Грех не помянуть протопопа, ему 400 лет исполнилось. Неистовый Аввакум, несгибаемый человек, русский характер...
Одна из забытых сибирских историй.
15 сентября 1656 года дощанники воеводы Афанасия Пашкова с низовья Ангары, что Нижней Тунгуской в те годы ещё звалась, подошли к Падуну. Самым могучим порогам перед Братским острогом.
Пороги гремели так, что слов не слыхать. Гиблое место, когда на лодках нужно переправиться выше этих камней. Чуть поведет дощанник в сторону – поминай, как звали.
Ниже Падуна на ту пору крестами топорщилось казачье кладбище. Крестов сорок с лишком стояло служилым и охочим людям, что без знаний совались в шиверы. А скольких еще норовистая Ангара, подхватив, унесла навсегда...
Подошли дощанники, высадили на галечный берег казачков, те встали на бечевы, и поползли лодки под берегом на поводу. По полуверсте в час. На каждой лодке по трое – один на носу, другой на корме, третий на подхвате. Все с шестами – не столько вверх толкаться, сколько править между потоками.
Только в двух лодках по четверо человек. Помимо шестовиков. Афанасий Пашков, посланный воеводой «на Амур-реку в Китайской и Даурской землях». И ссыльный протопоп Аввакум.
"Горы высокия, дебри непроходимыя, утес каменной, яко стена стоит, и поглядеть — заломя голову! В горах тех обретаются змеи великие; в них же витают гуси и утицы — перие красное, вороны черные, а галки серые; в тех же горах орлы, и соколы, и кречаты, и курята индейские, и бабры, и лебеди, и иные дикие — многое множество птицы разные. На тех же горах гуляют звери многие дикие: козы, и олени, изубри, и лоси, и кабаны, волки, бараны дикие — во очию нашу, а взять нельзя!"
До того, как Падуну начался, еще на Шаманских камнях, Пашков с Аввакумом не сошлись характерами. Не иначе древние тунгусские духи, безраздельные властелины этих краев, навели морок. Из пустяка, кажется, все началось. Навстречу попались сплавляющиеся в низовья лодки. И на одной - две вдовых бабы. Одна лет в 60, пишет Аввакум, а другая и старше. Плыли они от Байкала, в некий монастырь постригшись после того, как мужья погибли в Сибири.
Пашкову не поглянулось это. Приказал, чтоб забыли про монастырь, а возвращались назад. Еще крепкие бабы, холостых казаков в новых землях много, нечего в монастырях отираться.
«И я ему стал говорить: «по правилам не подобает таковых замуж давать», - пишет Аввакум. - И чем бы ему, послушав меня, и вдов отпустить, а он вздумал мучить меня, осердясь».
Аввакум – новичок в Сибири, не знает еще, что русские женщины в этих краях на вес золота. Редкость редкая. Казаки в жены тунгусок, буряток и якуток берут. Даже в Якутском остроге, большом, по тем временам, городе, когда русская через площадь идет, люди останавливаются, посмотреть.
Да и с годами бабьими Аввакум, наверняка, промахнулся. Сибирская жизнь, морозы за сорок, чье хочешь лицо морщинами перебороздят…
Кто прав, кто виноват, трудно сказать. Но вскипел на встрявшего протопопа Афанасий Пашков, герой еще обороны Москвы от поляков – ему и на войне-то с королем Владиславом никто перечить не смел, а тут...
Стал «выбивать» протопопа из лодки. «На те горы выбивал меня Пашков, со зверьми, и со змиями, и со птицами витать».
Но потом прошла, вроде, гроза. Да только Аввакум – тоже не в зубы калач. Он и в Москве, перед куда большими, не пасовал и здесь душа не смолчала. Как пастырь и как писатель, засел за письмо к Пашкову: «И аз ему малое писанейце написал, сице начало: «человече! убойся бога, седящаго на херувимех и призирающаго в безны, его же трепещут небесныя силы и вся тварь со человеки, един ты презираешь и неудобство показуешь», — и прочая: там многонько писано: и послал к нему»...
Горячее, видно, послание попало в руки воеводе.
«А се бегут человек с пятьдесят: взяли мой дощеник и помчали к нему, — версты три от него стоял… Взяли меня палачи, привели перед него (пред Пашкова). Он со шпагою стоит и дрожит: начал мне говорить: «поп ли ты или роспоп?»; и аз отвещал: «аз есмь Аввакум протопоп; говори: что тебе дело до меня?» Он же рыкнул, яко дивий зверь, и ударил меня по щоке, таже по другой и паки в голову, и сбил меня с ног и, чекан ухватя, лежачева по спине ударил трижды и, разболокши, по той же спине семьдесят два удара кнутом»...
Та еще картина – на берегу Ангары.
«А я говорю, - продолжает Аввакум, - «господи Исусе Христе, сыне божий, помогай мне!» Да то ж, да то ж беспрестанно говорю. Так горько ему, что не говорю: «пощади!» Ко всякому удару молитву говорил, да осреди побой вскричал я к нему: «полно бить тово!»
Так он велел перестать. И я промолыл ему: «за что ты меня бьешь? ведаешь ли?» И он паки велел бить по бокам, и отпустили.
Я задрожал, да и упал»...
Подхватили Аввакума казаки, отнесли на казенный дощаник, по приказу сковали ему руки и ноги.
«Осень была, дождь на меня шел, всю нощь под капелию лежал. Как били, так не больно было с молитвою тою; а лежа, на ум взбрело: «за что ты, сыне божий, попустил меня ему таково больно убить тому? Я веть за вдовы твои стал! Кто даст судию между мною и тобою? Когда воровал, и ты меня так не оскорблял, а ныне не вем, что согрешил!..
Увы мне! Как дощеник-от в воду ту не погряз со мною? Стало у меня в те поры кости те щемить и жилы те тянуть, и сердце зашлось, да и умирать стал. Воды мне в рот плеснули, так вздохнул да покаялся пред владыкою, а господь-свет милостив: не поминает наших беззакониих первых покаяния ради; и опять не стало ништо болеть»...
Был бы Аввакум писатель так себе, посредственный,может, здесь бы и поставил точку. Но неистов! Потому и в повествовании не смирится. Кипит у него все внутри и требует излияния.
«Наутро кинули меня в лотку и напредь повезли. Егда приехали к порогу, к самому большему, Падуну, — река о том месте шириною с версту, три залавка чрез всю реку зело круты, не воротами што попловет, ино в щепы изломает, — меня привезли под порог. Сверху дождь и снег, а на мне на плеча накинуто кафтанишко просто; льет вода по брюху и по спине, — нужно было гораздо. Из лотки вытаща, по каменью скована окол порога тащили. Грустко гораздо, да душе добро: не пеняю уж на бога вдругорят. На ум пришли речи, пророком и апостолом реченныя: «сыне, не пренемогай наказанием господним, ниже ослабей, от него обличаем. Его же любит бог, того наказует; биет же всякаго сына, его же приемлет. Аще наказание терпите, тогда яко сыном обретается вам бог. Аще ли без наказания приобщаетеся ему, то выблядки, а не сынове есте»…
«Посем привезли в Брацкой острог и в тюрьму кинули, соломки дали. И сидел до Филипова поста в студеной башне; там зима в те поры живет, да бог грел и без платья. Что собачка, в соломке лежу: коли накормят, коли нет. Мышей много было, я их скуфьею бил, — и батошка не дадут дурачки!»
Пашков - тоже ещё тот характер. тогда середины не знали...