Когда идет речь о японцах, надо постоянно помнить – что такое есть харакири. И когда держишь это в уме, все становится понятно. Этим людям боль дарует наслаждение, а жизнь они могут легко и без малейших сожалений закончить буквально в любой миг: вот еще минуту назад и не помышлял, а сейчас уже готов и приступает, причем, безо всякого адреналинового шторма в крови. Понятно, такая психоконституция не по щелчку пальцев возникает: человечка надо примучивать с самого детства, а он и знать не должен, что бывает жизнь «без гвоздика в подошве».
Почти так же растят бирманских теток с медными кольцами на жирафьей шее или китаянок, с крохотными стопами, словно сжатыми в щепоть – му́ка становится обыденностью, а потом и удовольствием. Хотя, чтобы быть готовым и даже мечтать о харакири, тут не мука нужна, а МУЧИЩА, каждодневная лютая пытка.
Тот же рассказ, но с живыми картинками. Рекомендую:
Но, судя по смутным известиям об их, японцев, ранней истории, там с этим прекрасно справлялись. На островах довольно мало пахотной земли и за нее люто резали друг друга еще с доисторических времен, так что археологически эволюционная смена культур в Японии не встречается нигде, никогда и напрочь, только революционная: копаешь себе копаешь, проходишь культурный слой за культурным слоем – сперва идут горшки, потом кости и зола, а потом более древние горшки, но уже совершенно иного типа.
Ну, а с возникновением государства тысячи полторы лет тому назад японское начальство, кажется, решило испытать на подданных всё, что можно вообразить, выясняя пределы терпения: таковое оказалось беспредельным – вот, скажем, можно ли всю нацию отучить есть мясо (у меня ЗДЕСЬ)? А у сёгунов с императорами получилось! Но перейдем к харакири.
Начнем с названия, которых существует два. «Сеппуку» и «харакири» – собственно, одно и то же: записываются эти слова двумя иероглифами, которые лишь меняются местами. Если переводить буквально, получится «живот-резать» и «резать-живот». А читаются по-разному, поскольку используются в различных системах письма. Первое летописное харакири совершил в 1170-м князь Минамото но-Таметомо (человек-буриме и человек-аллитерация).
Однако более известным является сеппуку, исполненное его сородичем 10 лет спустя: Минамото но-Ёримаса проиграл битву и тут же, вспоров пузо, решил весь комплекс вызванных поражением проблем, в частности – избежал плена. С той поры для японского аристократа самозарезаться стало чем-то почти обязательным – эдаким венцом жизни.
Не бывает судьбы, в которой не случалось бы кажущихся безвыходными ситуаций – как только она возникала, в Японии посредством сеппуку отворялась дверь новое рождение. У нас-то обычно руководствуются другим правилом: «Пусть будет, как будет, ведь как-нибудь да будет. Никогда так не было, чтоб как-нибудь да не было». И правильно, наверное, делают – в противном случае не избежать бы моря крови, горы трупов, полей усеянных костями. Японцы, например, не избежали. Искусство сеппуку оттачивалось 500 лет, пока (к началу XVII века, в эпоху Эдо) не превратилось в идеально отшлифованный ритуал.
И каждый шажок, каждая мелочь – как сидеть, во что быть одетым, куда смотреть и какие слова произносить – всё это потребовало тысяч жизней, чтобы обрести законченность и совершенство. Вот полагается, например, совершать самовскрытие, спустив кимоно на пояс, подоткнув его рукава под колени, чуть наклонившись вперед. Здесь положение тела выверено до миллиметра, наклон – до градуса: чтобы, значится, падал человек не навзничь, а вперед, чтобы одежда не мешала, а, напротив, позволяла зафиксировать положение туловища, и чтобы оно в конвульсиях не завалилось, не приведи Будда с Аматерасу, куда-нибудь не туда.
А тысячи и тысячи сеппукеров (прежде, чем сложился канон) явно положили жизни, чтобы произвести идеальную пространственно-ситуационную калибровку ритуала. Ну, количество человеческого материала это позволяло: никто толком не подсчитывал, но, по всему судя, счет совершившим харакири за 8 столетий существования этого обычая следует вести на миллионы. Дело в том, что самовскрытие применялось крайней часто и для любых нужд. Война закончилась и подписывается мирное соглашение, например. Победителя несколько беспокоит, что у побежденного сохраняется приличный военный ресурс: «тэк-с, ну тогда включим в текст капитуляции пункт – самураи противника в количестве N человек должны совершить сеппуку, что позволит привести соотношение сил к безопасному уровню 2:1».
Известен, в частности, случай, когда регент и первый министр Тоетоми Хидаеси потребовал совершения сеппуку от даймё Ходзё – князя даже, а не простого самурая! Цель была арифметически сбалансировать силы участников усобицы: что ж поделать, князь оказался лишним на чаше весов, куда брошены интриги и заговоры – «был взвешен и найден тяжеловесным».
Или, скажем, женское харакири: оно вообще было построено на троллинге. По итогам войны победитель получал право на все движимое и недвижимое достояние неудачника, а также на его супругу и дочерей.
Если женщина хотела избежать насилия и последующих страданий до гроба, она надевала лучшее кимоно, усаживалась на циновку спиной к двери, брала ритуальный нож и совершала положенное. Тут, правда, делалось послабление: женщина («что мы, звери какие?») могла перерезать себе горло – это не так мучительно, как вспарывать себе живот. А почему спиной к двери, спросите вы? Да просто для входящего она будет выглядеть живой до момента, когда ее схватят за плечо – даром что ли откалибровано каждое движение ритуала таким образом, чтобы не завалиться набок и голова сохраняла естественное положение? И вот захватчик уже опьянен сладострастными фантазиями, уже пускает слюну: ан хвать – а ему достался труп!
Тут надо отметить: сеппуку обычно совершали самураи и вообще аристократия, но женское харакири было вполне обычным явлением. Последнее из самых массовых случилось в 1869-м: в т.н «войне Босин» из числа представителей одного только семейства Сайго Таномо покончили с собой 22 женщины.
И вот наступил блистательный XVIIвек: сеппуку достигло расцвета и его регламентировали до мелочей. Поводом к харакири могло быть все что угодно: недовольство князя, преступление или проступок, совершенный самураем, разорение и невозможность карьерного роста (попросился, скажем, в самураи к некоему даймё, но не взяли). Были «харакири протеста» (канси) - это когда придворный, ножиком и животом, верноподданейше указывал сюзерену на его несовершенство: в таком случае сеппукер произносил изобличительную речь, полную горечи, а потом вспарывал себе пузо.
Иногда, говорят, вспарывал, а затем утягивался бандажом и отправлялся к князю: там нижайше сообщал о причинах своего неудовольствии и снимал утягивающую повязку. В британском сериале «Шерлок», если помните, что-то подобное происходило с дворцовыми гвардейцами и майором Шолто. Серьезными учеными подобная возможность отрицается: этот вариант сеппуку придумали в театре и там он обрел популярность, а в реальной жизни эдакое в принципе невозможно – физиология не велит.
Но перейдем к собственно ритуалу. Протагонист выходил к публике весь в белом: мероприятие предполагало присутствие зрителей. Ему подавали на льняной ткани орудие, которым сеппуку надлежало совершить – это был тати (длинный меч), вакидзаси (короткий меч) или танто (нож).
Далее наш герой приступал к трапезе, в ходе которой подавались самые любимые его блюда, а также самые вожделенные им деликатесы. Сопровождалось пиршество возлияниями – умеренными, но все же. Надо полагать, саке, отчасти, выступало также и обезболивающим: человек, который совершал сеппуку, не должен был ни гримасой, ни судорогой, ни стоном дать знать, что он испытывает лютую боль – а вскрытие брюшной полости, между прочим, считается одной из самых мучительных процедур, которым только можно подвергнуть человека. И вот наш условный самурай готов приступать: нет-нет, погоди-ка – ты должен сочинить речь или стихотворение, которые, если окажутся ничего себе, могут тебя обессмертить.
Я не очень представляю себе, как сеппукеру удавалось сохранять спокойствие, за счет каких духовных практик и инструментов психологического тренинга. Наш-то брат легко впадает в кататонию при встрече с контролером в троллейбусе – а тут надо сочинить мадригал, да чтобы он золотыми буквами был вписан во все хроники и хрестоматии! Получалось не у всех, но вот примеры из числа самых знаменитых:
С пустыми руками я пришел в мир,
Босиком покину его.
Мой приход, мой уход –
Два рядовых события,
которые переплелись. (монах Кодзан Ичикё (1283-1360))
Или вот вам из свежего. 17 марта 1945 года генерал Тадамити Курибаяси, тот, что командовал японскими войсками в битве за Иводзиму, перед харакири написал и отправил в Генштаб письмо:
Не исполнить непосильную задачу, поставленную родиной.
Воины и пули все истрачены: как больно - мы терпим поражение!
Но если я не убью врага,
Мое тело не достойно чести лежать на поле битвы.
Я рожусь еще семь раз
и еще не раз возьму в руки меч.
Трупы сорняками покрыли этот остров…
Все мои мысли – о будущем нашей Империи!
Прочтя что-нибудь в этом духе, человек брался левой пятерней за рукоять, правой – за середину лезвия (оно бритвенной остроты, потому обернуто белым платком) и вонзал его в живот, совершая два надреза: слева направо и снизу вверх.
По совершении положенного, тело обмякало и наклонялось вперед (вы помните, все рассчитано до микрона!): здесь вступает в дело кайсякумин, который, ни за что не догадаетесь, совершает «кайсяку» - полусносит сеппукеру башку, которая должна свесится ему на грудь. Должно, в итоге, все выглядеть так, словно герой торжества заключает собственную голову в объятия. И, кстати, кайсякумин – это обязательно лучший друг человека, который совершает харакири. Например, в 1970-м великий Юкио Мисима затеял путч (заведомо обреченный на поражение):
Там было много трагикомического – например, перед ним на плацу выстроились солдаты и, возможно, их даже удалось бы распропагандировать, поскольку речь Мисима сочинил пронзительную… Но, увы, над казармами барражировали вертолеты, которые послали на усмирение бунта – в общем, писателя-воина просто никто не услышал. Несамурай попробовал бы что-нибудь придумать: ну, скажем, найти радиорубку и зачитать воззвание через репродуктор. Мисима же немедленно приступил к сеппуку: мечом он орудовал лихо и с крестообразной секцией живота все было ОК, а вот кайсяку писатель поручил своему любовнику младому – ну, а тот трижды рубил и не отрубил.
Хорошо рядом оказался другой соратник Мисимы: он и писателю голову снес, и любовнику, а потом и сам осепучился. В общем, все прошло, как надлежит (мы ж понимаем, что путч затевался не ради победы, но ради сеппуку). А вот если бы кайсяку не задалось, на головы всех участников мероприятия пал бы несмываемый позор. И, кстати, на их семьи тоже – «Неприличные люди, не якшайтесь с ними: их прадедушка накайсячил». Иногда кайсякумином вызывался стать лютый враг сеппукера – когда хотел проявить к нему наивысшее уважение: «Такой человек, такой человек! Не знаю, как и выразить свое к нему почтение – дай хоть башку смахну!».
Японцы, впрочем, гуманисты и человеколюбцы: опять же, сменялись эпохи – смягчались нравы. Духовные особы, в частности, могли совершить ритуальное наложение на себя рук без применения холодного оружия: монахи практиковали самоутопление – 33 человека бросились в волны на похоронах аббата Дзицунё в 1525 г. Не всегда, впрочем, брезговали и ножиком. Со временем в кодекс сеппуку включили послабления для некоторых категорий населения – к примеру, для стариков. В кульминационный момент самураю не обязательно было браться за меч, он мог взять в руки веер – для кайсякумина это был знак: пора! И он тут же сносил протагонисту ритуала голову. Такое позволялось также в случае, когда харакири использовали в качестве способа казни: сами понимаете, человек, которого заставляли осеппучиться, далеко не всегда в охотку исполнял положенное.
Но усадить его насильно удавалось, заставить его взять в руки веер тоже было возможно: ну, а дальше – «Кайсякумин, делай свое дело!». В некоторых случаях палач и брюхо мог вспороть, а не только голову отсечь. Приговоренные к харакири, однако, обычно не артачились: если активно кочервжишься, тебя могут просто сварить – мало того, что это жуть как больно, так еще и унизительно, поскольку такая экзекуция предназначалась для черни. Самураям сеппуку по приговору суда полагалось за изнасилование, грабеж, мздоимство, неспровоцированное убийство или измену: короче, за все, что посерьезнее, нежели наступить дайме на ногу или плюнуть его жене на подол кимоно. Обычно начальство называло самураю дату, а дальше «вертись, как хочешь» - и, понятно, все расходы ложились на героя торжества: очень приличная экономия для казны! В короткий период, когда после революции Мейдзи древние обычаи еще соблюдались, а просвещение уже насаждали, возникли дивные коллизии. Например, на сеппуку приглашали иностранцев – и отказаться было нельзя: дипломатический этикет!
Например, послов звали, когда харакири совершал человек, злоумышлявший против представителей дипкорпуса. Или вот известен случай: в 1868-м в городе Сакаи японские военные порешили при задержании французских моряков, которые высадились на берег без спроса. Официальный Париж потребовал извинений и материального удовлетворения. Почему нет? Извинились, заплатили. А для полного исчерпания недоразумения десяткам самураев велели совершить харакири в присутствии капитана-француза, моряки которого пострадали. Бедный командор знать не знал куда позвали: кровавость зрелища беднягу потрясла – он потерял лицо, рыдал, валялся в ногах у японского начальства… Девятерых отмолил, но руки́ в приличном японском обществе ему больше никто не подал бы – хотя, думаю, капитан все равно вовек больше ни ногой в Страну восходящего солнца.
Все-таки любопытная штука – душа японца: он жизнь и счастье считает недоразумением, а боль и смерть – нормой. Ну, и, понятно, поправляет аномальные состояния бытия в меру скромных сил – ковыряясь ножиком в собственном животе. И никак не понять нам сермяжной правды, что в этом таится. Дочитали – побалуйте лайком и подпиской. Спасибо!