– Евгений Германович, вы в своем новом романе пишете о том, как переписывается история в зависимости от того, что приходит тот или иной правитель, и как меняется тональность, когда пишут совсем разные люди эту историю. Насколько для вас текст, связанный с осмыслением истории, может быть сегодня объективным и кто может эту объективность добавить, если это невозможно?
– В идеале этот текст не может быть объективным. Даже с самого начала, даже если не подозревать историка в злом умысле. Почему?
История – это особая материя, даже когда говорят об истории как науке, есть термин «история», которая относится просто к событиям, вот то, что было, а есть обозначение науки, так вот, история, если это даже наука, в чем многие сомневаются, то это – особенно наука. У нее нет такого важного научного инструмента, как эксперимент, в истории нет экспериментов. История – это изложение того, что было на самом деле. А вот это «что было на самом деле» – это загадка.
По-моему, Коллингвуд приводит такой пример. Описывается триера – это определенный вид лодки. И Коллингвуд говорит, что можно, излагая историю, сказать, что это лодка, но это не лодка, это такое плавсредство, где определенное количество гребцов, сидящих в определенном порядке и гребущих определенным образом. То есть лодка здесь не подходит. И он говорит, что на самом деле, когда мы говорим «лодка», мы уже фальсифицируем. Но это безобидный момент с этой лодкой, это еще выраженный момент, эту лодку в конце концов можно увидеть на греческих вазах и понять, что это такое было.
А есть вещи, которых нельзя увидеть, например, соображения полководца, его планы, его разговоры, его приказы. Все это, по большей части, остается тайной. И восстановить это вообще невозможно, по крайней мере в полном объеме, а возможно восстановить в небольшом, в определенном объеме.
Но на эту сложность объективного характера накладывается сложность другая, чисто субъективная: что человек хочет сделать? Вот когда он пишет, что он хочет этим сказать? Он пишет для того, чтобы установить истину, или для того, чтобы решить какие-то внутриполитические проблемы в своей стране или внешнеполитические?
И вот когда история начинает использоваться как «дубина» против какой-то противостоящей группы, будь то группа внутри страны, будь то другие страны – это и является концом истории. Ровно в этот момент история превращается в пропаганду, а история не может быть пропагандой.
История – это такой концентрированный опыт, без которого не может жить ни один народ, ни один человек даже, потому что у каждого человека есть свой опыт и у народа есть свой опыт. И этот опыт в идеале и должна отражать история.
Но когда опыт фальсифицируется, когда, например, говорят, что все было в порядке, на всех этапах, ничего плохого не было, а было только хорошее, были только победы... Вот когда придет первая же сложность, то это опрокинет всех, потому что у народа или у человека больше не будет опыта.
Опыт – это до некоторой степени иммунитет, это умение бороться в сложной ситуации, потому что ты знаешь, как это было уже когда-то. А когда ты этого не знаешь, когда все, что у тебя есть, это описание каких-то подвигов, то это очень опасная штука.