ТРИ СИНИЧНИКА ИЗ ДЕРЕВЯННЫХ ПЛАХ
Началась эта строительная история ранней весной.
Шел кот по садовой дорожке. Левой-правой! Ногой передней-задней! Шел не по армейскому уставу, а как ему предписывалось природой. Не на войну направлялся — на успешную охоту. При таком положении вещей вышагивал быстро, уверенно. Как справный солдат вышагивает, идучи по приказу в атаку.
Ушки на макушке. Усы топорщатся. Глаза горят.
Какая такая у него нужда, чтобы здесь вышагивать? Так ведь чегой-то птички в вишеннике подают голос. Не время ли по таковскому поводу приступать к завтраку?
И вдруг на садовой дорожке повстречался ему… кто? Ну, конечно же, хозяин сада.
Человек в ту пору был он не шибко старый. Скорее молодой. Однако решительный. В руках у него были пила и стамеска.
— Здорово, котяра! — сказал я, в ту пору еще не шибко старый. — Хороши у тебя усы. Длинные, пушистые. Молодец ты видный. Красотой прям-таки на отличку. Но уверенно заявляю, что в животе у тебя бурчит, поскольку голод не тетка, а гораздо хуже. Когда есть голод, то в животе поднимается шум, который страшнее, громче всякой тетки. Хочешь дам тебе от ворот поворот, прожора ты эдакий? Желаешь отважу тебя от ловли птичек?
Что сказал кот?
Ясное дело, ничего не ответил, вот только наверняка кое-что подумал. И скорее, что именно так:
"Спасибо, не шуганул палкой, либо своей стамеской. А всё же я тебе не дурак какой, чтобы отказываться от вкусного завтрака. Шагай себе мимо, человек молодой с острой пилой и широкой стамеской!"
Каков был нахал, этот усатый котяра!
— Извини, вынужден кое-что тебе сказать, — подаю голос со всей возможной серьезностью. — Ты должен приметить стамеску и пилу в моих руках. Или что… тебе ничего не говорят замечательные плотницкие инструменты? Подними глаза. Присмотрись к острым зубьям пилы. Обрати внимание на крепкое жало стамески. Если продолжишь свои походы в вишенник, придется пустить их в дело.
Внимательно посмотрел на меня кот.
Взгляд его был не то, чтобы удивленный. В нем было можно усмотреть вопрос. Какой?
Наверное, вот такой:
— Какое мне дело до твоего плотницкого мастерства? Если управляешься ловко со всяким железом, то доброго тебе пути стучать молотком и пилить пилой.
Пожелал бы и я тебе, садовый путешественник, счастливой дороги. Только хочешь ты без труда вытащить рыбку из моего вишневого пруда. Вытащишь и съешь пусть не рыбку, а птичку, однако мне жалко ее, хлопотунью да певунью. Учти, у меня есть уменье, чтоб пилой понаделать дощечек. Числом как раз четыре — для крепких стен. А потом будут еще две. Одна пойдет на крышу синичника. Другая должна сгодиться для донышка. Все окажутся сколочены гвоздями, но прежде позабочусь об аккуратном летке. Чтоб птичке было удобно спрятаться от когтей кота в уютном домике. Понятно? А коли запустишь лапу в леток, тебя наверху, над землей, всё равно примечу. Возьму сразу да хлопну в ладоши — напугаешься, небось, и кинешься наутек. Такое вот дело получится в вишеннике. С помощью плотницкого инструмента и ничуть не ленивых моих рук.
Коту пошло срочное разъяснение.
Что такое жжик-жжик? Песня та еще! Когда пила пилит — полотно звенит, да так, что тебе уши закладывает. А если потом гвозди вколачиваешь, то не иначе, что шибко размахиваешь молотком.
Оттого стук ведь получается, временами гром страшно гремучий раздается: тук-тук, бух-бух, блюм-блям, вдобавок бац-бац! И остается кое-кому лишь мчаться прочь, лезть под дом в отдушину. Чтоб сидеть там тихо, не мяукать, на грамм не шуметь и птичек не пугать.
Теперь мне после разъяснений полагалось догадаться, о чем стал размышлять Котофей Котофеевич, когда он остановился и начал нюхать садовую дорожку.
Мне бы на его месте пришло на ум такое:
«Не добраться нынче до птичек. Не было сего счастья и не будет с утра до вечера. Поскольку несчастье подвалило с этими штуками. Которые, то жжик-жжик! То бац-бац!»
Говорю запнувшемуся коту:
— Остановился? Значит, думкой разбогател. Вот и хорошо. Ходи богатым. Береги здоровье.
Стоит, значит, Котофей Котофеевич, и нет у него обязательного интереса, почему здесь некоторые такие доброжелательно разговорчивые. Ему другие знания подавай. Какие именно?
Мяукает он требовательно. А коли так, то требуется от меня что? Дать ему немедленный ответ. Чтоб случился здесь непременно значительный уговор.
Собеседнику, ясное дело, помалкивать не с руки. Или точнее — с лапы:
— Мяу! Что мне храбро-отважному коту перепадет, когда вспомню про свои важные дела, когда завтракать птичками не стану, пойду со двора прочь? Когда пойду куда подальше? Например, в гости к соседям, у которых мышка живет в подполе?
— Она там попискивает, и то тебе как раз интересно. Понимаю.
— Мяу! Обязательно будет у меня мышка. Но тогда… что мне всё-таки перепадет от тебя дополнительно?
Э, думаю, чересчур он умный, этот собеседник, что когтист, усат, шибко мохнат. И похоже, голодноват.
Насчет каких доходов сей встречный парень далеко не промах, прицельно враз попадает в точку. Но ведь и мы не лыком шиты, как раз такой суровой ниткой прострочены, чтобы уразуметь: кое-кто здесь имеет резонное желание заполучить бидон молока, не меньше.
Если тут нацелены вволю попить молочка после жаркой охоты на мышку… простите, однако же и у нас имеются свои резоны.
Запасаться бидоном, идти на перекресток поселковых дорог, где торгуют творогом, простоквашей и молоком, — это и далековато, и накладно. В охотку разориться на котову потребу… всё-таки многовато выйдет в смысле рубликов.
Не задешево они даются нам, эти рублики. Знаем расходную арифметику.
Рассуждаю, ан у кота глаза становятся напрочь круглыми. Он, видать, изумлен. Подумаешь — бидон! Сколько туда входит? Если посчитать, это очень простая цифра, 3 литра молока. Нечего некоторым, полагает Котофей Котофеевич, наводить тень на плетень! Касательно разорительных расходов!
Погоди, мохнатый да сильно усатый, нет у нас плетня. А только — забор из деревянных планок. И возле него лежит куча обрезков, что остались после того, как переслали в доме полы.
Вот деревянные плахи — те, которые поцелее — как раз и пойдут на синичник.
Но что касается 3 литров, извини подвинься. Арифметика что говорит? Копейка рубль бережет, а тот постарается насчет десяти рублей. Те в свою очередь поберегут сотенную бумажку. Молоко нынче в цене.
Не спорь со мной, Котофей Котофеевич, не делай глаза еще круглее, они и так большие да справные, ровно металлические пятирублевые монеты.
Пока мы стоим, пока обсуждаем насущный вопрос, откуда ни возьмись появляется маленькая девочка. Она с ходу заявляет:
— Пусть кот идет куда пожелает. Ему охота в охотку, а нам думать полагается. Если построить не один синичник, а три… тогда все птички из вишенника переселятся на высокие деревья. Птичьи песни в саду не прекратятся. Зато хитрой охоты не будет.
У кого, спрашиваю, не будет?
— У кота.
Нет, но какая умница-благоразумница!
Построил я три синичника.
И про беседу скажу так: появилась здесь не просто маленькая девочка, а — сама прелесть, сама большеглазая мудрость, само счастье.
С той поры у меня в саду и вишневым деревьям благодать, и яблоням, и птичкам-невеличкам. А и вправду заметить: как хорошо, когда три синичника-то!?
ЧЕТВЕРТАЯ ДОМУШКА
Теперь позвольте дать отставку веселому настроению касательно построек домушек для синиц. И — задуматься о вещах, имеющих отношению к продолжению жизни не только птиц, но и людей на Земле.
Люблю пичужное семейство вьюрковых, где завлекательно нежных мелодий в изобилии.
Надобно согласиться — те же коноплянки не зря прослыли отличными певуньями. Они в наших садах, на опушках лесных, повсюду разливают свою негромкую музыку. Ежели приходится им пребывать в клетках, то и там в прелести мелодий не уступают завлекательному таланту канареек.
Поселяются крошечные пичуги обычно в перелесках, в низких кустах. А когда со времен Киевской Руси пошли сады от Днепра, да к медлительной Оке, да к широкой Волге и дальше в Заволжье, то и в невысоких вишенниках восточных славян стали звучать песнопенья, греющие по сию пору наши сердца.
У меня возле дома — невдалеке от того места, где известный русский художник написал свою девушку с персиками — по весне свила гнездышко отважная коноплянка.
Родственники по воробьиному отряду ей подсказали, а может, что сами люди приучили милых песельников не бояться, но только приметно было: соседка не торопилась облетать стороной мой дом.
К нам окрестные коты заглядывали частенько, ёжик по вечерам шебуршился возле крыльца, собаки наведывались к сахарным косточкам у дорожки, ведущей к вишням. И всё же коноплянка держалась, не покидала нас, пока не вывела птенцов. Синичники, которые были в саду, не привлекали ее по той простой причине, что гнезда коноплянки обычно не выше метра над землей.
Гнездо было в развилке маленького дерева на высоте метра. Стволик, к счастью, оказался котам не в подъем, слишком тонким для того, чтобы лезть со всей кошачьей ловкостью наверх.
Опасным гостям не достать птенцов, а люди старались не тревожить невеличку—мамашу.
Знала, что ли, здесь живут обязательные приятственные души? Это ее дело, важно — не подвела она свой храбрый воробьиный отряд. Кто—кто, однако я и сейчас ею горжусь. К тому же автор очерка не в обиде на всех добрых людей, на Человека Разумного. Чем плохо мне — поведать нынче про счастливый случай?!
Я еще и не такое расскажу про семейства смелого отряда! Но поскольку их все-таки много, буду закругляться, обнародовав лишь историю про мухоловок.
Они занимают почетное место в семействе вьюрковых и, честно признаюсь, нисколько не случайно.
О вьюрковых я задумался, когда крохотулечка, умеющая летать и быстро, и ловко, мою вишенку отличила. Обратил внимание: она допрежь насиживания птенцов вкуснеющие рулады выводила — чисто нежная флейта.
Тем очень мне понравилась, запомнилась. И возмечтал я, признательный любитель живой музыки и сладких звуков, залучить в чащору высоченной папировки новую парочку.
В искусные строители не метил высоколобо, брал для четвертой птичьей домушки — у меня уже были три синичника — нетесаные плахи, что имелись под торопливой рукой. После того, как подвел сооружение под крышу и водрузил его на шест возле старой яблони, выяснилось: леток прорубил узкий.
Скворцы покрутились у дерева, но попасть с улицы в уютную комнату новостройки не получилось у них. В очередь применили свое умение. Почали долбить леток клювами. Костяные острые долота из аккуратного отверстия сотворили дыру с щербатыми краями. Ан всё равно пролезть уличным визитерам — извините, подвиньтесь! И отправились они в более способные помещения. В комнаты, расположенные на березах соседей.
Зато малюсенькие обоеполо серые птички — впоследствии узнал, что они считаются своими по всему европейскому континенту — не растерялись. Неровности выщербленной доски приняли с дорогой душой. Им вообще всякие искусственные сооружения всегда в благодарную приязнь и никогда не препятствие, чтобы с пылом—жаром приступить к заселению.
Долгое время я не мог понять, день за днем держа их под прицелом наблюдательного глаза, что за парочка объявилась у меня сбоку яблоневой макушки. Почешешься поди — забраться на верхотуру папировки.
Соседская собачонка регулярно прибегала, навещала нашу плошку возле крылечка. Досконально плошкино содержимое подъедала и претенциозно лаяла на пичуг. Те имели обыкновение сидеть на ветке. Она тянулась от ствола яблони довольно далеко и нависала над ступеньками.
Уж чего—чего, а полаять на прохожих, на котов или просто в ангельскую прозрачную голубизну высокого неба старалась заливистая гостья от всей души. Получалось у нее прекрасно, тут не прибавить, не убавить. Так превосходно — по разумению соседскому — выходило, что закладывало у меня уши.
Однако на ветке сидельцы посиживали прочно. Нет, вспорхнуть, схватить яблоневую моль или что там еще — это было в порядке вещей.
Приметил я в конце концов: им коноплянки, что обожали копошиться в траве, никакой не указ. Подселенцы яблоневые скорее всего равнодушны к семенам полевых и луговых растений. А если им вниз с ветки слететь, попрыгать по земле, то никогда себе такого не позволяют.
По дорожке шнырять, мои семечки подсолнуховые щелкать парочке завсегда неинтересно. При этом на звонкую собачонку поглядывают с дерева настолько смело, что поневоле призадумаешься: надобно уделить внимание справочникам, энциклопедиям, литературе знатоков.
Обнаружился примечательный факт. В разных книгах встречается про моих загадочных особ вполне схожая история.
Один мальчик залучил себе пичужку вместе с птенцами, поймал их и принес домой. Там заботливая мамаша что принялась делать? Правильно. Кормить потомство необходимо, вот она и стала гоняться за мухами. Всех переловила при крепко закрытых дверях.
Обитать в доме людям получилось несравненно прекрасней. И пошел по деревне слух.
Мальчика, хозяина способной летуньи, наперебой стали просить насчет успокоения — избавления от надоедливых мух.
Он и принялся ходить с крылатым народцем по всему селению, пока дом за домом не вздохнул в свободе успокоенного проживания.
Сказка не сказка, но у моих мухоловок было такое умение, чтоб ловко порхать возле яблони, и была у них несомненная храбрость, которая в диковинку пришлась соседке—пустолайке и заставила ее заливаться чуть не до потери пульса.
Она и по сию пору всё шумит, шумит. А я, узнав кое-что о серых мухоловках, продолжаю усмехаться на беспокойную подъедалу, рассудительно соображаю:
«Храбрость — это человеческое свойство, поскольку именно что преодоление животного инстинкта. Того самого, о котором все наслышаны. Этот инстинкт имеет отношение к обязательному выживанию вида. Только разум способен с ним, с его природно-неуклонным диктатом, справиться».
Так вот получается. Станет тебе, дорогой читатель, жить привольней и безмятежней, если будешь верить: мы, люди, сами по себе, а птицы всегда пребудут в порхающей независимости, тоже сами по себе.
Но если разобраться, все мы, живущие на планете Земля, соседи. И должны сполнять неписанный закон добрососедства, где во главу планетного благополучия ставится взаимопонимание, уважение всеобщих прав на жизнь. Поэтому живите, птички, и благоденствуйте — мы вас уважаем, любим, стараемся понимать лучше.