В это почти невозможно поверить, но в этом году исполнилось 30 лет со дня трагической гибели легендарного музыканта Виктора Цоя. Любовь к нему не угасла, его творчество знакомо не только старшему поколению, но и молодежи. На песнях Виктора учатся играть на гитаре, познают жизнь и знакомятся с классическим русским роком.
Мы хотим рассказать вам о книге Александра Долгова «Спасти Цоя. Роман, где переплелись вымысел и реальность», которая была написана, как дань памяти поэту, музыканту, человеку, научившего нас жаждать перемен.
Автор книги – основатель и редактор популярного журнала о рок-музыке FUZZ. Его произведение – интереснейший фантастический роман, в котором главному герою выпадает возможность исполнить мечту миллионов – спасти Цоя.
Мы предлагаем вам ознакомиться с отрывком из этой удивительной книги.
ДЕНЬ ПЕРВЫЙ
Когда мы с Шульцем, толкаясь и натыкаясь друг на друга, наконец выбрались из кабинки, — враз потеряли дар речи: за конторкой нас встречал… Гитлер. Да-да, сам Гитлер. Одетый с иголочки в коричневую униформу штурмовика, он тут же вскинул в нацистском приветствии правую руку. «Та-а-к, куда это нас занесло на этот раз? — первая мысль, пришедшая мне в голову при виде фюрера, — к чему этот нелепый национал-социалистский маскарад?» Присмотревшись к «Гитлеру» более внимательно, понял, что перед нами, конечно, никакой не фюрер, а просто переодетый товарищ… или правильней сказать для текущего момента — геноссе Янсонс, — он, он собственной персоной, чертяка такой и растакой, и никакие усики а-ля Адольф Гитлер и косые челки меня с толку не собьют. Я еще раз пригляделся, точно — он! Правда, разительно помолодевший, лет так на двадцать, ну, это понятно почему.
Не говоря ни слова, мы тихо, можно сказать, на цыпочках прошествовали мимо конторки. А Янсонс в это время не смог сдержаться, чтобы не полицедействовать перед нами — какие-никакие, а мы ж все-таки зрители — и он выразительно показал выступающего на трибуне Гитлера, отрывисто пролаяв несколько характерных для него фраз — ага, он еще и немецким владеет, ну и старикан! — в общем, выдал что-то из человеконенавистнического наследия бесноватого фюрера — насчет жизненного пространства на Востоке и прочего. Получилось, кстати, очень достоверно, хоть и смешно. Я чуть не заржал, как жеребец, но вовремя сдержался — мало ли что, еще старик не поймет, обидится и отреагирует по-фашистки. Ну, а дальше… дальше стало совсем не до смеха.
Едва мы открыли дверь, чтобы выйти из сортира, как были смяты шумной гурьбой крепко поддатых вояк, видимо, спешащих отлить и горлопанящих между собой на тарабарском, смачно приправляя свою речь русскими матюгами. В нос ударило вонючим перегаром. И даже не извинились — вот скоты! Их было четверо, четверо здоровенных мужиков, просто амбалов, а нас — только двое, начинать драку бессмысленно, слишком неравные силы, хоть те и были пьяные вдрызг, и мы с Шульцем благоразумно ретировались. Стыдно, конечно, но что тут скажешь!
Все четверо были выряжены в немецкие полевые мундиры, на левых рукавах красовался известный нам шеврон латышского легиона СС. И надо заметить, что они не были похожи на членов добровольного военно-исторического общества, этаких любителей-реконструкторов, играющих в свободное время в «войнушку», — те, как известно, по большей части по лесам да по полям шныряют с муляжными «шмайсерами» наперевес — разыгрывают там потешные баталии, а не в ресторанах оттягиваются. Скорее уж они смахивали на ветеранов-фронтовиков, собравшихся в компании боевых товарищей отметить важную дату, связанную с воинским подразделением, в котором служили в годы войны. И по возрасту, кстати, подходили — все ровесники, на вид лет по пятьдесят каждому, вот и получается, что, если они призывались в вой ска СС двадцатилетними в году так сорок втором — сорок третьем (как раз во времена фашистской оккупации Латвии), то с той поры, выходит, тридцать лет минуло или около того — все сходится… Но если это так, то куда, черт побери, мы попали!? — Уж явно не в советское прошлое, но куда?..
Легионеры тем временем по очереди вскинули вверх руки, приветствуя партайгеноссе Гитлера, в смысле Янсонса и, шумно хлопая дверцами, разбрелись по кабинкам справлять нужду, а мы, наконец, выбрались в вестибюль. И остановились, как вкопанные. Увиденное и услышанное подтвердило наихудшие опасения…
— Наверное, кино про войну снимают, — робко высказал предположение Шульц, озираясь по сторонам. Вот бедолага, он, как пресловутый утопающий, был рад ухватиться даже за соломинку, где в качестве «соломинки» выступали гипотетические киносъемки, которых на самом деле и в помине не было.
— Неужели? — скептически проговорил я, — и где ты видишь здесь хоть каких-нибудь киношников?
— Пока не подъехали. И оборудование еще не подвезли… Идет обычная репетиция массовки, — продолжал гнуть свою линию Шульц.
Я же был совсем другого мнения, что настойчиво подтверждало и шестое чувство.
— Да? И куда, интересно, спрятался режиссер и его ассистенты, случайно не подскажешь?
Пугливо, уже с заметной опаской озираясь по сторонам, Шульц оставил мой саркастический вопрос без ответа. Признаться, я тоже струхнул, хоть поначалу старался не показать виду… Стены вестибюля пестрели нацистской символикой — сплошные свастики, имперские орлы и сдвоенные руны с разящими наповал молниями. Над входом в ресторан висел девиз, накатанный черным готическим шрифтом Meine Ehre heist Treue, что в переводе с немецкого означает «Моя честь называется верность» — известный эсэсовский лозунг, собравший, как я понял, этим вечером под одной крышей тех, кто три десятка лет назад клялся в верности фюреру и Фатерланду — нацистской Германии. В ресторане главный свет был выключен, горело несколько ламп где-то сбоку, что позволяло увидеть толпу людей, будто чего-то ожидавших. Большинство — в эсэсовской форме, хотя кое-кто — в гражданской одежде, присутствовали и дамы в вечерних платьях. С разных концов зала доносились громкие выкрики, шумные аплодисменты, нервический смех… Аудитория волновалась в предвкушении какого-то действа.
Вдруг ресторанный полусумрак прорезал тусклый пучок света, видимо, задействованный проектор оказался не достаточно мощным, и позади музыкантов, застывших с инструментами на невысокой эстраде, возникло первое изображение с титрами, вызвавшее у присутствовавших бешеную бурю восторга. Еще бы, архивные фотографии представляли собравшейся публике боевой путь 15–й гренадерской дивизии латышского легиона СС. И одновременно с картинками зазвучали бодрые звуки аккордеона, затем мелодию бравурного марша дружно подхватили остальные музыканты, и тотчас весь ресторан наполнился громким хоровым пением публики. Незнакомая мне музыка, по-видимому, была строевым маршем тех самых латышских гренадеров. На экране, сменяя друг друга, появлялись и исчезали старые черно-белые фотографии, иные плохого качества — нечеткие, размытые, нерезкие, тем не менее, настойчиво рассказывающие о тыловых и фронтовых буднях воинского подразделения. Попадались среди них совсем уж зловещие фото, шокирующие свидетельства «ратных подвигов» латышских легионеров — расправы над советскими военнопленными, расстрелы партизан, устрашающие казни мирных людей… Кровь стыла от живодерских доказательств деяний латышских эсэсовцев. Однако никто из присутствующих не срамился снимков, наоборот — с гордостью и воодушевлением они приветствовали зверские кадры аплодисментами и громкими выкриками, мол, только так и надобно было поступать с этими проклятыми кревками и жидами — вот мрази! Молча мы смотрели друг на друга, с ужасом осознавая: во времени, в котором мы очутились, Третий рейх и его союзники одержали бесспорную победу во Второй мировой войне, никакого Нюрнбергского процесса над нацистскими преступниками нет и в помине, ведь победителей, как известно, не судят…
— Мне кажется, Шульц, — наконец в волнении выдавил я, — теперь тебе вряд ли придется смаковать «Киндзмараули», будешь с тоски по советскому периоду глушить вражеский шнапс…
Пустым трепом я попытался заглушить охватившее меня смятение — на такие обстоятельства я никак не рассчитывал. Что делать?.. Для начала в связи с промахом во времени следовало разжиться наличностью для решения неожиданно возникших проблем. Деньги-то у нас были, да на беду — совсем не те. Понятно, в карманах — ни пфеннига, не говоря уже о хрустящих рейхсмарках. Так что рыпаться, бежать обратно в бар, заказывать кристапс, чтобы сделать новый прыжок — не на что. Да и есть ли там в баре водка, наверняка — один малоградусный шнапс… Ладно, главное — не паниковать. Разберемся… Я потянул Шульца за рукав и потащил в сторону выхода из ресторана. И вовремя, на нас уже стали косо поглядывать. Я поежился, от обилия колючих взглядов чувствуя себя неуютно и даже небезопасно. Мы явно привлекали внимание — пора сматывать удочки. Но куда?.. Для начала — бегом из этого рассадника нацизма, где окружающая обстановка действовала на нервы. На улицу, скорей–скорей. Слайд шоу (говоря по моему подлинному времени) уже закончилось. Включили верхний свет, и тут же празднично заиграли многочисленные хрустальные подвески на бронзовых люстрах, причудливо раскрасив серыми тенями стены и потолок. Впрочем, нам было не до красот. Побыстрей бы выбраться. Музыканты заиграли новую мелодию, приглашая к танцу. Это был хорошо знакомый мне шлягер советских времен про листья желтые, которые над городом кружатся,— песню узнал с первых тактов, хоть и запели ее на латышском — я знал, что в народе ее в шутку окрестили «песенкой китайских парашютистов», как говорил о песне своей молодости дядюшка, он ее насвистывал в минуты хорошего настроения. На танцевальный пятачок вереницей потянулись пожилые парочки. Что ж… Ничто человеческое им не чуждо — промелькнуло в голове, чья это фраза, кстати?.. Но видели б вы лицо Шульца в этот момент — он, безусловно, вне всяких сомнений, тоже признал песню, — сам видел, как у него от удивления глаза на лоб полезли — как такое возможно? Что было, конечно, за гранью его понимания, и что совсем не удивительно — ведь популярная песенка — визитная карточка советского времени, его времени, вдруг оказалась хитом у латышских эсэсовцев! Внезапно нам преградил дорогу худощавый манерный старичок с козлиной бородкой и любительской кинокамерой в трясущихся руках, щедро побитыми старческими пигментными пятнами. Он поймал нас в кадр и не выпускал, мерзавец, запечатляя наши рожи на пленку, до тех пор, пока мы чуть ли не бегом покинули зал.
Скорей, скорей на свежий воздух, давно пора проветрить мозги… Мы миновали полупустой бар — лобби с шипящей паром допотопной кофейной машиной… Я что-то спрашивал у Шульца, но он не отвечал… Странно… Скорей, скорей на выход… стойка портье с частоколом ключей осталась за спиной… то ли адмирал, то ли швейцар, блистая золотом на эполетах, услужливо распахнул перед нами дверь… вот мы и на улице. Но и здесь наше опасное погружение в новую враждебную среду обитания имело продолжение; нас ожидали очередные потрясения, не менее сногсшибательные, чем предыдущие. Пространство перед нами — дома и фонарные столбы — были увешаны знаменами Германского рейха — официальными черно-бело-красными флагами и флагами со свастикой. На здании Национальной оперы, что возвышалось от нас по левую руку, на ветру полоскался огроменный баннер, развернутый во всю стену вдоль бульвара Аспазия от верха до низа. С гигантской обложки книги Mein Kampf нам в глаза глядел молодой Адольф Гитлер, обряженный в коричневую форму штурмовика — харизматичный вождь немецких национал-социалистов — как раз тех самых лет, когда творил свой программный труд своего движения, сидя за решеткой баварской тюрьмы и мечтая стать фюрером нации. Текст баннера на немецком и латышском языках возвещал, что начало продаж книги в двух томах «Моя борьба» (издание новое, дополненное, снабженное фотографиями из личного архива автора) начнется в День Сплоченной Европы 16 августа, и в этот же день в рижском книжном магазине на бульваре Адольфа Гитлера в 17:00 состоится встреча с автором и автограф-сессия.
Видели б вы глаза Шульца в этот момент — круглые, размером с чайные блюдца… Он по-прежнему молчал. Честно говоря, я не на шутку перепугался за его здоровье. Внимательно присмотревшись, я обнаружил, что тот впал в состояние помутнения рассудка, затяжного оцепенения, видимо, не понимая, снится ему происходящее или происходит наяву… А вдруг от потрясений у него действительно произошел сдвиг? Что тогда?.. Я попытался понять его душевное состояние, поставил себя на его место: может, и у меня бы крыша съехала, если бы заранее психологически не настроился на крутые повороты событий. Шульц же не был готов, размышлял я, ведь он не был элементарно знаком с кинотворчеством Роберта Земекиса и Стивена Спилберга, уверен, даже знать не знал, кто они такие, по одной простой причине, что эта голливудская парочка начала свое плодотворное сотрудничество, как всем известно, в 80-х в эпоху расцвета видео, а никак не в 70-х годах… Я же раз сто — не меньше, смотрел их знаменитую трилогию про путешествие во времени все помню назубок, изучил историю вдоль и поперек. Особенно мне нравилась вторая часть, где герои случайно попадают в странную ситуацию, связанную с провалом в альтернативный 1985 год, где все было шиворот-навыворот. Нечто подобное случилось и с нами. Я постарался успокоить себя: Шульц попривыкнет, адаптируется и оклемается…
Но пора было выводить его из состояния ступора, и самое верное — задать вопрос, на который он точно знает ответ.
— Шульц, — как можно более невозмутимым голосом обратился я к другу, — какое число и год ты указал на квитанции?
Шульц шумно сглотнул слюну и затараторил, словно оправдываясь:
— Чувак, как сейчас помню — 16 августа… 16 августа 1972 года… именно оттуда я прыгнул в будущее, именно туда и планировал вернуться, — а потом сам спросил, многозначительно обведя окружающее глазами, — чувак, куда мы вообще попали?