Когда мне заболеть, у меня подруга в ресторане была, Зина. Мы с ней пятнадцать лет дружили. Касса у нас — всё вместе, друг от друга никогда вот ни копеечки не украли, ничего. И очень она меня любила (ну как подругу), очень.
И вот раз мы сидим, мы обедать с трёх до четырёх закрывалися. Сидим, а она чё-то приболела (она постарше меня на десять лет). И она говорит: “Рай, — говорит, — если я умру, то я, — грит, — буду стучаться, — (ну, шуткой грит), — стучаться буду к тебе”. Да-а?.. а вот слушай! Говорит: “Я там без тебя не смогу”. “Да ты что, у меня четверо детей! Ты с ума сошла что ли”. А у ней тоже трое.
Ну, она постарше, у ней дети-то уже все были определённые. А у меня ж Маринка маленькая, я родила-то её поздно. Вот. А она говорит: “Я там без тебя не смогу”. “Зин, да ты чё, очертенела?” — я на неё прям вот так… Ну и всё, вроде шутка и шутка. А потом она и умерла.
Щас уже восемь лет. Ну, я и хоронила, и всё честь по чести, всё, и поминала, и так же вот и пощас: сажуся есть — и маму с папой, и всех там кого поминать своих… Даже не успеешь всех — говорю: помяни, Господи, всех моих сродичей всех по крови.
А подружек надо т ак поминать, именами: и я её, Зинку, всегда поминаю. А то забыла раз помянуть, и… ты слушай, слушай! Снится она мне, значит, во сне… а так явственно! Я иду вроде бы на свеклу тяпать. Раньше нас посылали на свеклу тяпать, и вот у меня там тяпочка, узелок это с молоком, с яйцами — с собой брали. И речка.
С этой стороны я иду, и девчонки все со мной с ресторана, и мы идём вдоль речки вроде работать. А на том берегу сидит эта Зина, моя подруга, а около неё пустое место на травке. А через это место сидит там — одну у нас соседку муж зарубил топором, Ельку. И вот она, Елька эта, там тоже с ней сидит, её соседка. И там ещё одна женщина умерла, эта, как её… Люба звали, и муж её этот, Эдик.
А Зинка мне прямо так, шумит мне: “Райк! Я место тебе берегу, ты чё там ходишь-то?” А я не почувствовала сразу, что она мёртвая-то… Да! А ноги-то у неё в воде! Ноги у неё в воде, ну, во сне-то… А так явственно! Сидит — и мне прямо так… Я ей: “Зин, да я тут не пройду, глыбако, как я к тебе пойду-то, вода холодная… переплывать — у меня продукты тут, намочу…”
А она: “А вон там немного мосточек обойдёшь, и сюда сразу придёшь”. Я немного шагнула, шаг-два… — и вспомнила: “Ой-й! Она ж мёртваято!” И все соседи сидят — какие уже мертвецы! И как начну с ней ругаться: “Ты чего ж, говорю, меня зовёшь-то! Тебе чего, мою Маринку не жалко?! Она ещё маленькая!”
А она своё: “Я по тебе соскучилась, приходи” Тут я беру какие-то яйца из сумки, в неё вот так кидаю со злости, кидаю, ругаюся с ней во сне… А она говорит: “Ну и ладно, ну и не надо тогда. Я другую себе тут подругу найду”. И очнулась.
А после этого я заболела оч сильно. Я сюсюкаю-то почему. Семь часов операция была, наркоз-то: зубы эти были красивые — всё повыпало, тут ещё немного держатся, а там золотые повыскочили, там кошмар. Лысая была вся, щас отросло… Я год не вставала, лежала лежачая.
Все руки были тут… потом их это… марлей, это… всё в крови у меня было… ох… Мне иконка одна помогла, Казанская божная мать. Или Тихоновская, по-моему… Она даже на столике там у меня была, в больнице на тумбочке, помогла мне, иконка. И видите, как случилось. Как к слову она говорит: “Ой, как же я без тебя, не смогу…” Вроде шутка, а получилось вот так.
И потом стала стучаться мне. Ну, в окно: сплю — она стучится. Я утром проснуся: у меня церковь — пять минут от меня ходьбы. Я с костылём прямо в церковь. Схожу, ещё конфет там надо раздать, чтоб не снилось, раздам, всё, пришла, соседей к себе позову, ещё ко мне подруга придёт проведать, я чачу свою достану…
Летом груш было много: груши, сахар — сосед армян научил: молоко банку, банку воды и вот эту… и в перегонке вторую делаешь — от молока остаётся просто такие пятнышки, всё очищается: светлое, только немного грушей… О-о! Нич-чё на свете не надо. Вот ни коньяк тебе, ни дорогую водку за пятьсот, ничего. В ней шестьдесят, а пьётся!
Ну как вам сказать, её женщина даже выпьет пятьдесят грамм — сидишь, раскраснеисси… и такое вот ощущение — никогда ни голова не заболит, хоть ты её перепей, хоть ты в доску её напьёсся!.. Да. А что-то хотела ещё…
А! Про Зинку-то. Значит, только забуду её помянуть — стучит ходит в окно мне. Не просит ничего, ничего, просто в окно… А я ей: “Зин, иди ради бога, ну чё ты ко мне стучисси-то? Тут у меня, — говорю, — и так без тебя полон дом, иди отсюда!” — во сне начинаю ругаться с ней… Ну а потом мне монашка одна помогла.
Чё-то там почитала, одна монашка там у нас. Она чё-то там почитала своё, и она больше не стала ко мне стучать… так просто, приснится во сне и всё. У нас очень церковь сильная в Дубовом. Село Дубовое, Липецкая область, Чаплыгино, село Дубовое. Там у нас святой колодец. Лечебнай. Его в революцию закапывали тракторами, но он всё равно пробивал.
Щас там всё уже сделали, там и иконы, купаются там и всё. И хорошая экология. Москву не сравнить — Москва грязновата. У нас все с Москвы люди едут лечиться. Даже землю купить хотели, но там нельзя: святое, не продают.
И церковь. Батюшка Валерьян — это просто!.. Он мне сказал: “Первую воду компот отваришь…” Нет, он не так говорил. “Когда была война в Афганистане, то брали не русскую кровь нашим солдатам, а брали украинскую, потому что она сильней, потому что они пьют сухофрукты. — Батюшка Валерьян. — Первую воду ты, значит, компот сливаешь, второй заливаешь и кипятишь, и вот эта вторая вода очень сильная для желудка”. Вот, я придерживаюсь. У меня ягод много замороженных дома, и я придерживаюсь. Вот такие дела…