Эмигрантов советские власти не любили — но публиковали Бунина благодаря Нобелевской премии (да и то после разрешения жены). А вот Достоевского вообще чуть не выбросили из школьной программы. Об этих и других приключениях писателей и их героев в советской школе поговорили с доктором филологических наук, профессором Санкт-Петербургского государственного института культуры Евгением Пономаревым.
Чем глобально школьная программа и преподавание литературы в советской школе отличались от ситуации XIX века?
На рубеже XIX–XX веков и в первом десятилетии XX века шел переход от элитарного искусства к искусству массовому. В России в начале XX века было очень много безграмотных людей, и Советский Союз провел программу ликвидации безграмотности. Тоже, конечно, идеологически заточенную: читающий и пишущий человек идеологически лучше, ведь он сначала обучается читать, а потом читает ту литературу, которую партия считает важной.
Так образование, как и литература, стали доступными намного большему количеству людей. Поэтому в XX веке совершенно меняется подход к знанию школьной программы с социологической точки зрения: теперь это уже не признак элиты, а признак любого советского человека. Не знать школьную программу становится стыдно — ну только если ты совсем не из дремучей глуши. Если человек считает себя настоящим советским человеком, то он должен знать авторов, которых знает вся страна. Сказать «я не читал Маяковского» — это вообще идеологическая ошибка.
Так что восприятие литературы в первую очередь завязано и на социальных переменах, которые происходили в Советском Союзе даже интенсивнее, чем в других европейских странах. Элита была создана благодаря перемешиванию социальных слоев: кто-то был из дворянского сословия, как, например, поэт Сергей Михалков, кто-то из самых низов, кто-то из среднего класса. То есть, с одной стороны, вся советская элита создавалась заново, а с другой — все советское общество просто становилось намного более грамотным, и знание школьной программы считалось уже обязательным признаком любого человека.
Чего было больше на уроках литературы в советское время — собственно, литературы или идеологии?
Изучение литературы в советской школе — это в первую очередь обучение идеологии. Правда, у этой медали две стороны: все это еще нужно сопоставить с соцреалистической культурой и литературой. Ведь все-таки соцреализм — это, с одной стороны, искусство, а с другой — пропаганда. И чего там больше, сказать трудно.
Так вот, урок литературы в советской школе — это, конечно, с одной стороны, изучение именно литературы. В сталинскую эпоху стало модно позиционировать СССР как наследника Российской империи, и, соответственно, школьная программа сильно изменилась, стала приближенной к старой имперской программе. Начиная с 1930-х годов советская школа выстраивала учебный процесс как дореволюционный гимназический курс: намного шире, чем в 20-е, стал список для чтения, часов литературе посвящалось больше.
Но в то же время это обучение идеологии при помощи, скажем так, жизненного материала. Тексты литературных произведений, в том числе и довольно давно написанных, использовались как определенные жизненные ситуации, о которых можно было говорить с детьми. Методические статьи 1930-х годов очень четко формулируют, что обучение литературе — это сначала воспитание, «идеологическое воспитание», а уже потом преследование каких-либо академических целей.
Каких писателей изучали в первые годы советской власти?
В 1920-е годы Советский Союз позиционировал себя как только что созданное молодое государство, и история, связанная с прежними российскими авторами, в том числе классиками, считалась неинтересной. Тогда в СССР были очень мощные литературные группировки, в первую очередь РАПП (Российская ассоциация пролетарских писателей), утверждавшая, что классики — это прежде всего буржуазное искусство, которое нужно сдать в архив. Поэтому в условном в школьном списке преобладали, конечно, советские авторы.
Изучение литературы входило в блок общественных дисциплин вместе с историей, обществоведением. Литература в основном использовалась как иллюстрация общественной борьбы разных периодов. Если, например, в каком-то произведении есть восстание, то его изучать очень полезно (здесь уже можно вспомнить даже что-то и из классики — например, «Дубровского»), потому что оно показывает, как крестьяне боролись за свои права. Выбор авторов был намного уже: многие про восстания просто не писали.
Когда появился отдельный предмет «литература»?
Отдельный предмет появился в 1930-е годы, когда произошла существенная реформа советской школы. Литература шла первой в дневнике, а типографские дневники печатали по закрепленному табелю.
Как и кто составлял школьные списки по литературе?
Предполагаю, что все указы исходили от Наркомата (а затем Министерства) просвещения, и там уже какие-то специалисты считали, нужно или не нужно программу менять. Когда я начинал изучать советский учебник по литературе, думал, что существенных изменений с течением времени будет больше. А выяснилось, что, по сути, есть три комплекта советских учебников (ну или четыре, потому что одна переработка существующего учебника была радикальной), которые и отражают резкие изменения в школьной программе.
До середины 1930-х годов учебников по литературе в советской школе не было. Были ежегодные программы, которые рассылали по школам, но они менялись не так радикально. А вот как менялись учебники — это интересный процесс. Наркомат просвещения решал, кого нужно убрать или заменить. Менялись и трактовки. Все это было связано с резкими идеологическими поворотами в СССР, и тут можно еще вспомнить Агитпроп (Агитационно-пропагандистский отдел ЦК), который отвечал за идеологию. Наверное, изначально импульс как раз исходил от Агитпропа — а дальше шел в Наркомат просвещения.
Какие писатели попадали и вновь пропадали из школьной программы по идеологическим причинам?
Главных классиков все равно нужно было проходить, это уже и был канон сам по себе. Но иногда и их выкидывали, вот Достоевский — яркий пример. В самом первом учебнике середины 1930-х он и его «Преступление и наказание» есть. Тут нужно еще оговориться, что в советское время писателей в школе изучали по-разному. Были те, у которых проходили отдельные произведения, например Достоевский, Толстой или Пушкин. Были авторы, которых довольно подробно упоминали в обзорных статьях, там им отводилось обычно два-три абзаца. А были авторы, которых проходили общим списком.
Так вот, Достоевского в середине 1930-х годов изучали подробно. Упоминали, что некоторые его произведения реакционные, но какие-то вещи у него, безусловно, считали прогрессивными. Это такая исключительно советская терминология. К концу 1930-х решили, что этого автора совершенно не нужно читать, и Достоевский перешел во второй ряд — тогда его начали трактовать исключительно как писателя реакционного. После Великой Отечественной войны Достоевского снова пытались вернуть в школу с «Преступлением и наказанием», но окончательно вернули только в эпоху оттепели. И вот с 1950–1960-х годов Достоевского изучали уже всегда. Он был такой неудобный писатель, тем более что ни Владимир Ильич Ленин, ни какой-нибудь другой советский лидер про Достоевского ничего хорошего не сказал.
С Толстым было намного проще, потому что Ленин посвятил Толстому пять статей, одна из них называется «Лев Толстой, как зеркало русской революции», и эту статью все школьники в обязательном порядке читали. Ну и трактовка Ленина никаких сомнений не вызывала, поэтому Толстой был всегда хорошим писателем.
Но самым проблемным, как ни странно, был Горький. Интересно, что у него менялась биография в учебниках. Когда в середине 1930-х составляли учебник, Горький как раз «очень кстати» скончался — и весь его творческий путь целиком попал в учебники. Последний абзац биографии в учебнике был наполнен невероятной риторикой о том, как все фашисты ненавидели Горького, как они много раз пытались его ликвидировать, — и вот, наконец, в 1936 году крупные советские врачи были куплены мировыми фашистами и убили великого пролетарского писателя. В общем, такой яростно слезоточивый параграф. Но когда после 1956 года в учебниках поменяли формулировки, отовсюду убрали Сталина и все эти горящие абзацы, связанные со сталинской пропагандой, — тогда же пропал и этот абзац. Осталось только, что в 1936 году Горький умер.
Из неудобных писателей можно еще вспомнить Блока и Есенина, которые очень поздно попали в программу. Это был 1976 год, очень близко к конечной точке Советского Союза и советской школе в целом. Попали они только тогда, потому что оба — поэты Серебряного века, поэты-декаденты, как их вполне могли назвать советские критики, и раньше считалось, что они советскому юношеству не близки. Но они в СССР не были запрещены, потому что оба не эмигрировали. С эмигрантами все было намного проще, и вообще из писателей-эмигрантов более или менее публиковали только Бунина. Блок и Есенин все-таки оба советскую власть приняли, оба остались в СССР, но идеологически всегда были чуждыми — так их и характеризовал учебник.
В 1976 году их решили ввести в программу, и интересно читать методологические статьи о преподавании литературы в школе в связи с этим. Там как раз в этот период учителя рассуждают, каким же образом подать детям в школе Блока и Есенина, это же очень трудно, ведь дети могут не понять. Причем я уверен, что советские дети очень активно читали и Блока, и Есенина, потому что это было модно.
Тогда советские учителя решили упирать на патриотизм и первого, и второго. У Блока специально отобрали те произведения, которые разрешают говорить про патриотизм, ну а у Есенина — русская природа и вот это все. Патриотично все само по себе, даже отбирать ничего не нужно было. Эта самая любовь к родине, которая в тот момент стала одним из главных идеологических постулатов, помогла обоих ввести в школьную программу.
Почему в СССР публиковали Бунина?
Ответ простой: потому что он нобелевский лауреат. Сразу после войны с Буниным начались переговоры о том, что его хотят публиковать. Он эти переговоры вел не долго и сразу отправил телеграмму, где требовал не издавать свои произведения. Но после смерти в 1953 году намного более лояльной оказалась его вдова, которая разрешила все что угодно публиковать в СССР и архив весь разрешила отправить, потому что считала, что Бунин должен принадлежать России, а в эмиграции он никому не нужен.
Соответственно, с одной стороны, с середины 1950-х были послабления в СССР, а с другой — разрешение лояльной жены. Бунина стали публиковать, и очень активно. Тех эмигрантов, которые вернулись, тоже вскоре разрешили публиковать — Куприна, например. А те, кто не возвращался, — о них могли даже и не знать вовсе. Набоков тут, конечно, показательная фигура, о которой в Советском Союзе узнали только в перестройку. Я как раз тогда в старшей школе учился, и Набокова только включили в школьную программу.
На каких литературных героев принято было равняться?
В 1930-е годы профессор Ленинградского университета Григорий Гуковский, чуть ли не основной советский литературовед, сформулировал новую теорию мировой литературы, которая очень подходила под идеологические стандарты. Теория называлась «стадиальная типология» и рассматривала хронологическое развитие общественно-политических формаций (феодализм, классицизм, социализм) в рамках искусства и литературы. То есть Гуковский несколькими интересными манипуляциями наложил феодализм на классицизм, и получилось очень интересное литературоведение… Когда Гуковский создавал эту теорию, он в статье писал:
«Когда я говорю, что Шолохов выше Бальзака, я не говорю, что Шолохов талантливее Бальзака, измерять талантливость сложно, а имею в виду, что Шолохов выше по объективным причинам — ведь соцреалистическая литература значительно выше реализма XIX века».
Поэтому и самые правильные персонажи, с которых нужно было брать пример, были из соцреалистической литературы. С одной стороны, тут был Павел Корчагин, который в 1930-е годы был создан в качестве образца и таким подавался советским школьникам. Затем после войны с ним соперничал Олег Кошевой — так же, как другие молодогвардейцы. Алексей Мересьев тоже, конечно, потому что это не просто настоящий советский человек, а человек, преодолевающий трудности.
А какие герои были однозначно отрицательными?
Самый очевидный ответ — фашисты! Абсолютные злодеи, которые противостояли молодогвардейцам. Особенно это было видно в литературе о войне, потому что там никаких хороших человеческих качеств у противника нет, и это тоже последствие соцреалистического канона. Герой должен быть в Советском Союзе настоящим и ничего негероического он себе позволить не может, а враг, соответственно, должен быть врагом на 100%.
Какая вам попадалась самая абсурдная инструкция в методичках?
Были периоды, когда казалось, что все и так решено, а труды по методике все равно должны были выходить. Тем более что существуют институты, в которых сидят теоретики, и они должны что-то писать. Получались в некотором роде методики ни о чем, когда прописывался уже совсем очевидный бред. «Интонация вверх», «интонация вниз» при чтении поэзии Некрасова — вот такие инструкции как раз в этот период и появлялись.
У меня есть еще любимый смешной сюжет — это интерпретация стихотворения Блока «На железной дороге». В нем понятны отсылки на Толстого, вообще это стихотворение из цикла «Родина», куда включены в целом историософские произведения Блока. Оно в 1976 году вошло в школьную программу и последний советский учебник трактовал его так:
«В этом стихотворении передан трагизм юности, не находящей пути в жизнь. Пустынные глаза вагонов мертвят молодость девушки, жадной надеждой вглядывающейся в пролетающий мимо глаз поезд. Ее молодость оказалась бесполезной, мечты — пустыми, потому что жизнь не дала ей счастья. И тем более многозначительной оказывается рядом с девушкой фигура жандарма — символ неизменной силы самодержавия».
Абсурд! Ведь понятно, почему жандарм стоит с мертвым телом — потому что ведется следствие. Самое смешное, что девушка в интерпретации критика получается живая, она вот этими самыми мертвыми глазами вглядывается в окна мимо проходящих вагонов. Эту трактовку стихотворения не убирали до самого 1991 года, и никто из специалистов по Блоку не смог мне сказать, кто таким образом прочитал стихотворение «На железной дороге».
Мы сейчас продолжаем изучать литературу по советским стандартам?
В целом стало свободнее: где-то придерживаются советских стандартов, где-то уже и нет. Ведь на экзамене больше не спрашивают те кусочки произведений, которые требовали в советское время выучить наизусть. Но вообще почти за 30 лет, которые прошли с момента крушения Советского Союза, школа в плане изучения литературы практически не поменялась.
Вот как было раньше? С одной стороны, были декларируемые цели. То есть, например, нужно было воспитать сознательного советского гражданина. Чтобы изобразить сознательного советского гражданина на экзамене, достаточно было просто выучить формулировки из учебника. Думаю, многие так и делали, потому что, если ты отклоняешься от формулировок, есть возможность не очень сознательно осветить проблему из экзаменационного билета. Так вот, декларируемая задача была научить правильно мыслить — и школа, собственно, с этим справлялась. Школьники наизусть учили все, что нужно и как нужно. Кажется, к старшим классам уже каждый школьник знал, что можно говорить, а что нельзя.
А другая — недекларируемая — цель, по-моему, заключалась в том, что каждый советский человек имел общественно значимое мнение — и свое личное. И вот школа с самых ранних классов учила тому, что можно иметь свое мнение по поводу Татьяны Лариной, но высказывать его ни при каких обстоятельствах нельзя, потому что есть еще и правильное, общественное мнение.
Мне кажется, сейчас главная проблема литературы в школе заключается в том, что как предмет она осталась без прежних задач — то самое «учить правильному мышлению», — но новых задач для нее так и не придумали. Ничего нового в сегодняшней школе не сформулировали, только вычистили идеологические формулировки. Совершенно не изменились тексты. Совершенно не изменились подходы. Это мое общее впечатление, я сужу об этом по своим студентам-первокурсникам и по дочке, которая учится в старшей школе.
Думаю, глобально не изменилось и то, что по-прежнему учат патриотизму. В 1990-е патриотизму можно было не учить, а с 2000-х это стало обязательным. Как и начиная с советского послевоенного учебника, который как раз перестроился под эту идеологию. Биографию автора, естественно, в то время нужно было изучать, только чтобы подчеркнуть какие-то патриотические моменты в его жизни, а если их не было, то нужно было их срочно выдумать.
Да даже программа осталась такой же, какой она была в 1991 году. Вот в последние годы советской школы в программу ввели «Мастера и Маргариту» Булгакова в качестве факультатива, ввели еще «Доктора Живаго» Пастернака, тоже в качестве факультативного текста. И вот как эти два текста тогда ввели — с того момента список не менялся. А ведь весь огромный XX век русской литературы очень интересный!
О школьном литературном каноне в XIX веке читайте в нашем материале.