Фотографий с места событий, к сожалению, нет. Не удобно, знаете ли, идя на охоту, помимо оружия, снаряжения еще и фотоаппарат тащить.
Здравствуйте, уважаемые читатели.
Что это я, собственно, все про стволы, да про стволы. Надо бы разбавить чем-то лирическим.
Так как сама я на охоту не хожу, по семейным обстоятельствам, знаете ли, приходится довольствоваться рассказами других и завистливо вздыхать.
Сегодня поведаю рассказ моего дорогого супруга – охотника.
Нежаркое осеннее солнце светит мне в спину. За спиной рюкзак с термосом и верхом от «лешего». Сложенный в восьмеро туристический коврик модной камуфляжной расцветки приторочен сбоку. Если что – сойдет за крышу от дождя, но это вряд ли. Небо чистое, взгляд в синеве тонет. Воздух прозрачный – аж звенит.
Подхваченный рукой под затыльник, на плече привычно лежит Север. Не люблю погон на коротких выходах - только мешает да путается. На шлейке, через плечо, по диагонали – коротенький двухрядный патронташ – подарок старого товарища. 10 гладких, 20 мелких – но это с запасом. Мне столько не надо, вполне хватило бы одного гладкого и двух-трех мелких. Четыре много. Но сказывается привычка, многолетнее «а вдруг да чего?» А потому – крайние справа – три Гуаланди. Две бесконтейнерные тройки, и семерок – как пальцев на руке. Разноцветный лак на капсюлях, чтобы и в темноте, в россыпи не перепутать. Белое от красного, а красное от латунного всяко отличить можно.
Не спеша пробираюсь по заросшему полю. Когда-то на нем сеяли овес или клевер с горохом. Потом просто косили траву и скручивали в рулоны. Теперь и этого никому не надо – лес забирает у людей оставленный без боя плацдарм. Пионерские отряды юных берез и осин чувствуют себя свободно и уверенно. Сонный ветер, проскользнувший сквозь строй подрастающего поколения, едва прикасается дуновением к правой щеке, а осины что-то ему шепчут, рассказывают.
Сквозь шелест молодняка различаю голос своей осины. Ее звенящее, посвистывающее пришлепывание тронутых желтизной листьев трудно перепутать с другими. Когда то она была одна на всю округу, была верным ориентиром и всегда безошибочно выводила на угол поля.
Вот и она. Прикасаюсь рукой к шершавой коре. Раньше от нее был виден край крыши нашего дома. И народ сюда хаживал. А теперь, похоже, с моего весеннего визита, и не было никого. Как были сложены на едва заметной тропинке нарезанные ветки с моей поляны – так они и лежат. Никто не ходил. Да и осень какая-то странная выдалась. Не успели по зелени леса растечься красные и желтые тона – их стерли черные ветви на фоне стынущего края неба. Под ногами листьев насыпано столько, что травы не видно. Идешь вроде неспеша, а каждый шаг со звуковым сопровождением.
Сдергиваю с пояса поверх камуфляжки старенькую Моторолу. Чтобы на месте не шуметь. Человеческий голос будоражит лес почище выстрела. Выстрел на гром похож, а голосом только люди говорят. Два раза двойным нажатием придавливаю тангенту, чтобы привлечь ко второй станции внимание. Дожидаюсь ответного дубльхрюка, отвечаю коротким. Эти кодовые сигналы когда-то так и называли – ldH и kdH. К чему без необходимости определять себя голосом, если все и так все поняли?
Каждую весну бываю здесь, был и этой. Птиц забывать нельзя – надо насыпать им мешок-другой свежего песка с реки и обновить кострища. Любят они купаться в земле с золой – надо полагать, содержащаяся в золе щелочь от паразитов помогает.
Заодно обстричь лишние ветки – чтобы не мешали. Мусор древесный собрать – и в огонь. Чтобы поляна светлая была, и ходить, не спотыкаться.. Пришел, располагаюсь. Первым на траву падает коврик, на него укладывается Север. Туда же станцию, в сторону, на край, чтобы не мешала. Если вдруг понадоблюсь – вызовут голосом. Услышу.
Кладу рядом с ней термос, на бок. Он проверенный, он не протечет.
Извлекаю половинку лешего, залезаю руками в рукава, застегиваю на пуговицы. Укладываю рюкзак поверх станции и термоса. Снимаю с шеи активные беруши, включаю, вставляю в уши, регулирую звук. Тонкий ободок висит на уровне затылка. Поверх капюшон от лешего, обтянутый до самых глаз. Перед собой втыкаю упор из старой лыжной палки, обмотанный разлохмаченной тканевой изолентой и покрашенный под древесный ствол. Вместо рукоятки U-образная скоба, как раз под цевье. За мной здоровый куст можжевельника. Лет восемь назад уволок два полузадохшихся куста с опушки. Им свет нужен, они свет любят - а тем, что помельче, как раз света и не хватает. Можжевельником раньше поле обсаживали – чтобы снег задерживался лучше на открытых местах. Он плотный и не так высокий. А потом можжевельник разросся, совсем густой стал. И никому ненужный.
Хотя раньше им что-то лечили и сивушный дух отбивали. Когда деревни жили автономно и покупали только керосин, да соль. Спиртное было свое. Варили пиво и гнали самогон буквально все. И самогон разделялся на первак – это для себя, для своих. Чистый, крепкий, здоровый напиток. Друган или друганок, поплоше да повонючей – угощать знакомцев, кто зашел попраздновать. А третьяк – это если кто не больно-то знакомый в окошко постучит да выпить попросит. Тут и требовался можжевельник - спрятать вязкую сивушную вонь. Нальют человеку вина зеленого – он и пойдет себе до следующего дома. Праздник. А поутру никто особо то и не болел, что характерно.
И просто так, вместо работы никто не пил. Работали каждый день, без выходных. Корова или там поросенок, они дней недели не различают. А подмокшее сено никуда не годится. Потому и пили по праздникам, для настроения, не так, чтобы в лежку. И когда в какой деревне праздник – так со всей округи туда и шли. Не так давно это было – всего то перед войной.
Но это ладно. Теперь те два бывших задохлика, которые чуть не в куст сирени выросли, помогут мне. На их фоне силуэта не видно совсем – за спиной, как стена зеленая. Тут раньше просвет был, дорога тракторная и вырубка небольшая. Сидишь, бывало, как в цирке – весь на виду. Деревья редкие, лес по осени аж светится. Птицы видят бездельника с гром-палкой и на свист не идут. Птица лесная, а без разумения в лесу не прожить. Вот и привел себе зеленых друзей. Пока кусточки жиденькие были – за ними прятался. А теперь они с меня почти.
На шее, на шлейке из толстой 1,4 мм лески – старый, еще ГДРовский манок. Это удобнее, чем по карманам распихивать, а потом искать. Леска упругая, а манок невесомый почти. Брошенный с губ – падает и замирает в одном положении, не шелохнется. Да и влаги от дыхания в нем не остается. А старый Hubertus тем хорош, что в него дуть не нужно. И даже вредно – достаточно проталкивающего воздух движения языком, чтобы он запел. И резко язык остановить – так, чтобы звук оборвался.
.Когда дуешь на выдохе из легких, звук получается размазанный – птицы так не свистят. А потому слышат фальшь.
Птице нужен резкий, мгновенно нарастающий и также мгновенно затухающий звук. Тогда поймет, о чем разговор.
Вкладываю цевье в упор, выравниваю упор под плечо по открытому, чтобы лишних движений не делать, а вся поляна была охвачена. Пересаживаюсь чуть правее, вытягиваю ноги. Снимаю крышки с прицела, вывожу кратность в минимум - 1,25. Включаю подсветку, отстраиваю яркость в дневной режим. Ружье в руки – ключ вправо, переламываю стволы. Слышу внятный двойной щелчок – курки взвелись. В нижний, гладкий ствол ныряет 24 гр. дроби номер 7. В верхний – Олимп-О, который из пачки с охотниками. Закрываю стволы, кладу цевье на рогатку. Предохранитель не трогаю, автоматический отключен был сразу же, как завел себе "Север".
Посидел, подышал, послушал лес. Чуть поднял громкость в ушах. Потянул манок, зову.
Посвистел, посвистел – прислушался. Тихо пока. Рябец, он по осени наетый, тяжелый. На крыло встает, если только лиса поднимет. А так все больше ходит да бегает. Его слушать надо, для того и уши активные нужны. Позвал еще. Жду, слушаю – торопиться мне некуда. В лес пришел воздухом подышать, на природу посмотреть, чаю с мятой попить. Пробавляясь немудреной снедью, вроде черного хлеба с салом да луком. Мы городские, какие охотники. Всякий нюх в столице потеряли, забыли, поди, как елка выглядит. Где уж рябца то взять, одного хотя.
Тихо в лесу, как в песне. Даже осину почти не слышно. Потянулся за пищалкой и сразу отдернул руку. Топоток. Или показалось? Или нет? Верчу головой, пытаясь уловить ушами направление. Добавляю ушам звука еще на щелчок. Так, что слышу свой пульс.
Точно, не показалось. Листья осенние внятно любое движение озвучивают. Кажется, правее. Вероятно, появится воон у той двойной березы. Где второй год упавшая береза догнивает – знаю, что береза. Той весной, как упала – бересту с нее ободрал. Ей ни к чему, а мне пригодилась.
Кхшшбум! Это что же там за слон то такой? Идет, как ногами по ушам. Звук на щелчок вниз – у нас сегодня прямо игра в подводников! Лучше не стало. Похоже, у меня в ушах двоится. Звук с обеих сторон. Коротенько тенькнул – надо азарта добавить. Точно, похоже, что двое.
Затыльник в плече, пальцы у скобы. Шаги все ближе, а справа громче. Слева затихли как будто. Уваливаюсь вправо. Вот сколько раз убеждался, что нельзя упор сильно заглублять, у него должна быть подвижность. Это знание сейчас выручает. Застыл, дышу в себя. Красная точка в такт пульсу подрагивает на широком березовом комеле. Шевеление у поваленной березы. Доворачиваю стволы, медленно, со скоростью сонного динозавра.
Вижу птицу. Старый самец, такого глубокого пепельного цвета. До него 28 метров – это знаю вернее своего имени. Вот он перемахнул через березу и застыл в ожидании. Вертит головой, наверно ключи потерял от квартиры. Прицел крадет шесть метров от дистанции – как раз на четверть диоптрии. Красная точка в основание шей – ниже просто ничего не вижу. Палец на спуск. Выбрал свободный ход, дальше небольшая ступенька и перелом стеклянной палочки. Выстрела не услышал – было слышно только шлепок пули. Птиц трепыхнулся и исчез. Вот просто – не улетел, не убежал – растворился в воздухе.
Вот чем мне всегда нравился мелкан – он тихий. После выстрела лес на мгновение замирает – и продолжает жить своей жизнью. Гладкий так не умеет.
А где у нас второй? Второй затаился. Ведь крылья не хлопали и по листьям не бегал никто. Значит, придет. А может, нет.
Пробую играть в Цезаря. Делаю два дела сразу – пытаюсь перезарядить верхний ствол из патронташа и губами поймать свистелку. Со вторым справился, а вот с первым не очень. Извлекал гильзу и уронил ее в пространство под стволами. Кошу взглядом по поляне – никого. Поднимаю ружье с упора, упор, естественно, падает. Переворачиваю Север прицелом вниз – выпадает стреляная гильза и целый патрон из нижнего ствола. Мало того, что выпал. Так еще и по коврику под меня закатился. Вспомнив все знакомые идиомы и добавив к ним полдесятка свежих – кручу ружье назад. Лезу между пуговиц "лешего", к расстегнутому патронташу. Выдергиваю гладкий патрон на ощупь, не глядя. Зажимаю в кулаке, кручу между пальцами, пока он не оказывается между безымянным и средним пальцем. Это 20-ка, она тонкая, с ней так можно.
Указательным и большим пальцами вытягиваю мелкого. Он чуть сальный, малость скользит. Со второй попытки цепляю его ногтями. Не поднимая головы, заталкиваю в патронники сначала мелкий, потом большой. Закрыл, выдохнул – шаги. Вот совсем рядом. Поднимаю голову – рябец. Молодой, посерее первого. У кривой березы тянет шею, выискивает старшего, надо полагать. Дожигая остатки нервного спокойствия, вдавливаю скулу в приклад. Красная точка выписывает кренделя почище мухи, влезшей в разлитый коньяк. Вижу, что птиц меня заметил, и начинает ужиматься. Они так всегда - как будто чуть меньше становятся и свечой взлетают.
Стеклянной палочки не почувствовал - просто вогнал спуск в упор. Дульный срез чуть заволокло мутнеющим сполохом дыма. Шлепка не услышал – видел только разлетевшиеся веером перья. Стрижка.
Рябец вздрогнул, подобрался и уже как будто вспорхнул. Какого усилия стоило выдернуть палец с заднего спуска и бросить на передний. Хорошо, спуски в хроме – не такие зацепистые. И времени порядком убил – птиц уже убрал шасси и выпустил закрылки. Короткое Фррр и выстрел. Взлетели разорванные дробью желтые листья. Стук дроби по березовой коре. И глухой звук падения птицы.
Есть, как будто оба. Иду к ним, открывая на ходу ружье. Гильзы в карман, в верхний мелкий, в нижний опять семерку. Закрываю. Медленно подхожу. А то бывало, по молодости, ружье пустое на плечо закинешь и бегом хватать упавшего – а он вспорхнул и улетел. Потому и ружье в руках.
Подошел ближе, смотрю - лежит, раскинув крылья. Стволы на сгиб, свободной рукой подбираю второго сбитого, у него крылья в хлам. Когда поднял, они ими еще и взмахнул. Сбоку, под шеей выдраны перья, просвечивает синеватая кожа. Подстриг пулей. Иду искать первого. Утыкаюсь взглядом в землю, не вижу ничего похожего. Всматриваюсь, рою взглядом землю. Никого. Замечаю, что-то береза разлохматилась. Или нет , не береза. Под сваленой березой лежит рябец, прикрылся листьями. Входное в грудь, выходное по диагонали. Он сразу и свернулся под ствол березовый.
Связал их за лапы, повесил на ветку. Раскрутил термос, достал, чего пожевать. Вроде и немного времени прошло – а четыре часа то всё пробежало. Вернулся на коврик, подышать лесом. После гладкого выстрела бродить бесполезно – лес километра на два мертвый.
Допил чай, стряхнул прилипшую чаинку. Неспешно собрал рюкзак, свернул коврик. Сказал в станцию, что возвращаюсь. Снял рябцов с ветки, иду к полю, мимо осины. Двоих взял, мне больше не надо.
В другую сторону от деревни, за большим выгоном, есть еще одна поляна подготовленная. Это рядом – вдоль остатков овчарни, по старой полевой дороге, потом вокруг пруда, мимо старого пастушьего шалаша, через перелесок – и там еще чуть-чуть, по лесовозной дороге. На бывшей вырубке. Часа полтора ровным шагом, в один конец. Другой раз туда прошвырнусь.
Спасибо за проявленный интерес! Можно оценить труд автора лайком и даже подписаться на канал.