По окончании четвертого курса филологического факультета университета Николай Сапожников отправился в этнографическую экспедицию по родному краю, собирать в селениях были и небылицы. За две недели он объехал десяток сел и собрал солидную коллекцию местных поверий и былин. Приехал он за материалом и в деревню Каменки. Остановился на постой у одинокого пожилого мужика, Степана Александровича.
Вечером они сидели в саду за столом и чаи гоняли. Николай поинтересовался у мужчины: «Дядя Степан, а в вашей деревне наверняка рассказываются поверья, были, небылицы. Может, расскажешь какие из них?»
«Это у баб поспрашивай. Они горазды на малышню страху нагонять» - усмехнувшись, ответил тот и, помолчав, добавил: «Знаю я одну быль о том, как мужики, под командой местного священника Алексия, летом одна тысяча шестьсот одиннадцатого года у поляков обоз отбили, отправленный Яном Сапегой для сбора провианта и прорывавшийся в Москву, к осажденному польскому гарнизону. Только это правдивая история, этому и подтверждение есть. Родственники побитых гусар, на месте их гибели каменный католический крест поставили. Сейчас это место глухое, а в те времена там тракт проходил через лес. Пойдем завтра по грибы, я тебе то место покажу. А еще местные говорят, будто – бы иногда покойники те оживают и заново бой ведут, пытаются наших мужиков пересилить. Иначе им шляхтецкая гордость на небеса уйти побежденными не позволяет. Но это байка, я полагаю».
Посидели они, немного, и спать пошли. С рассветом, Степан растолкал Николая, снабдил лукошком, и двинулись они по грибы. Деревня только начинала просыпаться. Улица была пустынна, только на краю на крылечке дома, с заколоченными ставнями, сидел мальчуган лет пяти в шортах с лямкой через плечо и сандалетах на босу ногу, оперевшись подбородком в колени.
Ночью пошел мелкий грибной дождь и лес благоухал грибницей. Около часа они бродили по лесу, набрали почти полные корзины молодых, упругих подосиновиков и белых грибов, когда вышли к обещанному Степаном месту. Среди зарослей орешника виднелся массивный каменный католический крест со стершимися надписями.
Николай с разных ракурсов сфотографировал его и собирался идти дальше, когда ощутил изменения, произошедшие вокруг. Смолкли голоса птиц, деревья тревожно зашелестели листвой, воздух вокруг стал зябким. На плечо Николая легла ладонь Степана.
«Стой и молчи, чтобы не случилось. Похоже, что байка былью оборачивается» - прошептал Степан на ухо Николаю.
Николай, нажал кнопку включения диктофона и замер.
Вдалеке послышалось конское всхрапывание, глухой топот копыт, скрип груженых телег и негромкие команды на польском языке: «Ciszej, do choleru».
Звуки приближались к месту, рядом с которым стояли Степан с Николаем.
Неожиданно, из чащи леса раздался залихватский свист и оглушающий округу бас: «Бей, робята!».
Лес наполнился оружейными выстрелами, криками на русском и польском языках, бряцаньем схлестнувшихся клинков, стонами раненых, ржанием испуганных коней. Мимо Николая пролетали невидимые пули, вокруг раздавалась брань, сцепившихся в рукопашном бою, противников. Только вцепившаяся Николаю в плечо рука Степана не давала ему броситься прочь с места побоища.
Спустя некоторое время, показавшееся Николаю бесконечностью, шум боя стал смолкать, и наваждение закончилось словами: «Раненых ляхов грузите на подводы, лечить будем. Убитых здесь похороним, копайте для них общую могилу. Как закончите копать, я их отпою по православному обряду».
Послышалось пение птиц, деревья зашелестели листвой, рука Степана отпустила плечо Николая.
«Ты слышал то же, что и я, дядя Степан?» - немного придя в себя, спросил Николай спутника.
«Как не слышать, слышал» - негромко ответил Степан, закурил и продолжил: «Пойдем, парень, до дома, насобирался я сегодня грибов».
Путь до деревни они шли молча, переживая случившееся. Возле дома с заколоченным ставнями на крылечке сидел мальчонка, замеченный Николаем утром.
«Дядя Степан, а чего он тут до сих пор сидит?» - спросил он Степана.
«Сидит и сидит. Мамку ждет» - буркнул в ответ Степан.
«А мамка где его?» - не унимался Николай, стараясь за разговором отвлечься от дневных событий.
«Померла его мамка уж лет пять как. По - пьяни, в доме угорела» - с неохотой ответил Степан.
«А чего же он ее ждет?» - удивленно спросил Николай.
Степан, помолчав, горестно произнес: «И Мишутка вместе мамкой угорел. Мамку видать сразу Cмерть в Ад за грехи забрала, а малец в миру остался. Не место в Аду душе безвинной. Священник наш пытался Мишутку на небеса направить, да не идет он без мамки. А как только к нему приближаешься, прячется. Вот так и мыкается, бедняжка».
Сказанное Степаном, поразило Николая до глубины души, он уже не вспоминал дневные события, перед его глазами стоял мальчуган, дожидавшийся мамку.
Дома, дождавшись, пока Степан уснет, Николай подошел к зеркалу и негромко произнес: «Вождь краснокожих, покажись».
«Далась тебе моя кожа, бледнолицый. Чего надобно?» - послышался приятный баритон и в зеркале, рядом с изображением Николая, появился молодой человек с красно – бурой кожей.
«Покоя мне не дает беда Мишутки. Помочь ему нужно. Давай, дружище, отправляйся в Ад, найди Мишуткину мамку и вызнай у нее, кто из его родственников в Раю, пусть придут и заберут мальца. Не дело ему тут одному мыкаться» - ответил Николай.
«Никуда я не пойду. Нельзя мне от тебя отлучаться. Хранитель я твой, а не мальчик на побегушках. Мне тоже мальчугана жалко, но ничего с этим поделать не могу» - заявил краснокожий товарищ Николаю.
«Еще как пойдешь! Бегом побежишь!» - повысил Николай голос: «Узнаешь о родственниках Мишутки и дойдешь с прошением до самого верха. Не все там бесчувственные сухари, как ты. Иначе, утоплюсь или повешусь. Тебе хуже будет».
«Ха! Не смешите мои тапочки!» - засмеялось видение в зеркале: «Чтобы ты себя порешил? А ни в жизнь ты на смертоубийство не пойдешь. Давно тебя знаю. Ладно. Будь по твоему. Пойду родню мальца искать, а к утру обернусь. А ты смотри тут, без меня пальцы в розетку не суй. А за сухаря бесчувственного от меня пендаля получишь».
С этими словами видение в зеркале исчезло. Николай забылся беспокойным сном. Ему чудился Мишутка с грустными глазами, сидящий на корточках, посреди кровавого месива, устроенного мужиками с вилами и гусарами Яна Сапеги.
«Николай, Николай, Коля…» - пропел ему в ухо насмешливый голос.
Николай открыл глаза, комната осветилась утренним светом, за окном слышалось мычание деревенского стада, удалявшегося на пастбище.
«Нашел?» - еще сонным голосом спросил Николай.
«Нашел и привел» - ответил хранитель: «Бабушку Мишуткину Алевтину отпустили из Рая забрать внучка. Поднимайся. У нее времени мало».
Николай торопливо натянул джинсы, вскочил в шлепанцы и бодрым шагом направился на окраину деревни. Мишутка сидел на крылечке, грустно поглядывая на Николая.
«Внучек, не бойся. Это я, бабушка твоя Алевтина» - раздался голос, и из утренней дымки появилась женская фигура: «Иди ко мне маленький. Я так по тебе соскучилась, солнышко мое».
Мишутка мгновение смотрел на образ бабушки, его глаза заискрились счастьем, и он с радостным криком: «Бабушка! Миленькая!» - бросился в объятия родной, любящей души.
Так обнявшись, бабушка с внуком растворились в утренней дымке.
«Ну ни фига себе!» - взвыл Николай, потирая зад: «Обязательно было со всей дури бить? Теперь неделю буду на одной половинке сидеть!»
«Гы!» - услышал он над ухом.
Сколько не бились специалисты университета, аудиозапись, сделанная Николаем на месте сражения, выдавала белый шум. Только фраза четко прослушивалась: «Ciszei, do choleru» - да залихватский свист.