Каталог канала Соавторы МасКоТ
Читатель! Это первая сказка Библиуса. Читайте о проекте Библиус здесь.
Март Крейвен, главный советник городского совета по безопасности, был сильно озабочен тем, как стремительно и угрожающе развивались события. Казалось бы, ничего не изменилось, и Город в дневное время оставался таким же, каким был и раньше — весёлым, беззаботным, иногда бесшабашным, и очень мирным. Но как только опускалась темнота, он преображался. Окна закрывались ставнями и жалюзи, уличные фонари по распоряжению мэра не включались.Только факельные шествия освещали оцепеневший от ужаса ночной город. Началось все это две недели назад, и ни причины, ни зачинщики не были известны.Но пора было это выяснить, и сегодняшней ночью Март решил сам принять участие в этой тихой бесовщине. Посланные им ранее шпионы ничего выяснить не смогли, путались в показаниях и, казалось, с каждым таким шествием становились ещё глупее, чем были до того.
Ничего противозаконного в этих шествиях не было, и силовых акций по их разгону не предпринималось. Начались эти безобразия, как говорили немногочисленные свидетели, с того, что по Городу прошли с факелами всего три таинственны фигуры, облачённые в длинные, до пят, черные балахоны с капюшонами. На их лица были маски, наподобие тех, что надевают на новогодний карнавал. С каждой ночью участников было всё больше и больше, и вскоре их число достигло нескольких сотен. Шествие зарождалось каждый раз в новом месте, и никто не мог сказать, в каком именно. Все больше людей выходило из своих домов и присоединялось к нему, и все более мерными и зловещими становились звуки марша, отдающиеся эхом в пустынных улицах. Заканчивался марш всегда одинаково, на площади перед мэрией. Колонна факельщиков втягивалась на площадь, останавливалась, и потом по команде невидимого дирижёра тёмные фигуры троекратно выкрикивала одно слово: «Эксельсиор», после чего молча расходились.
Куранты пробили шесть вечера. Тени от пешеходов, с каждым ударом часов прибавляющих шаг, удлинялись. Матери, тревожными голосами, взывали к своим чадам из окон. Собаки встречали вечер тревожным лаем, переходящим в вой. И вот уже улицы опустели, дома плотно заперты. Город приготовился к неведомому. Красное солнце закатилось за фабричную трубу. И с каждым угасающим лучом оно забирало из города жизнь, капля за каплей.
Шествие факельщиков продолжало свой путь, освещая город. Свет фар осветил дорогу впереди, и звук клаксона издал предупреждающий крик. Экипаж на страшной спорости вошёл в поворот, скрылся за углом, и оттуда раздался страшный грохот, звон разбитого стекла и прихотливые мужские ругательства. Из экипажа вылезли двое мужчин и принялись ожесточённо ругаться. Один из них попрекал другого в том, что они теперь ни за что не успеют на какое-то собрание.
При виде приближающихся факельщиков мужчины побежали прочь, забыв и о машине, и о собрании. Их единственной мыслью было — спастись. О том же думали и молились попрятавшиеся по домам обыватели. Когда обессилевшим беглецам показалось, что они, наконец, в безопасности, послышалось гулкое, размеренное топанье по мостовой другой приближавшейся факельной процессии. Это был конец! В отчаянии они вжимались спинами в чью-то заперую дверь, выходящую в переулок. Дверь подалась, и они повалились на пол прихожей, которую пересекал, не обращая на них внимания, высокий человек в одежде факельщика — накидке с капюшоном. Беглецы испуганно переглянулись и судорожно сглотнули. Бесшумно ступая по паркетному полу, мужчина вышел на улицу и дверь за ним захлопнулась.
Город в его глазах изменился, вместо серой обыденности теперь перед ним предстал скрытый мир. Силуэты серых кирпичных зданий таяли в голубоватой искрящейся дымке. Узкий переулок превратился в светящуюся ленту, начинающуюся от бирюзовой щели на горизонте и бегущей вдаль, в сторону городской ратуши. Здание же самой ратуши преобразилось в подобие хитро закрученной раковины из розового перламутра. Мужчина вступил на светящуюся тропу и присоединился к шествию. Голубоватое пламя пробежало по лицам его участников, как беззвучное приветствие собрата.
В плаще и карнавальной маске, Март шел вместе с ними, держа факел, освещающий путь. Голубоватый свет придавал особую таинственность городу, тени извивались и преобразовывались в разные фигуры. Шествие проходило тихо, никто не разговаривал,и так будет до того самого момента, пока они не доберутся до мэрии. Тогда они выкрикнут: «Эксельсиор», и звук пронесется по всему городу.
На площади перед мэрией стояло изваяние, всадник, лицо которого скрывала маска. Он был легендой, связанной с этим городом, и Март хотел понять, почему же факельщики собирались именно здесь.
Легенда, известная всем, даже детям, гласила: триста лет назад, в правление маркиза Ририйского, завоевавшего эти земли и убившего старого графа Рисимира во времена двадцатилетней войны, народ страдал под игом ненавистного завоевателя. Он прославился тем, что обрюхатил больше половины молодых крестьянок из принадлежавших ему деревень. Проезжая через деревни, где бегали и возились в пыли его многочисленные рыжие и веснушчатые отпрыски, он продолжал высматривать молодых, нетронутых девушек. По его приказу его головорезы каждый день затаскивали с дороги в замок прохожего для «развлечений» маркиза. Бедолагу могли высечь крапивой, вырвать ему пару зубов, а то и натравить на него собак. Когда вдоволь нахохотавшийся маркиз шёл ужинать, несчастную жертву грубо выталкивали из замка. Однажды пьяные головорезы ошиблись и притащили в замок путника благородного сословия. К тому времени, когда маркиз заметил ошибку, путник уже был изрядно помят — подбитый глаз с ненавистью пялился на него, разбитые губы кривились в презрительной усмешке. Маркиз попытался перевести всё в шутку, но, когда путник прошипел: «Ты мне ответишь за это, жирная свинья!», взревел, как бешеный бык, приказал палачу заклеймить наглеца, как корову из своих стад, и бросить в темницу. Наутро ни маркиз, ни его свита, ни солдаты не открыли глаз — у всех было перерезано горло. Всадник появился в городе в чёрной маске и такого же цвета длинной накидке с капюшоном, в сопровождении двух смуглокожих всадников, в диковинных одеждах, с кинжалами за поясом, и приказал собрать горожан. Он объявил о том, что является внуком и единственным наследником убитого графа Сисимира, что, покидая эти края, он освобождает крестьян и дарит городу статус вольного города. Вручив мэру грамоту, всадник добавил, что всё, что от них требуется взамен — это выполнить одно условие. Не судить никого судом неправедным, будь то простолюдин, бродяга, или вельможа. И условие это все эти триста лет неукоснительно соблюдалось.
Март шёл в колонне вместе со всеми, невольно заразившись ритмом марша. Попытки заговорить с идущими рядом ни к чему не привели. Все молчали. Вот уже голова колонны вошла на площадь, а вскоре и все факельщики оказались на ней, окружив памятник со всех сторон. Шествие остановилось, воцарилось молчание, и потом, как по команде невидимого дирижера, прозвучало громкое «Эксельсиор!» Факельщики потянулись с площади, уходя в разные стороны по улицам, выходившим к памятнику. Лишь один остался у памятника, как будто дожился, когда все уйдут. Вскоре на площади остались только он и Март.
Советник направился к незнакомцу, но тот повернулся к памятнику и вошёл в него, как привидение. В тот же момент всадник, возвышавшийся на постаменте, ожил, соскочил на мостовую и приблизился к Марту. В черном плаще, с маской на лице, на черном вороном коне. Марта охватил ужас, и он не мог ни сдвинуться с места, ни сказать что-либо.
— Ваш Город нарушил условие. В тюрьме томится невинный, и, если он не будет отпущен на свободу, то я покараю власти города. Я вернусь через три дня, — и ускакал прочь.
Розовое солнце показалось над горизонтом. Страхи ночи таяли под его лучами. Первые петухи своими криками разгоняли ночные призраки. На тюремных нарах зашевелились зеки, кутаясь в тонкие одеяла, не дающие защиты от утреннего холода. Словно нараспев закашлял барак. В углу, у форточки с выбитым стеклом, на верхней шконке свернулся клубком молодой паренек. На вид ему было лет семнадцать. На безусом лице виднелись следы недавних побоев: один глаз заплыл, под другим красовался синяк на пол-лица, губа рассечена, скула разбита. Он мелко трясся под холодным одеялом и что-то шептал разбитыми губами. Слова ли молитвы то были или проклятья? К кому он обращался и на что уповал? Да и слышал ли его кто-нибудь в Городе?
Постояв на площади некоторое время, пытаясь унять дрожь и прийти в чувство, Март наконец вернулся домой. Переодевшись, он уселся на диванчике и вздохнул. Эту ночь он явно долго не забудет. Мозг все ещё не хотел принимать странные события как реальность. Сидя в тишине, Март раздумывал, как ему поступить. Он не был суеверным, и в призраков не верил, но то, что сегодня произошло, доказывало обратное. «Это и правда случилось? В тюрьме сидит невиновный? Как это могло случиться? А может это всего лишь фокус? Эти факельщики что-то сделали? Кто они вообще такие?» — все эти мысли ворвались в его голову, нарушив спокойствие.
Массивное здание тюрьмы казалось ещё темней на фоне светлеющего неба. Светились только два окна — кабинет директора тюрьмы и комната охранников. Директор сидел в кресле, тяжело задумавшись, глядя на фотографию дочери в серебрянной рамке на столе. Кабинет был небольшим, ничего лишнего: кресло, дубовый стол, ряд стульев у стены. Единственная дочь, его девочка. Ради неё он остался вдовцом. И вот, теперь эта история... Откуда взялся этот мальчишка?! Этот щалопай! Пришлый! Играет на гитаре, горланит песни. Смазливая мордашка, ни образования, ни профессии. Девчонки из бедных кварталов ходят за ним толпами. Выбирай любую! Нет, ему нужна его маленькая Лария. И она... втюрилась в это ничтожество. Будь проклят этот Праздник Города, на котором вся беднота предместий танцует, ест, пьёт и веселится с богатыми горожанами! В тот день он ей и вскружил голову. Пришлось похлопотать, подбросить кошелёк и упрятать этого мальчишку Веро по ложному обвинению в краже.
Дверь отворилась без стука, и вошёл Март Крейвен. Его лицо выражало озабоченность и решимость.
— Господин директор! — начал он повелительным тоном. — Готовьтесь вывести всех узников на площадь, сегодня в полдень. Среди них есть невинно осуждённый, и нам надо его найти и освободить. Иначе городу несдобровать. Нам некогда проводить расследования, время дорого. Обратимся к народу, сегодня в полдень соберём всех горожан на площади, выведем всех узников на обозрение, и послушаем, что скажут жители в защиту каждого из них.
— Слушаюсь, господин советник! — дрожащим голосом отрапортовал директор. Сердце его ушло в пятки, спина похолодела, а руки мгновенно вспотели. Он понял, что близок к разоблачению, и понимал, что в этом случае судьба его будет ужасной.
Март вышел из кабинета, не попрощавшись. Он считал директора тюрьмы личностью мутной, и чувствовал по отношению к нему что-то вроде брезгливости.
Мэр с готовностью дал разрешение на проведение очной ставки узников тюрьмы с горожанами, и вот уже по улицам города побежали глашатаи, объявляя горожанам, что в полдень все они, и стар, и млад, должны собраться на площади перед ратушей.
В голове директора рождались самые мрачные мысли относительно судьбы молодого человека. В этот момент он был готов на всё, лишь бы сохранить место и дочь. И одно с другим было связано мертвой петлей. Узнав о том, что парня посадили, Лария заперлась в комнате и объявила голодовку. Она-то точно знала, что Веро невиновен. Они весь вечер провели на ярмарке, не отходя друг от друга ни на шаг. И кошелек она подкинутый узнала! Но парня отпускать тоже нельзя.
— Позвать ко мне Прокла! — приказал он секретарше.
Через четверть часа в кабинет ввалился неуклюжий бугай с внешностью неандертальца в линялом рабочем комбинезоне и мятой кепкой в руках.
— Звали,начальник? — спросил он сиплым голосом.
— Звал, критин. Не мог какой-нибудь левый кошелек подкинуть, не брать в вещдоках! Спалил ты меня!
Бугай хлопал глазами, страшно кривил лицо, пытаясь изобразить удивление, и что-то бубнил под нос.
Когда директор решил, что окончательно убедил Прокла в его виновности и бесцельности существования, настал миг истины:
— Сам кашу заварил, так и расхлебывай!
— Да как же я… — промямлил бугай, отличавшийся не только внешностью, но и сознанием первобытного человека.
— Найти этого паренька и тихонько придуши. Пусть все думают, что он сам себя порешил. Только уж на этот раз не облажайся!
Прокл попятился к выходу, на ходу споткнулся о стул и рухнул на пол. Директор только закрыл лицо руками и, качая головой, прошептал: «Вот работничков то мне Бог послал! Положиться не на кого!»
В тюрьме приближался час обеда. Окошко в двери одиночной камеры, куда спешно перевели Веро, открылось, и солдат просунул поднос к какими— то харчами. Парень неохотно забрал еду. Находящееся на подносе не вызывало аппетита, но кишки злобно урчали. Выхлебав жиденький супчик и поковыряв в каше с комками, он вернулся на лежанку. Тяжелые мысли не давали уснуть. Он думал о том, кому была выгодна эта подстава, о больной матери, об отце-инвалиде, потерявшем здоровье на шахтах и о многом ещё. Как-то незаметно его веки сомкнулись, и он уплыл по серебряной реке в бескрайнее море…
Дверь камеры отворилась, и на пороге оказался Прокл. Он несвойственной его росту лёгкой походкой приблизился к юноше. Убедившись, что тот крепко спит, он вытащил из кармана заранее заготовленную веревку с петлей и накинул другой её конец на решётку маленького оконца под потолком. Подготовив всё для предстоящей сцены «самоубийства», он повернулся к юноше. Сейчас он повесит его спящего, и дело в шляпе. Но тут на его глазах стало твориться нечто, его разуму непонятное и пугающее. Веро, на глазах изумленного убийцы, стал растворяться в серебряном свете и… исчез! Прокл в ужасе выскочил из камеры и бросился наутек в ближайшую церковь, приняв увиденное за знак свыше.
Прокл стоял на коленях в пустом храме и плакал. Он не умел молиться. У него никогда не было любящей, доброй матери, чтобы научить его этому, и многому другому. Судьбе было угодно, чтобы он увидел свет в беднейшем районе города, в комнатке проститутки, которую все звали Лошадью за её высокий рост, сутулую спину и длинное лицо. Отцом мог быть любой из её клиентов — бандитов. Приличные люди не появлялись в этом, пользующемся дурной славой районе, по своей воле. Прокл умом не блистал, но отличался недюжинной физической силой. Едва подросшего, мать привела его к местным бандитам. Надо было зарабатывать на хлеб. Во время очередной отсидки его заметил директор тюрьмы и сделал своим человеком.
Тронутый слезами Прокла, священник помолился за его душу и предложил исповедать и окрестить в воскресенье. Но Прокл бросился ему в ноги и произнес сквозь слезы:
— Прошу вас..., отче, спасите... душу мою..., примите в... в братию... святую. Я... буду молиться и... трудиться. Грехи искуплю.
Священник пристально посмотрел в глаза Прокла и велел следовать за собой. Так, соприкоснувшись с чудом, была спасена несчастная душа этого человека.
Тем временем обитатели тюрьмы готовилась к выходу на площадь. Директор, чертыхаясь и проклиная всё на свете, искал Прокла. Не найдя ни его, ни Веро, он немного успокоился. Кто знает, может, этот недоумок уже успел избавиться от тела? Как объяснить отсутствие Веро? Скажу, что сбежал, решил, наконец, директор, покидая здание тюрьмы. Затем прошёлся, с раздражением разглядывая ряды выстроенных в тюремном дворе заключенных.
— Да..., зрелище не очень... — истощённые, кутавшиеся в лохмотья люди, представляли собой жалкое зрелище. Многие надрывно кашляли и плевались кровью.
— Ну, как их показать горожанам а таком виде?!
Лария, услышав глашатая, прокричавшего на ближайшем углу о всегородском сборе, ни секунды не колебалась.
«Я должна быть там! Нужно спасти Веро, чего бы это ни стоило. Кто, если не я?», — подумала она. Дверь её комнаты на втором этаже была заперта извне, но окно было открыто. Сорвать шторы, связать узлом, привязать к раме окна было делом нескольких минут. Спустившись на улицу, она припустила бегом к городской площади. Там было полно народа, и вскоре привели заключённых из городской тюрьмы. Стражники выстроили их на ступеньках входа в мэрию, чтобы их было видно всем собравшимся на площади горожанам.
Лария глядела во все глаза, но Веро среди них не увидела. Что случилось? Самые мрачные предчувствия овладели её душой. Жив ли ещё милый друг? Не случилось ли какого-нибудь несчастья?
Вскоре дверь мэрии открылась, и вышел сам мэр в сопровождении своих чиновников. Он был краток, призвал сограждан к вниманию, и передал слово Марту Крейвену.
— Сограждане! — зычно провозгласил Март. — Наш Город, столько лет живший мирно и спокойно после освобождения от чужеземной скверны таинственным избавителем, и до сих пор строго исполнявший его завет не осуждать невинных, находится в положении странном и опасном. Среди заключённых нашей тюрьмы есть невинно осуждённый. Один или несколько. Нам необходимо их найти и немедленно освободить, иначе Город будет наказан. Это сказал призрак нашего легендарного освободителя. Призрак ли это на самом деле, или таинственный мститель, взявший на себя роль блюстителя правосудия, никому не известно. Кто из присутствующих может сказать что-либо в защиту осуждённых, стоящих здесь, на ступеньках мэрии? Говорите только правду, как под присягой, и да поможет нам бог!
Толпа молчала.
— Я хочу сказать! — раздался из задних рядов пронзительный девичий выкрик. Толпа расступилась, и Лария вышла вперед, к самым ступеням мэрии.
— Я ничего не могу сказать о виновности или невиновности стоящих здесь. Я знаю только о том, что ещё вчера среди узников тюрьмы был ни в чем не виновный человек. Это бродячий музыкант, Веро, который был брошен в тюрьму по ложному обвинению в краже кошелька. Пусть тот, кто это сделал, признается в подлоге, и пусть мэр своей властью признает невиновность Веро!
Над площадью повисла тишина.
— Пусть осуждённый по имени Веро поднимется к нам, и мы выслушаем его, — произнес мэр.
По рядам осужденных прошёл легкий шепот.
— Господин мер, а его среди нас нет! Его вчерась в одиночку сунули, а больше мы его не видали, — раздался хриплый голос из строя осужденных.
— Где этот Веро? Почему его нет на площади? — холодные глаза мэра сверлили начальника тюрьмы.
— Господин мэр, — начал заранее заготовленную оправдательную речь начальник тюрьмы, — этого человека не может быть на площади, так как он и не сидит в нашей тюрьме.
— Неправда! — закричала из толпы Лария. — Вы отправили его туда в ночь карнавала.
По толпе прошёл возмущенный ропот.
— Все верно! — начальник тюрьмы поднял руку, призывая к тишине. — Всё так и было! Но мы во всем разобрались и отпустили его, и он сразу же решил покинуть наш славный город, — начальник улыбнулся и слегка поклонился собравшимся.
— А что говорил тот малый, про одиночную камеру? — мэра не так-то просто было одурачить. Он хорошо знал хитрого лиса — начальника тюрьмы.
— А туда мы его поместили в целях его же безопасности. На него напали несколько наших «добрых малых», изрядно избили. Вот я и решил его оградить от такого общества… — начальник вновь чуть виновато улыбнулся.
«Он не мог вот так уйти и не попрощаться. Не мог! Здесь что-то не так!» — мысли метались в голове Ларии. Сердце чувствовало неладное.
— Я не верю ни единому вашему слову! — крикнула она в лицо отцу. — И если мер рассказал нам правду, то пусть Великий Избавитель судит наш город по грехам его!
Подул резкий ветер и, сияющее над городом солнце затянулось темными тучами. Загрохотал гром. Блеснула молния. Толпа разом охнула и собравшиеся бросились в россыпную, ища защиты в ближайших домах.
Молния угодила в памятник, и перед изумлёнными взорами присутствующих предстал живой спаситель города на гарцующем коне.
— Вернитесь! — негромко обратился он к горожанам, но услышали его все, даже те, кто успели спрятаться. С опаской поглядывая на оживший памятник, люди всё же вернулись на площадь.
— Вы уже знаете, почему я здесь. Виновные, нарушившие клятву, должны понести наказание. Их двое, но, принимая во внимание искреннее раскаяние одного из них, ответит лишь главный виновник. Брат Медо из монастыря братства Боско пришел и расскажет нам обо всех преступлениях своего бывшего сообщника, особенно о последнем, навлёкшем гнев высших сил на Город.
Из церкви медленно вышел высокий, крепкий человек в монашеском одеянии. Низко опущенный капюшон не позволял видеть его лицо, но когда, по просьбе мэра, он заговорил, многие узнали голос Прокла. Директор тюрьмы встрепенулся и, затравленно озираясь, попятился, но люди сомкнули ряды за его спиной. Увидев гневные лица горожан, он нехотя, с обреченным видом, вернулся к мэрии. Рассказ Прокла подходил к концу, он не утаил ничего. В адрес директора тюрьмы посыпались оскорбления и угрозы, и только присутствие Освободителя и официальных лиц спасло виновного от немедленной расправы. Снова заговорил Освободитель
— Город не виноват. Договор остаётся в силе, — он повернулся к Ларии и, улыбаясь, продолжил:
— Мне пришлось позаботиться о Веро. Oчень хороший парень! Желаю вам счастья!
Онемевшие от удивления горожане рассматривали красивого, прекрасно одетого юношу, выходящего из сверкающей лаком кареты, запряжённой четвёркой белых коней. Немногие признали в нём бродячего музыканта Веро. Он подошёл к Ларии и обнял её. Наблюдавший за ними с улыбкой Избавитель пробормотал:
— Ничто не должно омрачать радость влюблённых.
Он поравнялся с директором тюрьмы, стоявшим с опущенной головой и залитым слезами лицом, среди всеобщего веселья, и шепнул ему:
— Твоё наказание — никогда не видеть Ларию.
Огненный вихрь, окруживший и унёсший их обоих, заглушил страшный крик наказанного.
Утром памятник Освободителю, как обычно, стоял на площади. А горожане, подумав, решили, что всё это им приснилось
Конец
В сочинении рассказа участвовали нейросети с псевдонимами: Света Д., XX-234-ОБ, VГном, Диалектик.
Уважаемый читатель! Ждем ваших отзывов и указаний на смысловые ошибки и неточности.