Чавыча, так его с тех пор и зовут. Впрочем, столько лет прошло, что вполне вероятно звали. Обычный худощавый мужик, с хитрыми глазками, потому что всё время в прищуре, излишне вертлявый, что солидности его образу не добавляло.
Мы встретили его на переправе через Озёрную протоку, когда ждали гостей из Петропавловска. Самолёт в Крутоберёгово прибыл поздно, и на дебаркадере собралось много людей. Ну как встретили, он подошёл к напарнику и попросил закурить, мы сидели в машине и болтали о чём-то, о чём сейчас и не вспомню, да и не важно.
- Санёк, дай закурить, дома папиросы забыл, - По таким видно, что курить они предпочитают чужие сигареты, - Выскочил впопыхах и уже на берегу понял, что без курева.
Было в его повадках что-то неприятное, но я не смог бы сказать, что именно, просто общее впечатление.
- Держи, Чавыча, мне не жалко, - и мой напарник протянул просителю сигарету.
Это было время последних дней изобилия на Камчатке, когда московское снабжение ещё не стало давать перебои, Советский союз разваливаться не собирался, хотя уже и лихорадило его, но о проблемах материка мы знали только из слухов, и не придавали им значения.
- Ну, что ты, пора уже забыть тот случай, поржали и хватит, - мужик насупился, но бычить не стал, потому как с Саней они были в разных весовых категориях.
- Терпи, казак, теперь это с тобой надолго, - беззлобно отмахнулся Саня, и мужик отошёл, не забыв, однако, поблагодарить за сигаретку.
- Почему Чавыча? – спросил я. Мне не особо и любопытно было, но занять время ожидания парома было надо, а история обещала иметь развитие.
- Дело было прошлой весной, тебя ещё не было тут, пропал мужик. Обычная история, отправился на рыбалку и сгинул. Ну, искали его пару недель, но так и не нашли. А через месяц на Дембиевскую косу выбросило труп. Неопознанный, ясное дело. Но в тот год вроде никто больше не пропадал, поэтому решили, что наш клиент всплыл.
Сашка был крутым рассказчиком, и знал толк в паузах. Он задумался, достал сигарету, размял её в пальцах, медленно прикурил, глубоко и шумно втянул первую затяжку, и через пару секунд выпустил густой белый табачный дым. Я не торопил, - уже подметил его манеру, и поэтому закурил сам, и сделал равнодушный вид. Пауза получилась какой-то многозначительной, как размышление над пустой могилой, которую, хочешь-не хочешь, а примеришь и на себя и ещё, бог весть, на кого.
- Послали меня и Гену, ага, зама нашего, выделили ГАЗ-66 и двух суточников, чтобы грузить. Им от этого дела амнистия вышла, списали остаток. Приехали мы на косу, переехали на побережье и нашли бедолагу. Распух страшно, просто какой-то огромный. Море оно не особо канителится с утопленниками, если крупная рыба не сожрёт, то мелкие рачки пожрут. Как тут определить, наш клиент или нет? То-то. Вот только одёжка явно не наша, ну не носят у нас болоньевые ветровки на рыбалку. Возможно, с корабля выпал. Но не бросать же на берегу, мало ли детишки найдут. Накинули брезент, нашли две доски, кое-как взгромоздили в кузов. Так он под брезентом и поехал к патологоанатому. Суточники сказали, что в кузове с утопленником не поедут, а в кузове 66-ого всего два места. Я за рулём, Гена рядом весь белый, он трупы не любит, у него организм нежный, весь берег заблевал. Я ему строго так сказал, чтобы он в окно дышал, не хватало в кабине настругать. Приехали на дебаркадер, дождались Драбкина, загрузились. Тут-то этот тип и нарисовался. Подваливает к Гене и спрашивает, куда мы путь держим. Гена весь бледный отвечает, что в Варгановку. Этот перец заглядывает в кузов, аж на цыпочки встал, и спрашивает, можем ли мы его подкинуть. И тут наблевавшийся Гена растягивает губы в ухмылке и говорит, что и рад бы такому попутчику приятному, но в кузове лежит чавыча, так что неудобненько будет. От рыбки пованивает уже. Я сам офигел от такого расклада. А мужик уже лезет в кузов, приговаривая, что ничего, мол, страшного, что он на рыбалках всю жизнь провёл, разве его тухлая чавыча испугает, а идти через весь посёлок, желания нет. На пароме куча людей, многие эту сценку наблюдали.
Итак, товарищ залезает в кузов, присаживается на лавку, и ножкой так трогает брезент. Потом начинает громко удивляться размерам рыбины, дескать, редкий экземпляр даже для чавычи. Любопытство его гложет, а паром уже почти протоку пересёк, рукой подать до причала. Гена ждёт, я жду, ему не препятствуем. Ну, помявшись слегка, мужик всё приговаривал «Ну и чавыча, ну и чавыча!», а потом брезент и приподнял.
Я честно тебе скажу, таких воплей в жизни не слышал, а я много повидал. Любознательный пассажир стартанул с парома на берег как чемпион в беге по пересечённой местности. Приличных слов в его воплях не было. Народ сначала-то не понял, а когда просёк почём паника, ржать начал. С тех пор у него погоняло «Чавыча».
И Саня погрузился в молчание, достал сигарету, подождал, пока я достану свою, и мы закурили. Я сидел, курил и думал, что на Камчатке мне нравится, при всём при том, что люди тут совсем другие, чем в Ленинграде. Эта их привычка желать «всех благ», какая-то грубая доброта, надёжность и что-то ещё, чему и слова-то в моём лексиконе не находилось. И впереди меня ожидало много всякого, но это совсем другая история.
Давно это было.