Основные вехи биографии Ф.А. Степуна
В его жилах не текло ни одной
капли русской крови. Тем не менее я
не встречала в своей жизни другого
такого типично русского москвича.
В. Пирожкова
Прежде чем обратиться к анализу и осмыслению ключевых идей “Бывшего и несбывшегося”, необходимо хотя бы вкратце охарактеризовать жизнь и очень разностороннюю личность Ф.А. Степуна ― “типичного русского москвича” (выражение одной из его учениц).
Федор Августович Степун родился в Москве в 1884 году в обрусевшей семье. Отец Федора Августовича был выходцем из Восточной Пруссии, мать, с которой философ и писатель был весьма дружен, происходила из шведо-финского рода Аргеландеров. Детство, оставившее глубокий след в душе Ф.А. Степуна картинами русской природы и быта, прошло в Калужской губернии, где отец занимал пост директора писчебумажной фабрики. В 11-летнем возрасте мальчик был крещён в православную веру. По окончании гимназии Ф.А. Степун продолжил образование в Москве, в реальном училище св. Михаила. Он рано обнаружил интерес к гуманитарным наукам и философии. Однако диплом об окончании реального училища не давал возможности продолжить образование в России. Поэтому в 1902 году Федор Августович отправился изучать философию в Гейдельбергский университет. В то время там преподавал В. Виндельбанд — один из виднейших представителей неокантианства. Под его руководством Ф.А. Степун в 1910 году защитил докторскую диссертацию на тему “Историософия Владимира Соловьёва”. А затем вместе с С.И. Гессеном, Э.К. Метнером и Б.В. Яковенко издавал журнал “Логос”; посвященный проблемам философии культуры, он представлял собой опыт международного сотрудничества мыслителей России, Германии, Италии и других стран. Не получив возможности работать на академическом поприще, Степун стал разъезжать по России с лекциями на философские, религиозные, искусствоведческие темы. Так им были “просвещены” фактически все крупные города Поволжья, от Нижнего Новгорода до Астрахани. Побывал он и в городах средней полосы и юга России, а также на Кавказе, Закавказье и даже в Туркестане (Ташкенте и Коканде). Перед отправкой на фронт в начале Первой мировой войны Степун, призванный в армию, поехал в Сибирь за новобранцами, добравшись на поезде до Иркутска. Мы видим, как широка была география его поездок по огромной стране, обладавшей всеми признаками имперского величия, однако без какого бы то ни было намека на колониальное рабство населявших тогдашнюю Россию народов. Насколько глубоко эти поездки философа обогатили, напитали воздухом родного отечества, языка и культуры, можно судить по удивительной фразе, составляющей, пожалуй, квинтэссенцию его видения и чувствования России: “Какое счастье дышать такими далями” [6, c. 197].
С началом Первой мировой войны Ф.А. Степун, как уже было сказано выше, оказался на фронте. Свои переживания и не лишенные глубины размышления, связанные с участием в военных действиях, Федор Августович изложил в романе “Записки прапорщика-артиллериста” (1918) [см.: 8], признанном критиками одной из лучших книг о Первой мировой войне. Благодаря высокому заслуженному авторитету в среде солдат и офицеров Степун был избран в состав делегатов Совета рабочих и солдатских депутатов, а после февраля 1917 года занимал пост начальника политического управления Военного министерства во Временном правительстве. Октябрь 1917 года Степун встретил в Петрограде, откуда вместе с женой Наталией Николаевной с большим трудом выбрался в Москву, где их ожидала голодная и холодная, полная всяких опасностей жизнь.
Какое-то время Ф.А. Степун участвовал в театральной деятельности, пытаясь классику мировой драматургии приспособить к реалиям начинающейся пролетарской “культуры”. Потерпев неудачу на данном поприще и дабы избежать голодной смерти, в 1919 году Степун вместе с женой обосновался в деревне, где вместе с другими родственниками организовал небольшую коммуну, и этот уникальный в своем роде опыт длился до 1922 года. Жизнь в деревне Ивановке протекала не только в нелегком крестьянском труде, но часто обострялась разного рода приключениями и опасностями, возникавшими на фоне классовой борьбы с “недобитыми буржуями, помещиками и попами”. Только чудо и артистическая натура Степуна, его живой наблюдательный ум помогали семье выживать в этих сложных условиях послереволюционного быта.
Как всегда при встрече с неординарными событиями, у Степуна рождались оригинальные философские обобщения. Так, опыт общения с советскими чиновниками позволил ему выделить два крайне опасных типа человека: ренегата и “оборотня”. Эта достаточно оригинальная и внутренне выстраданная историософская антропология, полностью лишенная напускного педантизма и резонерствующего морализма, несомненно представляла собой особый опыт созерцания человека в экстремальных жизненных ситуациях, по духу и тону во многом близких гораздо более поздним по времени откровениям В. Шаламова и как бы предвосхищающих их идейно и тематически: “В противоположность ренегату, оборотень — человек многомерно-артистического сознания. Поклонение новому не требует от него отречения от старого. Разнообразные жизненные обличия он так же легко совмещает в себе, как актер разные роли. С большевиками он большевик, с консерваторами — консерватор. С первыми он проливает кровь, со вторыми — слезы. И то и другое в одинаковой степени лживо, но искренне. В отличие от ренегата, некогда смотревшего на мир правым глазом, а ныне смотрящего левым, оборотни всегда смотрят на мир с перемигом: левым глазом подмигивают правому, а правым — левому. Двоя своей раскосостью мир, оборотень, двоящимся у него перед глазами миром все глубже раздваивает свою душу. Он легко обещает просителю всякое содействие и может при случае показаться душевным человеком, но верить ему нельзя: придя в назначенный срок за ответом, ты иной раз рискуешь нарваться в твоем вчерашнем покровителе на стопроцентного большевика, который не преминет выместить на тебе минуту безответственной снисходительности” [6, c. 584–585].
Эта удивительная способность людей трагически переходной эпохи изменяться в зависимости от особенностей среды и обстоятельств — вплоть до полнейшей аннигиляции всякого устойчивого внутреннего содержания — парадоксальным образом оформляется у Ф.А. Степуна в особую персоналистическую проблему, столь же ясную и предельно конкретную историософски, сколь и абсолютно неразрешимую в сугубо житейском плане. Строго рационально ее можно сформулировать следующим образом: почему несмотря на огромное число умных, образованных и личностно интересных людей, с “идеями”, демократическими убеждениями и неподдельной любовью к Отечеству, так или иначе участвовавших в Февральской революции, никому из них не только не удалось преодолеть распад большой России или хотя бы противопоставить большевикам некое подобие стратегии ее будущего восстановления?
Что это было в действительности: их собственная духовная ничтожность, не позволявшая взять на себя великую историческую ответственность вместе с неизбежными роковыми гражданскими последствиями такого рода решений, или же трагический выбор Провидения, осуществляющий некую выбраковку уже изживающего себя социального слоя и противопоставляющего ему пусть и безобразное в своем агрессивно-наступательном раже, но все же жизнеспособное, а стало быть, более пригодное к новым историческим решениям молодое поколение? В строгом смысле слова эта роковая дилемма терзала Ф.А. Степуна и во время жизни на Родине, и в эмиграции. Скажем честно, он так и не нашел ее положительного разрешения. Кровно привязанный к великолепной и уже уходящей в прошлое культуре и быту имперской России, философ с недоумением и отвращением взирал на Россию постреволюционную и, не желая стать ренегатом (каким, наверное, в его глазах был Н.А. Бердяев, сидевший под портретом Сталина у себя в доме во французском Кламаре), пытался сохранить свое историософское видение в максимальной чистоте и силе. Никакие превратности эмиграции не смогли помешать этой внутренней стойкости и, быть может, даже усилили ее экзистенциально.
В 1922 году Ф.А. Степун стал пассажиром одного из двух “философских пароходов”, на которых советскую Россию покинул цвет русской гуманитарной культуры. Несмотря на крайне тяжелую в эмпирическом смысле жизнь в советской России расставание с Родиной было горьким, и эта горечь только усилилась в эмиграции. Объяснение тому находим у самого Степуна: “Чем дольше живешь в Европе и чем глубже проникаешь в ее культуру, тем яснее становится, быть может, единственное преимущество русского человека: его первичность и настоящность” [7, с. 625] [Курсив в цитате Ф.А. Степуна]. Горький эмигрантский хлеб Степун зарабатывал преподавательской деятельностью сначала в Берлине, в Русском научном институте, затем в качестве профессора социологии в Дрезденском техническом университете. В 1937 году он как русский эмигрант был отправлен нацистским режимом на пенсию. После окончания войны был приглашен в Мюнхенский университет, где ему была предоставлена специально созданная кафедра истории русской культуры. До конца жизни Степун вел активную творческую жизнь, совмещая преподавательскую деятельность с философскими, культурологическими и искусствоведческими изысканиями и публикуя свои труды на русском и немецком языках. Яркая и драматичная жизнь мыслителя и писателя прервалась в 1965 году.
Ф.А. Степун как мыслитель со своеобразным творческим логосом и резко выраженными авторскими симпатиями и антипатиями до конца своих дней тяготел к “большой” дореволюционной России, с ее своеобразным бытом, неповторимой культурой и оригинальной творческой атмосферой, даже приблизительного подобия которой он никак не мог отыскать на Западе. Данные реминисценции, ставшие своеобразной исторической памятью большого и неординарного человека, не могли не затронуть одну из главнейших исторических тем мыслителя — о бытии человека на войне, — к которой он подошел с предельным бесстрашием и редкой творческой целеустремленностью.
Литература
7. Степун Ф.А. Идея России и формы ее раскрытия // Федор Августович Степун. Жизнь и творчество. Избранные сочинения: вступ.статья, составление и комментарии В.К. Кантора. М., Астрель. 2009.
8. Степун Ф.А. Из писем прапорщика-артиллериста. Томск: Водолей, 2000.
(Продолжение следует)