31 мая 1952 года. До слияния вод Дона и Волги остались считанные минуты. Минут десять-пятнадцать второго по полудню. Напряжённое нетерпеливое ожидание. Взгляды большинства стоящих на причале и на воротах второго шлюза обращены в сторону третьего шлюза, откуда пойдёт первая донская вода. Произойдёт нечто невероятное – на глазах людей, одетых не по-весеннему: в плащи, фуфайки и кителя, - в глухой степи должна родиться новая рукотворная река. Это же почти божественный акт творения, как бы нечеловеческий, - всего за четыре с половиной года прорыть стокилометровый канал и обрамить его в имперскую архитектуру. Срок настолько короткий, что это сравнимо с созданием по мановению руки.
Донская вода уже шумит вдалеке, её тихий рокот уже слышен. Полноватый московский спецкор в модном широком плаще и шляпе, стоящий на воротах шлюза, что-то торопливо выспрашивает у стоящего рядом усталого сутулого прораба и неразборчиво чиркает авторучкой в блокноте. Прорабу на все наигранно пафосные вопросы журналюги, скорее всего, глубоко наплевать. Насквозь прочифирённый и прокуренный, он толком не спал уже несколько ночей в кромешном аврале перед пуском, и ему хочется послать этого пухлого п...добола на х…, молча дождаться воды, а потом добраться до барака и завалиться в кровать на сутки отоспаться. Но поодаль поскрипывает хромовыми сапогами, опершись на перила, офицерик в гимнастёрке, бдительный и рослый. Ему поручили проконтролировать прорабову дачу нужных ответов на чётко поставленные верные вопросы товарища из центра. Офицер хоть и кажется расслабленным и ненапряжённым, но бдит чутко. Не отвертишься потом, если что не то ляпнешь. Рядом ещё один долговязый в форменном плаще с погонами. На всякий случай. Рослых ребят в органы подбирали, чтобы над головами толпы всё вокруг зорко наблюдали.
Тут же на створе ворот, заняв лучшие зрительские места, выстроилось всяческое начальство. Строгие кителя, свободные плащи, широкополые фетровые шляпы, просторные отглаженные пиджаки и брюки, начищенные полуботинки, фуражки с кокардами. Пара дам в кокетливых шляпках и блестящих ботах на высоких каблуках. Половину этой сытой публики подвезли к месту исторического события на новеньких «Победах». Вот как раз две из этих «Побед» уткнулись друг в друга носами на пригорке.
Прямо под верхним настилом мостков на воротах и практически под ногами вальяжной начальственной публики ползают на коленях два работяги и что-то там ещё ладят, мастырят в самый последний момент. Символическая, надо сказать, сценка.
Чёрный рабочий люд, который все эти четыре с половиной года ударно месил бетон и глину, шоферил, клал кирпичи, сваривал арматуру и глотал пыль пополам с копотью в кабинах тракторов и экскаваторов, в потёртых фуфайцах, битых кирзачах и мятых кепках рассыпался по причалу. Кто из них комсомолец, кто коммунист, кто беспартийный не разберёшь – все одинаково серые грязные поджарые. Перегнулись через бетонный барьер, ждут, прислушиваются к дальнему шуму и сплевывают вниз в пока ещё пустое канальное русло. Небольшая группка расконвоированных зека, присела у причальных тумб. Свесили вниз ноги и, презрительно поглядывают на простых работяг. Кое у кого из блатных, самых борзых, в карманах самодельные финки с наборными ручками. За ношение такого ножичка пятёрку сходу давали, если находили при обыске. Как не хрен делать.
Некоторые зека повернулись в сторону шлюзовых ворот, на которых выстроились начальнички, лагерная охрана и прочие, и нагло разглядывают мордатую холёную публику. Не без злобы и зависти, конечно, но больше из любопытства. Когда ещё так близко увидишь своих хозяев. И какие мыслишки в это время шевелились в зековских головах? Разные. Эх, вот ту бы в розовой шляпке с белым шарфиком на плече, которая за спиной мужа ловит взгляд офицерика, к нам бы в барак на ночь! А то с такой работёнкой, как на великой коммунистической стройке, в тридцать пять лет – ударник труда и инвалид в придачу, в сорок пять, глядишь, и ногами вперёд понесут. Жизнь короткая, а порадоваться-то ещё хочется. Аккуратных домиков с черепичными крышами, которые строит пленная немчура неподалеку от шлюза – эх, и чудный же посёлочек будет! – на всех не хвалит. Кому-то и в бараке умереть придётся.
Двое шоферюг, чтобы получше видать было, громоздятся на кабину самосвала. Один ещё менжуется в кузове. Погнут ведь крышу у кабины. Да и хрен с ней! С кабиной! Такое событие не то, что не каждый день случается, не каждый век! Потом детям рассказать можно будет: «Видал, как Волга с Доном сливались. Вам удастся ли увидеть подобное ещё не известно. А вот я сподобился».
Весна прохладной выдалась, не по южному. Ежатся мужички в фуфаечках. По сто грамм неплохо было бы принять. Средь начальства многие в распахнутых плащах, а то и в одних пиджаках, гимнастёрках стоят на сквозняке – подогрелись, накатили коньячку перед выездом, небось. Успели. Да, оно и не грех за такое-то великое дело выпить. Можно было бы и простому люду поднести ради такого случая. Все: и охрана, и работяги вольнонаёмные, и зека расконвоированные, и бедовые вербованные, и смешливые непокрытые девчонки из деревенского Красноармейска, и начальство, и битые бабы в тёплых платках – все, охваченные единым чувством, напряжённо ждут.
Кто-нибудь из них жив сейчас, дожил до «светлого капиталистического будущего»? Из тех, кто стоял тогда, ожидая донскую воду, на причале и на воротах второго шлюза в прохладный полдень 31-го мая 1952-го.
