– Евгений Германович, уже во многих рецензиях на вашу новую книгу «Оправдание острова» заявили, что она продолжатель традиций «Лавра» и даже, например, Галина Юзефович написала, что если вы любите книгу «Лавр», то вам обязательно из всех остальных книг надо прочитать «Оправдание острова». Так ли это? И как считает автор: есть какая-то связь между двумя этими романами?
– Да, это прямая связь, это родственники по прямой. Роман «Оправдание острова» так же связан с Древней Русью, но связан немного другими линиями. Если «Лавр» – это жития, это агиографический жанр, то «Оправдание острова» – это история, это историческое повествование.
В «Лавре» я дерзал быть агиографом, а здесь мне захотелось стать летописцем. В общем, это было такое несколько нахальное с моей стороны желание, потому что летописец – это человек, который должен обладать множественными дарами и знаниями, все-таки я тут сравниться не могу. Но в течение тридцати пяти лет я читал эти тексты и понял, как они устроены, как они писались. Я понял их ритм, у них своя музыка, музыка истории, причем эта музыка была совершенно не такой, как сейчас, это совершенно другая история. И я решил нам нынешним предъявить средневековое понимание истории, основанное на совершенно других принципах и в чем-то, может быть, более достойное, чем наше.
– Вы говорите о музыке истории, а если ее представить в виде музыкального произведения, это будет сложная симфония или это будет какой-то однообразный ритм, который повторяется?
– Вы знаете, средневековую историю я бы сравнил с Григорианской музыкой, когда все поют в унисон, и этот унисон – главное в средневековой истории.
Когда-то Бердяевым было сказано, что личность средневековья менее индивидуальна, но гораздо более сильна, чем сейчас. Что он под этим имел в виду? Что личность представляла не свою точку зрения, а общую. Это то, что прекратилось с новым временем, когда началась индивидуализация характеров в жизни, в литературе. И личность, с одной стороны, утончилась, она стала персональной, индивидуальной, но с другой, она потеряла силу, потому что за ней уже не стоит общее мнение, за ней стоит только мнение того, кто говорит. И вот это единомыслие средневековья, оно имело и положительные и отрицательные стороны. Я скажу о положительных.
Если все люди христианского мира, а мы говорим о христианской истории, поскольку мы говорим об истории Европы, смотрят с точки зрения христианской и не просто с точки зрения христианской, они смотрят, я бы сказал, с небес, это взгляд сверху... Почему? Потому что в центре мира стоял Бог. И вот они смотрят с этой точки зрения и в этом смысле для них границы государств имеют относительное значение и интересы каждого отельного государства для них тоже не самое важное, это имеет значение, но это не самое важное. Важен взгляд с точки зрения христианской этики и с точки зрения общих задач человечества.
И вот летописцы заимствовали, допустим, фрагменты из историй, написанных не на Руси, и они могли бы менять эти фрагменты, подредактировать, особенно моменты, где о наших предках не самые лучшие вещи говорятся. Но они этого не делают.
Я приведу конкретный случай. Когда русские, еще союз племен, даже не народ, были в Константинополе и совершили много неблаговидных поступков и можно было бы подредактировать, как-то облечь в другие слова, но этого не было. Нестор без всякой редактуры поместил это в «Повесть временных лет», он был на стороне Константинополя. Потому что это было столкновение язычников, тогда русских язычников и христиан греков.
И вот это умение смотреть сверху делало историю объективной. Сейчас история пишется только с позиции какой-то конкретной страны. Поэтому это всегда взгляд сбоку, а взгляд сбоку не может быть объективным по определению.