Мы с Лёхой шли в баню. Вдвоём. По тротуару.
Позади был суточный утомительный наряд и неожиданно длинная сдача казармы новому дежурному, который оказался большой занудой. Почти полчаса он тыкал нас носом по укромным местам, заставляя вылизать помещения до аптечной чистоты. Впереди была помывка в бане. А вокруг - маленький украинский городишко, на который опускался тихий августовский вечер.
Вид у моего друга был довольный. Он даже расстегнул верхнюю пуговицу кителя. Я этого не одобрял и был наглухо застёгнут и затянут. Но даже этот неуставной вид попутчика не мог разрушить моего благостного настроения. Мы были в предвкушении еженедельной субботней процедуры - помывки в бане. Море горячей воды, пара и мало людей.
Ведь мы шли вдвоём. По тротуару. Только тот, кто три года ходил в строю, может понять это удовольствие: не видеть перед собой три десятка качающихся голов, не держать общий шаг, не слышать, уже осточертевших, окриков сержанта. И не глотать пыль, поднятую сотней ног! Опять же, взвод уже помылся и был в казарме, а нас ждала полупустая баня и никто не будет нас подгонять.
Мы шли по частному сектору. Я с любопытством разглядывал через штакетник небольшие ухоженные дворы. Мне, хуторскому парню, было интересно посмотреть на огородики и палисадники. Что там растёт, как там организованы грядки. Ветки садовых деревьев были усыпаны плодами. На противоположной стороне улицы сидела на лавочке древняя старуха. Она опиралась обеими руками на костыль, а на руках лежала её голова. Заходящее солнце грело её морщинистое лицо.
- Ребята, погодите! - женский голос сбил нас с вальяжного шага. По дорожке двора в нашу сторону торопилась женщина с чашкой в руках. Мы остановились у калитки.
- Давайте я вас угощу, вы же, должно быть, голодные, - она опустила на штакетины чашку.
- Нет-нет, мы не голодные, нас хорошо кормят, - дружно запротестовали мы с Лёхой. И это была правда. Лётный реактивный паёк, которым нас харчевали в столовой, был одним из лучших в армии.
- Угощайтесь, угощайтесь.
Мы потянулись к мокрым сливам.
- Ой, да вы пилотки подставляйте, - настояла женщина и по очереди насыпала плодов в наши головные уборы. В глубине двора среди грядок стоял мужчина, опираясь на тяпку, и с интересом наблюдал за сценой.
- Наш-то на Дальнем Востоке служит, может и его кто-нибудь подкормит, - голос женщины как-то сразу отсырел, глаза увлажнились.
Материнские слёзы... Как нам с другом они были знакомы! Каждый раз, провожая меня в училище из очередного отпуска, мать припадая ко мне, слезливо причитала:
- Ну, что ты удумал, а? Летать! Выучился бы на какого-нибудь инженера, работал бы тут в совхозе...
Женщина потянула конец платка к глазам, мужчина с укоризной покачал головой. Мы поспешили откланяться.
Сливы были вкусные. Свои я рассовал по карманам, чтобы привести себя в уставной вид, а товарищ ел плоды из пилотки.
Обстановка в бане не обманула наших ожиданий. Никакой толчеи, никакой очереди к кранам и в парную, никаких сержантских поторапливаний. Я вышел из бани первым и, перейдя улицу, расположился в парке на берегу речушки. Друг был любителем парной и делал заход за заходом, пока я остывал и любовался лебедями и утками на неподвижной глади воды. Наконец, раскрасневшийся товарищ появился на улице и мы пошли в лагерь. Надо было торопиться, чтобы не остаться без ужина.
Старуха сидела на своём месте в той же позе. Но возле ног на земле появилось эмалированное ведро. Она напомнила мою прабабку Меланью, которая в детстве приглядывала за нами с сестрой. Родители иногда ненадолго подбрасывали нас бабушке с прабабушкой в соседний хутор. Меланья ходила с костылём, ухаживала за молодняком птицы и, по мере сил, за нами. Суровая была старушка, душевностью не страдала, с нами обращалась так же просто, как с цыплятами - могла и костылём запустить.
- Хлопцы, идите сюда, - на малороссийском наречии подала голос старуха, на которую я смотрел, уйдя в свои воспоминания.
- Да ну её, не пойду. Что мы - с голодного края?- заартачился друг. Пришлось мне одному перебежать проезжую часть и подойти к бабушке. Поздоровался.
- Бери яблоки, - она показала глазами на ведро. Оно было полно мокрыми зелёными плодами. Яблоня росла тут же за штакетником, земля была усыпана падалицей. Дерево не знало обрезки и ветви стелились в полуметре-метре над землёй. Представив, как эта древняя старуха собирала и мыла антоновку, я подосадовал на своего товарища.
- А что же твой друг не подошёл? - спросила старуха. Я пожал плечами, набивая карманы прохладными плодами.
- Он мне сынка напомнил. Такой же красивый да статный был...
- А почему - "был"? - брякнул я.
- На войне убило, - буднично ответила она.
Я снова подосадовал на Лёху. Надо было уважить старого человека вниманием!
- Спасибо за яблоки! Не хворайте, - я торопливо распрощался и побежал догонять попутчика.
- Мог бы и подойти, балбес! Вон как бабка старалась! - негодующе заявил ему.
- В следующий раз, - беспечно осклабился Лёха, принимая от меня плоды. Он был немного эгоист. Самый младший в многодетной семье, он привык, чтобы всё вращалось вокруг него.
И мы ускоренным шагом тронулись в лагерь, где нас ожидал ужин. Город жил своей мирной жизнью. Мы миновали Дом культуры, где уже начинала кучковаться молодёжь в ожидании танцев. Девушки стреляли в нашу сторону глазами, пока мы пересекали площадь, и перешёптывались о чём-то, хихикая. Местные парни ревниво провожали нас взглядами.
Мы с Лёхой шли из бани. Вдвоем. Через год меня ждала служба в суровых местах Дальнего Востока, а он получит распределение в Западный округ, а позже будет воевать в Афганистане. Но этого мы ещё не знали. Мы были в счастливом неведении о своей судьбе.
Очередной день нашей жизни заканчивался замечательно!
Мы просто шли по тротуару и ели бабкины яблоки.