортепиано, но он – 5-летний ребенок, понимаете? И это меня ведет, его необходимость, и чем дальше, тем больше. Потому что ему нужно сейчас. А у меня такая жизнь, что все вокруг меня уже померли – из семьи, никого нет, кто бы мог его взять. А я его никогда никуда не отдавала, и врачи мне говорили: он такой, его не надо никуда... Понимаете? - Особенный. - Да, он так развивается, и оставьте его в покое. Я говорю: да, но ведь как называют люди, которые берут на попечение? - Сиделка? - Нет, не сиделка. Он официальный титул имеет этот человек. Это человек, который сменяет родителей, если ему отдают уже официально документы. - Наследник? - Еще слово. Он наследником становится. Короче говоря, такой человек, понимаете. И вот такой человек нужен обязательно после меня. - Преемник? - Есть специальное слово... - Опекун? - Опекун! Совершенно верно. Меня пугают: вы знаете, говорят, что с опекунством. Знаете, все могут говорить, но опекун, есть опекун. И можно иметь группу людей, друзей, которые наблюдать будут. Опекун. - В общем, вы – мама, Ирина Александровна. Ваше главное предназначение – быть мамой. - Да, но ведь это кончается в какой-то момент. Хорошо, если у человека семья, он живет и все такое, а если никого, и он никому не нужен. Что очень важно – никому не нужен! Ну, квартира – еще нужен, денежки нужны, которые есть, а это ничего остального – нет. Поэтому, я думаю, то, что я живу долго, – это, наверное, кто-то помогает мне, понимает, что не все решено!» Не музей – нет. Главный мотив такой долгой и содержательной жизни – поддерживать немощного сына. 66-летнего ребенка. И ждать, ждать, когда найдут правильное слово, и когда примут ПРАВИЛО, позволяющее не бояться. А правило так и не принято. Живи хоть 98 лет. Правила нет. Ребенок остается один. Беззащитный, независимо ни от чего. Хозяйка одной из самых великих сокровищниц мира, опекун всех вангогов, сиделка всех рубенсов, не смогла дожить до момента ухода без страха за ребенка. Я думаю вот об этом. И вы подумайте тоже.»
Последние почти уже девять лет я много размышляю на темы "Кто такая мама" , как стать мамой, будучи опекуном, что будет с опекаемым ребёнком после того, как меня не станет рядом с ним...
Про то, что такое распределённая опека, какие блага и риски сулит она тем, кто попадёт под закон о ней в случае его принятия, я вынуждена думать давно, с приходом Димы в семью.
Моя дочь, инициировавшая этот приход, по-юношески категорично отвергла изначально предложение и совет от работников детского дома оформить мальчику инвалидность.
Я же отказалась от этой идеи, побывав с Димой на нескольких обследованиях состояния его здоровья. Сами эти обследования вызвали у меня много вопросов. Но об этом не сейчас.
В общем, для меня на сегодняшний день одинаково неприемлемы как ПНИ в современном их состоянии, так и вырисовывающаяся из законопроекта, о котором идёт речь в приведённом тексте, "распределённая опека".
В ПНИ настораживает не только единоначалие директора, получающего фактически ничем и никем не ограниченную власть над беспомощным человеком, но и условия жизни там этого беспомощного человека. Даже в самых "лучших" ПНИ, ибо нет ничего необратимее, чем "лучшее из худшего".
В распределённой опеке не просто настораживает, а откровенно пугает её суть: "она позволяет быть опекуном не только директору учреждения, но и нескольким физическим и юридическим лицам, в том числе НКО. Пациентским организациям, родительским, религиозным, благотворительным...", "... важность проекта закона, о котором идёт речь, состоит в том, что он позволяет разбить эту монополию, в которой есть единственный опекун — он предоставляет услуги, поскольку человек находится в этом учреждении, он же и принимает все ключевые решения относительно жизни этого человека. Закон позволяет эту ответственность распределить" https://www.pravmir.ru/chto-ne-tak-s-zakonom-o-raspredelennoj-opeke/
Вызывает большие сомнения "коллегиальность", которой в обществе, заточенном на конкуренцию, в принципе не может быть, на мой взгляд.
Про распределённую ответственность в народе давно бытует наблюдение: "У семи нянек дитя без глаза".
Я очень хочу, чтобы мой опекаемый ребёнок вырос полноценным самодостаточным самореализованным человеком. И делаю для этого всё, что могу. И в опеке лежит заявление от моей повзрослевшей дочери, в котором она выражает свою готовность в случае необходимости взять его под свою опеку. И я знаю точно, что она его не бросит.
Но было бы гораздо спокойнее за ребёнка, если бы другие, родные по крови, его родственники проявили интерес к его жизни и взяли часть забот о нём сейчас. В этой связи мне давно интересно: а с ними-то, при условии, что они живы и "практически" здоровы, кто-то, какие-то социально-психологические службы, работают? Обязаны работать?
На них моей компетентности и просто душевных сил уже не хватает, хотя я и предприняла однажды попытку познакомить Диму с его родным по биомаме старшим братом... Не получилось.
И остатки своих всевозможных ресурсов я трачу на воспитание и образование самого Димы, построение планов на его дальнейшую жизнь, разрушение его опасений и тревог о том, что появление в семье моей дочери её собственных родных детей как-то отрицательно повлияет на отношение всех нас к нему.
Но это - мои личные усилия. А речь идёт об усилиях и помощи со стороны государства. Которое я не могу ни ругать, ни отрицать. Но и хвалить и приветствовать всё, что пока делается для детей, попавших в трудную жизненную ситуацию и нередко не имеющих возможности выбраться из неё, я тоже не могу.
