То, что нас не убивает - делает сильнее.
Полк возвращается в Орловку с Сахалина, где производились пуски ракет. Идём звеньями на большой высоте. Погода замечательная. Внизу глубокая осень. И шторм. Я чётко различаю отдельные волны по белым гребням. Пересекаем Татарский пролив. Я пытаюсь представить высоту волн, если их видно с одиннадцати километров высоты, но не особо получается: море я видел только с высоты орлиного полёта. Да и родом я из донских степей. Картина получалась довольно страшной. Представив себя среди этого ужаса на спасательной лодке, я поёжился: холодная вода, качка, спасатели найдут не скоро... Лучше не думать об этом. И я впился взглядом в свою группу.
В звене я был крайний, у меня самый большой расход топлива, командир ориентируется над каждым ППМ по моему остатку. И я уже заметил, что мой остаток керосина начал уменьшаться по сравнению с расчётным. Ветер был встречный.
Наконец мы над тайгой. Можно немного перевести дух - холодная вода не грозит уже. Сопки уже забелены снежным покровом. В эфире начинается череда переговоров звена управления эскадрильи. Они уже подошли к Хабаровску, выполняют разворот на северо-запад. Слушаю вполуха, машинально запоминаю остаток крайнего в группе. Однако вместо установленных трёх-четырёх фраз, переговоры в группе и с землёй начинаются затягиваться. Я навострил уши!
Вторая пара комэски просилась на запасной аэродром Переясловку, чтобы там дозаправиться. Я бросил взгляд на наколенный планшет, чтобы сверить их остаток керосина с расчётным. На двести литров у них было меньше. И земля отправила пару на запасной. Пилоты были опытные, майоры (замкомэск и начштаба аэ), они достигли своего должностного максимума, в бой не рвались, но дело своё знали. И конечно, они были для нас, старлеев, лётными авторитетами. Запасной аэродром был недалеко, и сотня километров не наберётся, потому они быстро исчезли с эфира, переключившись на канал Переясловки.
А вот и наше звено подошло к Хабаровску. Командир звена проверяет мой остаток. Докладываю с нервами. Командир запрашивает проход поворотного с моим остатком. Земля даёт разрешение и группа ложится на новый курс. Я - ошарашен! Какой проход? Нам на запасной надо! У меня остаток такой же как и у майоров! Я кричу это ведущему группы, кричу, но кнопку передачи не нажимаю. Может он одумается? А если - нет?
Впереди полторы сотни километров до очередного поворотного над населённой местностью, вдоль "железки". А потом доворот в тайгу, четыреста километров диких, необжитых мест. Я начинаю проверять свой расход топлива на этом коротком отрезке маршрута. Никогда до этого не применял для подобных расчётов наколенный планшет, а тут пришлось. Болтаясь в хвосте группы, я крутил лимбы, записывал цифры. И напряжённо следил за стрелкой расходомера топлива.
Вот и Кукан, маленькая железнодорожная станция, очередной поворотный. Сверяю свои расчёты с фактическим расходом топлива: всё сходится, топливная система работает нормально. Но общий остаток снова меньше и разница растёт. Докладываю остаток командиру. Он снова докладывает о проходе ППМ и развороте на новый курс. Земля соглашается. Я опять повторяю остаток, свой жалкий остаток топлива, голос мой на грани срыва. На что получаю уверенный ответ: - Нормально! Долетим, Толя!
Такое неформальное обращение в эфире дало мне понять, что командир уловил моё состояние и успокаивает. Но я уже был невменяем. Вы-то долетите, думал я, а у меня керосина не хватит, трудно вернуться, что ли в Переясловку. Я был в панике. Это я потом так квалифицировал свое состояние. А тогда, судорожно притянул ремни катапультного кресла, проверил оружие и батарею аварийной радиостанции. Подтянул кислородную маску и ремешок ЗШ. Я перестал дёргать РУДом, чтобы держать дистанцию в группе. Я его зафиксировал. Цепким взглядом окидывал седые от снега сопки и чёрные речки, выискивая хоть какие-то признаки жизни. Увы, никаких признаков жилья до самого горизонта во все стороны! Я искал место, куда мог бы направить самолёт с остановившимся двигателем, чтобы катапультироваться поближе к людям, но такого места не было...
Командир безуспешно пытался вернуть меня в группу на своё место. Я упорно не желал трогать РУД, шёл на визуальной видимости. Убедившись, что я надёжно держу увеличенную дистанцию, командир перестал засорять эфир.
А вот и родные голоса нашего аэродрома! Руководитель полётов даёт разрешение на снижение с роспуском на отставании. Пилоты звена поочерёдно отваливают на посадочный курс, и энергично проваливаются вниз, установив среловидность 45 градусов. Торопятся домой! А я не торопился. Установив малый газ, я начал планировать на полосу с посадочной стреловидностью крыла. На скорости минимального расхода топлива! Мои коллеги уже выпускали механизацию в посадочное положение, а я - планировал. Двое уже сели, а я - планировал.
Руководитель два раза уточнил мою высоту, потом не выдержал:
- Ты что там завис? На вертолёте что-ли? Очередная группа уже на подпирает!
Но я стоически нёс свой крест. Я должен дотянуть до полосы. Никто меня не мог подвигнуть на повышенный режим двигателя.
Пилоты ждали меня у самолёта командира звена. Я уже успел заглянуть в кабину своего ведущего: его расходомер показывал тысячу литров остатка. А мой - 1200! До аварийного остатка было ещё далеко. Командир звена понимающе улыбался: - Ну, вот долетели, а ты, Толя, боялся... Парни надо мной не шутили, наверняка вид у меня был жалкий. А мне уже было досадно за свою панику.
Потом я узнал, что майоры захотели пообщаться со своими однокашниками на запасном аэродроме и устроили себе там посадку. Как говорится - не сотвори себе кумира!
А ещё до меня дошло, что если бы я сам рассчитал расход топлива по фактическому ветру, то никакой паники бы не было, ну разве что - лёгкий мандраж. Так я впоследствии и поступал!
Должен заметить, что подобной паники в моей лётной практике я больше никогда не испытывал, хотя приходилось садиться при мигающих лампочках аварийного остатка.
То, что нас не убивает - делает сильнее.